Во что верят правители XXI века

Попытка поджечь киностудию «Лендок» — видимо, в знак неодобрения фильма «Матильда» — никого, конечно, не удивила. Логика этого затянувшегося шоу просто требует таких акций.

Тут все на своем месте. И объект преследований — безобидная, умильная мелодрама. И власти, которые разрешили прокат картины, но не ставят никаких границ ее шельмованию. И активисты, иногда чересчур забегающие вперед, но исходящие из верного предположения, что это не будет наказано. И широкие массы, скорее равнодушные к скандалу (о нем знают только 27% из числа опрошенных ФОМом), но при этом почти не возражающие против показа картины, раз уж ее прокат дозволен Минкультом (среди тех, кто знает об этой истории, расклад одобряющих и не одобряющих демонстрацию «Матильды» — 60% к 13%).

Не особенно значительная сама по себе, эта киноэпопея многое говорит о том, как сейчас устроен наш светский (на бумаге) режим. Который компилирует свою идеологию из сталинистских, царистских, имперских и государственно-религиозных блоков. Даже вполне лояльный фильм, в центре которого Николай II — канонизированный, пусть и не особо почитаемый народом, — волей-неволей затрагивает сразу три из этих четырех сакральных блоков и рождает желание придраться.

У нас пока что происходит не столько ренессанс живой веры, который, в сущности, не нужен начальству, как и все ему неподконтрольное, а клерикализация государственной системы. Отчасти законом, отчасти неформально введена иерархия конфессий: общенациональная государственная религия (православие РПЦ); государственная региональная религия (ислам); две веры, к которым относятся снисходительно, — официально признанные «традиционными» в России буддизм и иудаизм; и масса «нетрадиционных» конфессий, внутри которой своя градация — от более или менее терпимых (католицизм) до запрещаемых («Свидетели Иеговы»).

Лучший тест — нигде не прописанные, но четко соблюдаемые конфессиональные стандарты для высшего и среднего чиновничества. Сколько-нибудь значительное должностное лицо обязано регулярно обозначать свою принадлежность к православию или к исламу. На худой конец, к иудаизму — с пониманием того, что это уже сужает круг реально доступных должностей. А вот представить на посту министра или губернатора практикующего баптиста или, допустим, открытого атеиста, сейчас почти невозможно.

Это не значит, что весь высший слой и в самом деле уверовал, притом строго в установленных казенных рамках. Но положение обязывает. Хорошим тоном являются многословные публичные рассуждения должностных лиц на духовные темы (для людей, не являющихся священнослужителями или философами, — верный признак слабой или притворной веры).

Но именно так и должно было получиться. Отказ нашего режима от принципов светскости — это не столько отклик на требования снизу, сколько часть его идеологического строительства. Религиозность — один из атрибутов пропагандистского костюма автократии.

И это не исключение в сегодняшнем мире. Автократии XXI века охотно манипулируют верой в целях самоукрепления — от венгерского правителя Орбана, который когда-то начинал как свободомыслящий, и до властителя Турции Эрдогана, который начинал как исламист. Оба, хотя и с разных сторон, пришли к хладнокровному использованию религии в качестве идеологического цемента.

Особенно поучительно это получилось у Эрдогана, которому в процессе сооружения своего авторитаризма пришлось порвать с Фетхуллахом Гюленом, интеллектуальным лидером продвинутых исламистов Турции, который старался соединить нормы ислама с демократией, просвещением и религиозным миром. Гюлен хотел заменить националистический светский режим, когда-то возведенный диктаторской рукой Ататюрка, на несветский, но сравнительно либеральный. Однако антилиберальная модель Эрдогана, запросто вбирающая в себя и национализм, и культ вождя, и показную набожность, и все прочее, что может пригодиться, оказалась сильнее. А все новые десятки тысяч подлинных или предполагаемых гюленистов волна за волной вычищаются из властных и образовательных структур.

Повторю: та утилитарная, малоискренняя набожность, которая царит у нас, вовсе не уникальна. Но это не помогает сделать прогноз. Часто слышишь, что лицемерие само себя съест, и поражение светскости у нас — дело недолговременное. Возможно и так. Но не обязательно. Не один режим, пройдя стадию утилитарного использования религии, становился по-настоящему фанатичным при следующем поколении граждан и правителей.

Скажем, Пакистан изначально создавался как страна с одной господствующей верой, но сначала на всем его государственном устройстве и законах оставалась печать британского колониального наследства. Первый пакистанский военный диктатор Айюб Хан, дослужившийся до высоких чинов еще при колонизаторах, а равно и его окружение, были по образу жизни и кругозору типичными британскими офицерами. А вот генерал Зия-уль-Хак, который захватил власть поколение спустя, мыслил совершенно иначе и при поддержке широких масс исламизировал государственный строй уже по-настоящему. С тех пор прошло много лет, диктатуры в Пакистане сменяются демократиями и обратно, но режим в своих основах все тот же, и в сторону светскости не движется.

И это сегодня не исключение, а скорее, правило. На то и XXI век.

Вот предыдущий, двадцатый, был веком подъема светских режимов. Часть из них, тоталитарные диктатуры Европы и Азии, а также полутоталитарный мексиканский революционный режим, пытались искоренить старую веру, потому что их идеологии, сакрализующие доктрину, вождя и господствующую партию, сами были религиями. Но, помимо этого, множество новых или обновленных государств, выросших на развалинах колониальных империй, практиковали или хотя бы провозглашали европейские принципы светскости.

Разумеется, словосочетание «светское государство» надо понимать аллегорически. Религии и церкви нигде и никогда не отделялись полностью от управления, политики, законодательства, государственной идеологии и образования. Но режим, провозглашающий себя «светским», «секулярным», указывает вектор своего движения.

В XX веке секулярность была в наступлении почти везде, и только историческая родина светскости, демократическая Западная Европа, сделала от нее шаг в обратном направлении. Середина прошлого столетия стала пиком христианско-демократических и родственных им партий в Италии, Германии, Франции и еще в нескольких странах. Формально эти движения не зависели от клерикальных структур, но отрицать, к примеру, демонтаж части светских основ итальянского государства в эпоху господства демохристиан, просто невозможно.

А в нынешнем веке вектор изменил направление. И Западная Европа, в целом сохраняющая принципы светскости, опять является исключением в сегодняшнем мире, где старые религии берут реванш.

Оценивать этот реванш как смену хорошего на плохое или наоборот — дело личных предпочтений. Сам я считаю, что в каждом конкретном случае надо вникать заново. Но с пониманием того факта, что престиж секулярности почти везде упал.

В мусульманских странах демократические эксперименты, обычно выливающиеся в борьбу умеренных исламистов с неумеренными, раз за разом терпят неудачу. Исключений, наподобие Туниса, мало. Прочие режимы, будь они теократиями или автократиями, с элементами народоправства или почти без таковых, схожи в том, что господствующая религия юридически или хотя бы де-факто остается стержнем госидеологии. Попытка джихадистов создать супервоинственное тоталитарное государство на землях Ирака и Сирии приближается к финалу. Но говорить об усилении в этих и соседних краях светских начал явно не приходится.

В других религиозно-культурных зонах, от Польши до Индии, к власти через выборы в последние годы пришли радикальные национал-религиозные движения. Правда, демократические порядки там сохраняются. По крайней мере, пока.

Случай Индии особенно интересен. Ведь эта страна — самая многолюдная из всех демократий, а скоро сделается и вообще первой в мире по числу жителей. В 2014-м «Бхаратия джаната парти» впервые в индийской истории добилась абсолютного большинства в парламенте и сформировала правительство, которое она одна полностью контролирует. Доктрина БДП, «хиндутва», провозглашает превосходство коренных жителей Индии и коренных здешних религий — в первую очередь индуизма, но также сикхизма, джайнизма и прочих. Те, кому не нравится БДП, называют ее ультраправой и даже фашизоидной. Может быть, это преувеличение. Но то, что проживший шестьдесят лет грандиозный светский проект основателей Индии сейчас под вопросом, сомнений нет.

В США, державе традиционно набожной, сколько-нибудь массового отхода от веры на западноевропейский манер не происходит, хотя его ждали и довольно уверенно предсказывали. Занятным бывает взаимодействие религиозности с политкорректностью. Ведь эта доктрина, наделяя меньшинства особыми правами, дарует таковые и их религиям. Адептам которых позволено не подчиняться нормам секулярности. Но если, скажем, выходец из индуистской или мусульманской среды откажется от веры предков и публично объявит себя атеистом, то часть его привилегий отпадет сама собой. Впрочем, открытым атеистам любого происхождения сейчас мало где уютно за пределами Западной Европы.

Можно было бы подумать, что им неплохо в Китае или Вьетнаме, где официально они в большинстве, а ортодоксальные религии, будь то буддизм или христианство, по-прежнему не приветствуются. Но главная вера жителей Восточной Азии, уходящая в глубокую древность, — это поклонение сакральному государству, национальному сообществу, а также вероучителям, которые сформулировали священные духовные установки. И в этом смысле китаец, который религиозно почитает Конфуция, а заодно, возможно, и коммунистическую партию, не так уж отличается от японца, исполняющего ритуалы синтоизма (национальной религии, которая объединяет человека, семью и страну) или южного корейца, нередко христианина или буддиста, но в первую очередь искренне верующего националиста.

То, что называют традиционными ценностями, почти везде переходит в контратаку и захлестывает мир. В нашей стране происходит примерно то же, что и в прочих, но только в фальшивых и гротескных формах.

Установки, которые еще недавно казались неоспоримыми — идеи всепобеждающего прогресса, глобального единства и свободы личного духовного выбора — слишком для многих утратили свое очарование. Образовавшуюся пустоту заполняет то, что выглядит испытанным, проверенным и способным служить опорой. Одни говорят, что происходит просто коррекция, а дальше все пойдет прежним порядком. Другие — что этот разворот надолго, если не навсегда.

По-моему, прежним порядком дела уже не пойдут. История не повторяется. Но со временем они пойдут по-новому. Вектор опять изменит направление. А если точнее, то направление изменят люди. Причем не та их часть, которая при любой погоде старается устроиться поудобнее.

Сергей Шелин