Смехотирания

Не любить власть допустимо, но смеяться над ней нельзя — так можно расценить запрет на показ комедии «Смерть Сталина» в России. Правда, во все времена цензурирование сатиры приводило лишь к обратному эффекту: власть в глазах общества становилась все более смешной, а про ее представителей все чаще сочиняли анекдоты.

Глава Минкульта в комментарии по поводу отзыва прокатного удостоверения на фильм «Смерть Сталина» пишет, что «многие люди старшего поколения, да и не только, воспримут его как оскорбительную насмешку над всем советским прошлым…» Хотя, мне кажется, представлять «людей старшего поколения, да и не только» сплошь сталинистами или впавшими в деменцию гражданами, неспособными самостоятельно решить, что им стоит смотреть, а что нет, куда более оскорбительно.

Впрочем, с логикой на верхних этажах нашей пирамиды давно проблемы, да и в данном случае, подозреваю, дело вовсе не в заботе о чувствах ветеранов. Эксперты из минкультовского общественного совета безошибочно почуяли, что в фильме смеются не конкретно над Сталиным, Берией или Жуковым, а над тем, как устроена политическая жизнь в нашей стране — пусть и сменившей название. Ведь будь она сегодня устроена принципиально иначе, никого из экспертов и министров эта комедия не задела бы за живое.

Смех — страшное оружие против попыток «сакрализировать» власть. Ту, что, как твердит РПЦ, от Бога, а не от свободных гражданских выборов. Смех освобождает от страха, опускает властных небожителей до уровня обычных людей — со всеми их слабостями, ошибками и заблуждениями. И это — прямой путь к честному разговору о роли личности в истории, о прошлом, настоящем и будущем нашей страны, которое не сводится лишь к великим победам в войнах. Это, думаю, и пугает больше всего. Настолько, что даже соображения о том, что запрет — лучшая реклама фильму, отходят на второй план.

Смехобоязнь — яркая примета авторитаризма и долгого отрицательного отбора на начальственные посты, где все меньше ярких людей, умеющих посмеяться над собой. Не случайно сатирические программы исчезли в России как жанр, некогда блестящий КВН стал больше похож на сборище придворных шутов, «Камеди-клаб» давно не поднимается выше шуток «ниже пояса», а Петросян с его скетчами про тещ и невесток живее всех живых.

Даже фраза из классического фильма «Тот самый Мюнхгаузен» — «Серьезное лицо — еще не признак ума, господа! Все глупости на земле совершались именно с этим выражением лица…» — сегодня кажется чуть ли не крамолой, стоит только посмотреть на лица что наших депутатов, что минкультовских общественников. Мне кажется, будь их воля, они бы и фильм «Иван Васильевич меняет профессию» запретили — не время смеяться над грозным царем, которому в России XXI века ставят памятники. Да и как может нелепый алкоголик Бунша хоть час, но руководить государством? Сама мысль об этом оскорбительна!

Не случайно, думаю, и пародийные танцы ульяновских курсантов вызвали такой гнев «скрепоносцев» и патриотов, которые в обычном юношеском веселье усмотрели если не бунт, то его зачатки. А с чего это они веселятся вместо учебы? А почему задницей вертят? И что они завтра решат спародировать? От греха подальше — задушить этот карнавал в зародыше.

Но если так дальше пойдет, Россия превратится в страну угрюмых фанатиков, в «православный Иран», где любая шутка выглядит или святотатством, или посягательством на власть. Может быть, именно это почувствовали все те люди, которые подхватили танец курсантов и поддержали их тверк?

В романе Умберто Эко «Имя Розы», опубликованном в 1980 году и затрагивающем проблему человеческой свободы, есть такой диалог между ученым францисканцем и слепым монахом, спрятавшим от паствы «Поэтику» Аристотеля, в которой философ доказывает необходимость смеха:

— Но что тебя так испугало в этом рассуждении о смехе? Изымая книгу, ты ведь не изымаешь смех из мира.

— …Смех временно отрешает мужика от страха. Однако закон может быть утверждаем только с помощью страха, коего полное титулование — страх Божий. А из этой книги могла бы вылететь люциферианская искра, которая учинила бы во всем мире новый пожар; и смех бы утвердил себя как новый способ, неизвестный даже Прометею, уничтожать страх. Когда мужик смеется, в это время ему нет никакого дела до смерти; однако потом вольница кончается, и литургия вселяет в мужика снова, согласно божественному предопределению, страх перед смертью. А из этой книги могло бы народиться новое, сокрушительное стремление уничтожить смерть путем освобождения от страха…

В общем, или страх, или смех. Наша власть, судя по всему, склоняется к первому. Но мир со времен Аристотеля все же сильно изменился. Истребив политическую сатиру в стране как жанр, руководители — от Москвы до самых до окраин — утратили возможность видеть себя в зеркале. Потеряли ту самую живую, непосредственную, обратную связь с народом, которая помогает начальникам понять, что про них на самом деле думают. Запретили критику себя любимых, начали относиться к себе со звериной серьезностью и… все чаще стали казаться смешными, даже когда хотят казаться страшными.

Юмор, конечно, никуда не делся — сегодня он процветает в интернете. Причем с каждым днем сатирических постов становится все больше, потому что число откровенно неумных заявлений официальных лиц растет.

Вот и в ответ на запрет фильма про Сталина тут же появились весьма злые анекдоты. Наверняка властям они не очень приятны. Но это — естественная реакция на бесконечные табу. Не будь при Минкульте общественного совета, этого коллективного околокультурного Аракчеева, члены которого с чего-то решили, что они эксперты по юмору в кино, не было бы и этих анекдотов. Ведь по-настоящему смешон только тот, кто боится смеха, тем самым показывая всю слабость своего авторитета. И по-настоящему смешна та власть, которая в неустанной заботе о народе запрещает людям веселиться и дурачиться «не по форме», велит смотреть только свыше одобренные комедии и смеяться только над подобострастными шутками из телевизора.

Виктория Волошина