Запрос на другое христианство

Екатеринбургское противостояние — оно, прежде всего, про мировоззрение. На внешнем уровне просматриваются только две стороны конфликта: с одной стороны — власть, церковь, частный бизнес и силовые структуры, с другой — расплывчатое сообщество активных горожан. И нет ничего проще, чем наклеить идеологические ярлыки. Но представление, что в городе схлестнулись воинствующие безбожники с отъявленными мракобесами, явно неадекватно.

Выступая перед камерой, люди, как правило, обсуждают аргументы другой стороны и аккуратно отвечают на них. Те и другие признают и право на храм, и право на сквер — у них только разные представления о приоритетах и формах осуществления этих прав. Сколько религии нужно в общественном пространстве, и где именно?

Вообще, российская религиозность — загадка, непаханное поле для социологов и религиоведов. С одной стороны, присутствие традиционных конфессий в общественном пространстве огромно, и отождествляют себя с ними большинство — ну как в Польше или, к примеру, Ирландии. А посмотришь на статистику посещения храмов — она такая же низкая, как в Чехии или Эстонии. Как это может быть? Россия — страна сугубой духовности или нарочитой светскости?

Нашей культуре, безотносительно к личной религиозности человека, присуще огромное уважение к христианскому наследию — без Евангелия ничего не поймешь в прозе Толстого и Достоевского, в фильмах Тарковского, в поэзии Пастернака. И вместе с тем в нашем обществе возрастает настороженность по отношению к церковным институтам, которые слишком часто оказывались проводниками властной идеологии, выступали на стороне сильных — что при царях, что при Сталине, что сегодня.

И я бы сказал, что в обществе зреет запрос на другое христианство. Тихое, спокойное, не нуждающееся ни в преференциях от губернатора, ни в миллионных пожертвованиях от бизнеса, ни в полиции и прокуратуре для защиты своих оскорбленных чувств. В общем-то, и Христос с апостолами без всего этого обходились.

Мне могут сказать, что в России есть много разных христианских конфессий, кто разочаровался в православии, может пойти к католикам или баптистам. Многие так и сделали, и за Уралом во многих городах сегодня у тех же баптистов и пятидесятников собирается сегодня по воскресеньям не меньше народу, чем в православных соборах, просто они не так приметны. Но это все-таки другая история. Для многих русских (а также украинцев, чувашей или, к примеру, осетин) уход из православия воспринимается как отказ от какой-то очень важной части своей национальной идентичности, как разрыв с собственной традицией.

Можно сказать, что есть всякие «истинно-православные» юрисдикции, которые с государством вовсе не сливаются в объятиях, а скорее наоборот. Но тут свои проблемы: слишком часто такое «истинное православие» кроится по образцу и подобию основателей этих юрисдикций и превращается в лучшем случае в узкий круг единомышленников, а то и дрейфует в сторону сектантства. Этот путь привлекает немногих.

Так что речь при этом не идет не только о переходах в другие конфессии, и даже не идет о какой-то новой Реформации, о структурных переменах внутри конфессии существующей. Вообще, конфессиональные границы в нынешнем мире похожи на национальные: они есть, и никуда в ближайшем будущем не денутся, но они все более проницаемы для людей, идей и вещей, особенно в век интернета. И люди, которые ходят в церковь сегодня, в отличие от ситуации столетней давности, собираются для разного рода социальных проектов (например, благотворительности) вместе с теми, кто ходит в храмы другой конфессии или не ходит ни в какие. Более того, единомышленников все чаще находят как раз за этими границами.

На самом деле, современное русское православие очень разнообразно. Внешним наблюдателям это не так заметно, поскольку официальные церковные спикеры ограничиваются стандартной картинкой из серии «выдающиеся достижения, несмотря на отдельные недостатки и вопреки проискам врагов». Но при этом одни почитают богоданного вождя Иосифа, который навещал Матронушку, другие борются за права сексуальных меньшинств (тут я, конечно, взял крайности, хотя они совершенно реальны), а третьи… просто святят яйца на Пасху и воду на Крещение и не задумываются о сложном. И все они уверенно называют себя православными.

Православную традицию обычно считают чем-то монолитным и неизменным (причем это относится к ее сторонникам, и к противникам), но ведь то совершенно не так. В ней есть очень много всего разного, она подвержена развитию и изменению, просто изменения происходят на большой временной дистанции и потому менее заметны.

Даже за тридцать с небольшим лет, что я в церкви, изменилось многое. Не говоря о переменах в собственно церковном образе жизни (например, нормой сделалось куда более частое причащение, а книги отца Александра Меня издаются Московской патриархией), можно сказать, что постоянно менялись настроения прихожан, менялся сам их состав. И продолжает меняться, причем в разных направлениях одновременно.

Сегодня я вижу, что даже среди самых стандартных священников и активных прихожан, (далеких от Сталина и ЛГБТ в равной мере), растут разочарование и усталость. Многие уходят, не хлопая дверью, во внутреннюю эмиграцию — живут своей маленькой частной жизнью, не порывая с церковью официально. Или прячутся за мощной броней из цинизма и шутовства. Выхода, казалось бы нет: прими все как есть или уйди. Но это ложный выбор.

Год назад довелось мне в Екатеринбурге, по соседству с тем самым сквером, читать мини-курс из трех лекций под общим названием «Христианство и будущее России». Мы говорили, а то и спорили со слушателями, в какой мере византийское духовное наследие определяет наше настоящее, насколько связаны друг с другом христианство и демократия и каким может быть русское православие XXI века, если не обязательно копировать XIX.

Многим кажется, что христианство — только про прошлое, что оно несовместимо с демократией. Но я напомню, что в послевоенной ФРГ прежде всего христианские демократы смогли преодолеть наследие тоталитаризма и построить эффективную современную демократию. Понятно, что заимствовать чужой опыт, тем более, такой давний, невозможно. Но задуматься над принципами стоит. И тогда может оказаться, что христианские корни — у тех самых идей, во имя которых обычно борются к клерикализмом. Я, к примеру, глубоко убежден, что сама концепция прав человека коренится в библейской традиции, где человек назван образом и подобием Бога.

В любом случае я уверен, что запрос на христианство без ОМОНа в нашем обществе есть, и будет только расти. И более того — без учета этого запроса не получится наладить столь необходимый диалог между теми, кого сейчас разделяет забор вокруг сквера.

Андрей Десницкий