«Зона» Владимира Путина

С тех пор, как я написал статью «Кому нужен развитой путинизм» о сравнении нынешней стагнации с советским застоем, параллели Путин—Брежнев стали практически общим местом. Но есть один важный момент, на который пока мало кто обращает внимание.

Понятно, что человек, долгое время находящийся у власти и при этом не развивающий страну, должен быть циником. Леонид Брежнев, конечно, им был. Жил на отличной госдаче, имел коллекцию дорогих иномарок, обеспечивал элиту продуктами через систему спецраспределителей — в то время как простой народ возил еду из Москвы на «колбасных» электричках, поскольку в малых городах прилавки магазинов пустовали.

Но что было у генсека в душе? Как он в своих собственных глазах оправдывал существование застоя? В принципе, сегодня это — не секрет. Леонид Ильич был миротворцем. Лично пройдя через тяготы Великой отечественной, он жил по принципу «лишь бы не было войны». И те советские люди, которые прошли ее вместе с ним, спокойно воспринимали экономические проблемы, не особо задумываясь о номенклатурных благах партократии. Только послевоенные поколения — шестидесятники и семидесятники — захотели перемен, но это случилось уже в Перестройку. На застойную эпоху брежневского потенциала хватило. Можно было спокойно творить мир, отделываясь во внутренней политике фразами типа «экономика должна быть экономной».

Брежнев начал разрядку с американцами. Подписал хельсинкские соглашения о послевоенном устройстве Европы. И можно сказать, что именно в брежневскую эпоху мир перестал всерьез бояться ядерной войны. Точнее, опасность ее сохранялась (и по сей день существует), но всем по обе стороны океана стало ясно, что ответственные политики, вне зависимости от их мировоззрения, не станут кидаться ядерными боеголовками.

По всей видимости, садясь за руль своего «Мерседеса», чтобы лихо гонять от дачи до пирса, Брежнев чувствовал душевный покой, не задумываясь о долгих очередях за элементарными товарами, в которых простаивал народ. Генсек полагал, что выполнил свое предназначение, сохранив мир на планете, и потому имеет право расслабиться — как выдающийся государственный деятель.

Можем ли мы понять, что на самом деле чувствует Путин, расслабляясь в одной из многочисленных резиденций, разбросанных по России? Полагает ли он, что и впрямь трудится ради блага страны, как раб на галерах?

В известной мере взгляды на жизнь Брежнева и Путина совпадают. Конечно, мир не стоял к 1999 году на грани ядерной войны, однако Россия, согласно кремлевской версии, была на грани распада. И Путин вполне может себя утешать тем, что он предотвратил переход от одной величайшей геополитической катастрофы к другой — еще более масштабной.

Есть только два различия путинского положения с брежневским. Во-первых, трагизм распада СССР несопоставим с трагизмом возможной ядерной войны. А во-вторых, России на самом деле вообще распад не грозил, и Путин, как умный человек, это наверняка понимает. Откалывалась тогда Чечня, но даже Дагестан не видел себя независимым в конце «лихих девяностых». А уж мысли об отпадении брянщины или тамбовщины могли возникнуть лишь в очень больном воображении.

Таким образом, для официальных заявлений тезис о том, что Путин сохранил целостность отчизны, годится. Так же, как и тезисы, будто Россия ныне наводнена «спящими» вражескими агентами, от которых страну защищают лишь героические усилия спецслужб во главе с самим национальным лидером. Но в душе Путин вряд ли может быть так же спокоен, как Брежнев. Владимир Владимирович за 18 лет у власти не сделал и того, что совершил Леонид Ильич.

Чтобы войти в историю, Путин в первые годы действительно осуществлял разумные преобразования. Были реформы, которые он сперва одобрил, и лишь потом загубил — например, пенсионная. При нем Россия наконец вступила в ВТО — но он же ввел продуктовое эмбарго. То есть в своей политике Путин постепенно переходил от одних идей к прямо противоположным.

Хотел как лучше, а вышло как всегда? Возможно. Но, думается, ситуация на самом деле сложнее, поскольку Путин прекрасно представлял, что нужно сделать, чтобы не получилось «как всегда». И политику свою он менял не от незнания, а по другой причине.

Какой? Для приложения к случаю Путина я бы перефразировал черномырдинский афоризм: хотел все сразу, а вышло… как в таинственной истории из фильма Андрея Тарковского «Сталкер». Был там такой Дикобраз. Сталкер, который пришел в Зону ради великой цели, а вернулся с баблом. Вроде, собирался брата спасти, но получил лишь деньги. Много-премного денег. И только потом осознал, почему: Зона реализует лишь сокровенные желания — те, о которых мы понятия не имеем. Нам кажется, будто бы мы хотим спасти брата. Или, возможно, родину. Но на самом деле жаждем лишь денег и благ, которые на них можно купить. Когда бы Дикобраз не понял этого вдруг по возвращению из Зоны, то мог бы долго еще себя уважать, жить-поживать, добра наживать и полагать, что выполняет важные для человечества функции. Однако, осознав правду, он уважать себя перестал и свел счеты с жизнью.

В известной мере Россия 2000-х стала для Путина подобной «Зоной». Он искренне был настроен в начале пути на реформы — как истинный прагматик из поколения семидесятников. Путин готов был совершенствовать рынок, чтобы накормить народ, и вступать в НАТО, чтобы обеспечивать безопасность России от возможных угроз с Юга или с Востока. Но одновременно он возжелал долго-долго править в комфортных условиях. Чтобы не иметь безумный от усталости взгляд, как Михаил Горбачев в августе 1991-го. Чтобы не спиться от непрерывного стресса, как Борис Ельцин в середине 1990-х. Чтобы не умереть до шестидесяти, как Егор Гайдар и Борис Федоров. Чтобы не пасть жертвой покушения, как Борис Немцов и Галина Старовойтова.

Путин хотел всего сразу: признания во всем мире и в собственной стране; комфортной личной жизни и славы великого реформатора; эффективной рыночной экономики и команды близких друзей, обогащающихся нерыночными способами. Но все сразу не бывает. И Путин получил со временем лишь то, к чему по-настоящему стремился — даже если не отдавал себе в этом отчет.

Вся его жизнь при власти состояла из сплошных компромиссов, что, в общем-то, характерно для любого политика. Однако у Путина всегда получалось так, что долгосрочные цели развития страны приносились в жертву стабильности власти. Наверное, он каждый раз говорил себе что-то вроде: «будет стабильность — будут и реформы». Однако в конечном счете стабильность реформы съела. Поскольку она была не для развития, а для того, чего по-настоящему хотелось. Для личного комфорта.

«Зона» выполнила заветное желание.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге