Кремль отказывается от дипломатии

Наша страна вступает в 2018 год как один из самых активных игроков на мировой внешнеполитической сцене — это бесспорно. О России постоянно вспоминают, но в основном в негативном контексте. Причем речь идет уже отнюдь не только об англоязычном мире. Все это мало кого пугает в Москве, если судить по большой пресс-конференции Владимира Путина и заявлениям российского МИДа.

Однако рефлексировать на эту тему Кремлю все равно в 2018 году придется, ведь нельзя постоянно сидеть на двух стульях. С одной стороны, по «нечувствительным» направлениям Москва по-прежнему придерживается профессиональной дипломатии, в том, конечно, ее «издании», которому следовал советский МИД в 1970—80-е годы. Выверенные заявления, сложные подковерные интриги в международных структурах, позволяющие если не изменить, то заблокировать чужими руками неудобные для российского руководства резолюции, кто бы их ни принимал— все эти приемы остаются в арсенале. Как и главное умение, выработанное скорее даже в 1990-е годы: сколачивать коалиции, которые защищают от давления более сильных противников, таких, например, как США.

Однако 2018 год стал критическим для российской дипломатии, а значит и внешней политики. Список потенциальных союзников, как показало голосование в ООН по резолюции «Положение в области прав человека в Автономной Республике Крым и городе Севастополе, Украина», ограничивается менее чем тремя десятками стран. Если быть точным, то против документа голосовали 26 стран, в том числе сама Россия, Армения, Белоруссия, Боливия, Индия, Казахстан, Китай, КНДР, Куба, Сербия, Киргизия, Таджикистан и ЮАР. В лагере противников оказались не только США, но и страны Европейского Союза, которые с удовольствием муссировали всю вторую половину года слухи о попытках российского вмешательства в их избирательные процессы.

По-настоящему же верными союзниками России можно считать и вовсе только те страны, где есть теперь ее военные базы. Новая «оборонная политика», когда РФ защищает свои интересы в весьма отдаленных странах при помощи оружия, не расширила, а сузила количество нейтрально относящихся к россиянам государств, с которыми можно дипломатично торговаться. Чем в большее число регионов мира возвращается «российское присутствие», тем больше недоброжелателей появляется у Москвы. Что, в целом, естественно, потому чем активнее ты себя ведешь, тем больше от тебя неудобств окружающим. Даже если ты поставил себе целью угодить им, чего, прямо скажем, Кремль и не пытается делать.

В то же время российский МИД в 2017 году окончательно перешел на язык «городских предместий», избегая пока разве что матерной лексики. Свободная форма подачи информации, конечно, способствует тому, что цитирование в соцсетях растет. Однако уважение к российским дипломатам со стороны коллег, с которым им и предстоит вести переговоры, стремительно падает. Оно, можно сказать, практически испарилось, особенно в сравнении с 1990-ми годами, когда наши мидовцы умудрялись сохранять достоинство, не имея при этом почти никаких ресурсов.

В 2018 году придется делать окончательный выбор. Первый вариант — попытаться вернуться к традиционной дипломатии, которая может принести стране пользы не меньше, а если речь пойдет не о развязывании, а о предотвращении конфликтов, то даже больше, чем военная сила. Второй вариант, к сожалению, более вероятный, — окончательная маргинализация и люмпенизация российской дипломатии.

Запрос на это со стороны политических властей есть. Им нравятся резкие высказывания и «осаживания» российских оппонентов с помощью риторических приемов на грани (а иногда и за гранью) хамства. Собственно, сам Владимир Путин и задает на это моду, часто используя «шуточки» в разговорах с журналистами, а то и с зарубежными коллегами.

Что же произойдет в случае добровольного отказа от внешней политики и дипломатии в их традиционном понимании? Во-первых, исчезновение единой политической линии. Уже сейчас корпоративные или клановые интересы часто влияют на российскую внешнюю политику. Когда интересы будут окончательно подменены псевдопатриотической риторикой, группам влияния станет еще проще направлять внешнеполитические действия России в выгодном им направлении. В 1990-е годы отдельные российские политики получали деньги от режима Саддама Хусейна и ездили восхвалять его, но МИД всегда подчеркивал, что их заявления не имеют отношения к официальной позиции Российской Федерации. Теперь же некому будет осаживать таких «политических туристов».

Следствием этого станет стремительное укрепление сотрудничества России с коррумпированными режимами по всему миру, которые готовы платить за дружбу.

Еще одним следствием будет дальнейший рост российской военной активности далеко за пределами национальных границ. Ведь дипломатия — это часто достижение тех целей, реализации которых иначе можно добиться только военными методами. Теперь кроме насилия других путей и не останется.

Это, кстати, значит, что можно прогнозировать и рост числа гибнущих в зарубежных миссиях россиян, несмотря на формальное прекращение военной операции в Сирии. Ну и, наконец, люмпенизация дипломатии приведет к быстрому осложнению отношений с теми странами парламентской демократии, в первую очередь, европейскими, где искусство переговоров — главный инструмент влияния.

И это, вероятно, только самые первые последствия подобного перерождения российской внешней политики. Впрочем, для 2018 года, который определенно в целом будет трудным, этого, наверное, уже и так вполне достаточно.

Иван Преображенский