Исчезающая легитимность

Двадцать лет назад в России вовсю разворачивались политические процессы, имеющие глубинную связь с завершившейся президентской кампанией. КПРФ неустанно обличала «банду Ельцина». Набирала силу антиельцинская фронда влиятельных глав регионов, объединившихся затем в избирательный блок «Отечество — Вся Россия». Свой вклад в общую борьбу с «антинародным режимом» внесли и тогдашние соратники Григория Явлинского, особенно отличилась Елена Мизулина. Именно фракция «Яблоко» подготовила парламентский запрос в Конституционный суд, чтобы получить толкование конституционно-правовой нормы «не более двух сроков подряд» применительно к ельцинскому президентству. Но по иронии судьбы многие из непримиримых борцов с авторитаризмом Бориса Ельцина сегодня выступают на подтанцовках у Владимира Путина.

Тем временем число откровенных противников первого российского президента росло, а его легитимность снижалась. Убедившись, что переизбраться никоим образом не удастся, Ельцин начал поиски преемника. Передача России Путину прошла не просто успешно, а триумфально. И поначалу все шло как нельзя лучше. Однако два десятилетия спустя государственная машина снова прилагает все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы верховная власть выглядела легитимной. Круг российской истории в очередной раз замыкается.

От опричника до царя

Кризисы легитимности власти — не уникальное явление в российской истории. При всем при том три из них — Смута XVII века и революционные ломки 1917 и 1991 годов, по тяжести последствий для страны и государства стоят в этом ряду особняком. К тому же эти исторические события в большей или меньшей степени влияют на общественное сознание и, как следствие, на российскую политическую действительность.

Делегитимация царской власти в Московском государстве начала XVII века была обусловлена не только пресечением династии Рюриковичей и иными привходящими обстоятельствами (природными катаклизмами, неурожаями и голодными годами). Помимо всего прочего, это был глубочайший кризис государственного управления, осуществлявшегося Иваном Грозным аморальными и репрессивными методами. Все вместе это серьезно пошатнуло авторитет верховной власти, от состояния которой в Московской Руси зависело слишком многое. Борис Годунов, дослужившийся от опричника до царя, по сути дела, стал преемником Грозного. Однако Борис Федорович так и не обрел должной легитимности в глазах русского общества. Показательно, что ему не поспособствовали ни избрание Земским собором, ни несомненные государственные таланты и успехи, ни даже устранение политических конкурентов. Всеобщее недовольство, копившееся много лет, прорвалось наружу вскоре после его смерти. Страна погрузилась в Смуту.

При всей условности любых аналогий вышеописанный исторический сюжет интересен еще и тем, что повторяется в карикатурном виде, но при этом с замечательной точностью, в наше время. Историки обычно выделяют в правлении Ивана Васильевича два основных периода — реформаторский и опричный, что в достаточной мере характеризует и правление Владимира Владимировича. Дмитрий Медведев живо напоминает касимовского хана Симеона Бекбулатовича, которого Грозный сначала посадил на московский престол, а затем, использовав в своих политических интересах, отстранил от власти. Но самое поразительное состоит в другом. Внимательный взгляд позволяет разглядеть в политической судьбе Путина очевидное сходство одновременно и с Грозным, и с Годуновым. Разумеется, со всеми возможными последствиями для его потенциальных преемников, и не исключено, что для России.

Вечный политический цугцванг

К началу XX века в Российской империи изменилось многое: экономический уклад, социальная структура, общественное сознание. Следствием всего этого стало иное отношение к природе легитимности власти. Но Николай II и его приближенные не желали замечать, что традиционная легитимность, покоящаяся на вере и традициях, перестает соответствовать представлениям и ожиданиям заметной части общества. Иначе говоря, в условиях того времени прерогативы императора должны были быть ограничены, а в действительности подкреплены, реальными конституционными и парламентскими институтами. Однако политические уступки, сделанные под напором Первой русской революции, расценивались самодержавием как временная передышка. Это сражение верховная власть выиграла, но лишенная общественного доверия и поддержки, осталась единственной виновной во всех прошлых и будущих бедах — от Кровавого воскресенья и Цусимы до Ленского расстрела и Великого отступления русской армии в 1915 году.

Первая мировая война естественным образом обострила кризис легитимности, чему в немалой степени способствовала распутинщина, сильно уронившая престиж самодержавной власти. Кульминацией этих настроений стала речь «Глупость или измена?», произнесенная 1 ноября 1916 года Павлом Милюковым с думской трибуны. До Февральской революции оставались считанные месяцы. Что бы сейчас ни утверждали новоявленные охранители, эти события стали полной неожиданностью для всех политических сил России. А история с отречением Николая II и передачей престола Михаилу Александровичу, как это ни парадоксально, была отчаянной попыткой сохранить легитимную власть. Другое дело, что из этого ничего не вышло, поскольку к тому времени страна попала в политический цугцванг.

Переход власти от монарха к Временному правительству и Советам, разумеется, означал и изменение типа легитимности. Согласно теории Макса Вебера, традиционная легитимность уступила место харизматической, основанной на авторитете и популярности политических деятелей. Но эта социальная метаморфоза таила в себе большую опасность, потому как харизма — это эфемерное явление. Восторги первых дней революции постепенно сменились разочарованием, а затем пришло недовольство новой властью. Довершили дело усталость от войны, политическая и экономическая турбулентность, неопределенность будущего. Небывалая народная любовь к Александру Керенскому не выдержала испытания политической повседневностью.

Захватив власть военным путем, но не имея поддержки большинства населения, большевики оказались перед сакраментальным вопросом: как ее удержать и легитимизировать? Из всех возможных вариантов они выбрали наихудший. Разогнав Учредительное собрание, ленинцы тем самым не только спровоцировали Гражданскую войну, но и украли у страны уникальный шанс начать эру легитимности. Таким образом, власть коммунистов изначально была нелегитимной и держалась только благодаря беспрецедентному террору. Коммунистический режим с полным на то основанием можно назвать гибридным. Ведь в начале своего существования он черпал легитимность из заветов Ленина и Сталина, тогда как на закате дней апеллировал к устоявшемуся порядку вещей. Однако государственная конструкция, построенная на страхе и принуждении, стала стремительно разваливаться, как только Михаил Горбачев попытался встроить в нее элементы демократии. СССР приказал долго жить, так и не усвоив основных принципов рационально-легальной легитимности — соблюдения законов и уважения к народному волеизъявлению.

Постсоветская Россия замысливалась как государство, в котором власть будет и легальной, и легитимной. Проще сказать, чтобы стать легитимной, власть обязана быть легальной — то есть придерживаться законов, не нарушать правовые процедуры при проведении выборов и не фальсифицировать их результаты. Ни о каком принудительном голосовании тогда и речи не шло. Как обстоит дело в действительности, вопрос риторический. Интересно другое: как долго еще просуществует нынешняя система и чем все это закончится? Не единичные факты говорят, что российская власть далеко не всегда находила достойный выход из исторических перипетий. Между тем легитимность — это субстанция, которая имеет свойство исчезать. И истеричная борьба за явку в этом случае не помощник.

Роман Трунов