«Мы не хотим видеть корень проблемы»

О том, почему российское образование, несмотря на все его достоинства, не может выйти из затяжного кризиса, в интервью «Росбалту» рассказала главный редактор издательства «Новое литературное обозрение», соучредитель благотворительного Фонда Михаила Прохорова Ирина Прохорова.

— Ирина Дмитриевна, на ваш взгляд, на каких «китах» должно основываться образование, позволяющее быть конкурентным в XXI веке?

— Пожалуй, главный «кит», на котором держится любое эффективное образование, только один: это четко выстроенная стратегия развития страны. Ведь образование не бывает абстрактно хорошим. Оно может быть таковым только в конкретной социокультурной ситуации. Например, когда власть и общество четко ставят цель, какой тип государства и гражданина должен быть в итоге сформирован.

— Российское образование этому критерию соответствует?

— Мне кажется, что вся проблема отечественного образования в том, что контуры будущего нашей страны размыты. Наш взгляд устремлен в идеализированное прошлое и мы воспеваем советское образование, глядя на него довольно некритично. Увы, на таких ностальгических основаниях трудно построить эффективное образование и процветающее государство.

Нам нужен четко обозначенный посыл. Если исходить из того, что Россия должна быть открытым государством, интегрированным в мировое сообщество, то тогда требуется один тип образования, который нацелен на конкурентоспособность страны в международном пространстве. Если же мы строим закрытое милитаризованное государство, то необходим совершенно другой образовательный подход, который ориентирован на внутреннее «потребление» без учета мировых стандартов. Нужно понять, какой тип человека и гражданина мы хотим получить на выходе. Тогда и можно будет судить о том, хорошее у нас образование или нет. Пока получается, что в России оно оторвано от реальности, несмотря на множество достоинств.

— Вы сказали, что на советское образование сегодня смотрят некритично. Что, в первую очередь, упускается из виду?

— Советское образование давало много сведений и фактов, но не давало главного: оно запрещало думать, так как было глубоко идеологизировано и делало упор на воспитании сервильности, беспрекословного подчинения власти. Отсутствие свободной мысли было особенно губительно для гуманитарных наук, поэтому они у нас так сильно отстали. Только сейчас в некоторых вузах появляются ученые, которые вполне конкурентоспособны на международном уровне.

В 1990-е годы новое — как школьное, так и высшее — образование пыталось перестроиться и адаптироваться к вызовам времени, в чем достигло определенных успехов. Но оно сейчас сталкивается с встречным трендом ностальгически-идеологического направления. Происходит столкновение двух совершенно несовместимых тенденций. В итоге российское образовательная система находится в затяжном кризисе.

Почему, например, борьба с фальшивыми диссертациями не приводит ни к каким результатам? Дело в том, что образование, не выстроенное под реальные потребности общества, становится не то чтобы фикцией, но элементом декора и престижа. Большинство людей понимает, что полученные знания никак не будут прилагаться к их последующей карьере. Поэтому можно запросто купить диплом или украсть чужую диссертацию. Реальной оценки профессиональных знаний на рынке труда ведь все равно не происходит. В этом вся загвоздка.

— Но стоит ли отказываться от всего наследия советского образования?

— Советское образование представляло собой четкую и хорошую систему грамотности и неплохо давало основу знаний. Эти моменты, естественно, нужно исследовать и оставить.

Но в советской системе дисциплин было и много ненужных предметов, некоторые сейчас снова пытаются ввести. Например, ГТО или военное дело. Попытка вырастить из школьника солдата — это отрыжка советского милитаризованного сознания и трата драгоценного времени, которое лучше потратить, например, на изучение языков. Количество гуманитарных дисциплин в школе неуклонно сокращается, что совершенно недопустимо. Ведь иначе никакой грамотности не добиться.

Большая проблема и в том, как преподаются школьные предметы. В советские годы на уроках литературы не очень-то позволялось дискутировать. Вряд ли это и сейчас полностью возможно. Но ведь очень важно развивать критическое мышление, а именно свободное обсуждение и споры с учителем помогают этого добиться. У нас же всегда были готовые шаблоны: «Толстой — зеркало русской революции», «Катерина — луч света в темном царстве». Только так и никак иначе. Да, нас учили писать складно сочинения. Но это были не собственные мысли, а усвоение идеологических установок на «единственно-верное» понимание литературы.

Такой подход губителен, поскольку отрезает личности путь к свободному мышлению, а значит и к самореализации. От этого наследства надо обязательно отказываться. А нам его пытаются представить как традиционную ценность.

— Получается, что гуманитарные науки у нас сознательно отодвигаются на второй план. К чему это в итоге приведет?

— Это, в первую очередь, показатель того, как у нас в стране относятся к думающим людям. Гуманитариев чаще остальных с давних пор упрекают в политической нелояльности, ставя им вину тягу к «вольнодумству», то есть к критическому мышлению, что является основой их профессии. Так что уменьшение доли гуманитарных наук в школе и желание обюрократить и проконтролировать все на свете, и прежде всего, именно гуманитарную сферу, связано с новой попыткой уменьшить количество думающих людей. Но если подобная тенденция окончательно восторжествует, то добиться конкурентного образования будет невозможно.

— Многие проблемы в российском образовании сейчас списывают на последствия введения Единого государственного экзамена. А как вы считаете, что дал переход на ЕГЭ?

— Специалисты говорят, что он хоть как-то помог талантливым детям, у которых нет соответствующего бэкграунда, поступать в престижные вузы. Раньше без дополнительной подготовки с репетиторами попасть в них было практически невозможно. В послевоенной советской России была искусственно создана разница между знаниями, получаемыми в школе и требуемыми при поступлении в вуз. Это был лукавый способ отрезать людей от образования. Вместе с тем, престиж образования в нашей стране всегда был высок. Я считаю, что уважение к образованию и просвещению — одно из самых ценных качеств нашего общества.

Без сомнения, ЕГЭ в любом случае надо совершенствовать. К тому же, после его введения коррупция никуда не делась, она просто перекочевала из университетов в школы. Но это только следствие, а не причина болезни. Повторюсь: главная наша беда — образование, висящее в воздухе, негибкое, неспособное быстро адаптироваться к нуждам современного общества. А все меры по решению этой проблемы декоративны и формальны. Получается, как в басне про квартет — как ни пересаживай музыкантов, результат один и тот же.

— То есть, можно сказать, что ЕГЭ выступает в роли козла отпущения, которого пытаются сделать ответственным за все наши проблемы в образовании?

— Совершенно верно. Почему-то считается, что если ввести обратно вступительные экзамены, то все наладится. Но этого не произойдет. Опять будет жуткая коррупция в университетской среде и бесконечные репетиторы. Мы просто не хотим видеть корень проблемы, из которой вырастают все остальные.

— В прессе регулярно публикуют различные рейтинги качества образования. И российские школьники, как правило, показывают далеко не лучшие результаты. Например, согласно последнему исследованию качества образования PISA, они занимают 32-е место по грамотности в сфере естественных наук, в чтении — 26-е место, а в математике — 23-е место. В чем причина нашего отставания и за счет чего мы может подняться? И насколько вообще важны эти рейтинги?

— Если рейтинги ведутся грамотно, не приукрашивают или искажают ситуацию, то на них, конечно, стоит обращать внимание. Что касается улучшения наших позиций, то тут возникает проблема учителей. Когда стали вводить новые образовательные принципы, никто не осознавал, что преподаватели у нас могут учить только по-старому. Новое поколение учителей ведь готовят по прежним лекалам. Недавние протесты молодежи во многом обусловлены неприятием архаического уклада школ.

Кроме того, у меня есть подозрение, что профессионалы сегодня в школу не идут, хотя в России и славят профессию учителя. Конечно, это не всегда так, но проблема квалифицированных кадров остается острой.

Не секрет, что учителя, как правило, получают очень мало денег. Все-таки зарплата — это показатель престижности профессии и отношения к ней государства. Поэтому лучшие выпускники вузов не считают достойным преподавать в школе. А если бы они туда шли, то и качество учеников у нас было бы совсем другое.

— Возможно ли вернуть престиж профессии учителя только повысив заработную плату?

— Конечно, необходимо не только это. Но если людям не платить, то уважения к профессии точно не будет. Молодой человек, выходя на рынок труда, прекрасно понимает конъюнктуру. Учителями же у нас часто становятся по принципу «не повезло, придется идти в школу». Сразу оговорюсь, в среде учителей есть истинные подвижники и прекрасные профессионалы, но энтузиазм и самопожертвование невозможно эксплуатировать до бесконечности, к тому же таких людей всегда мало, а мы говорим об образовательной индустрии.

Пока не будет изменена система приоритетов, справиться с этой проблемой будет очень трудно. Российская система приоритетов проста: жизнь и безопасность человека не стоят ничего. Это главная проблема советского наследия. А если жизнь и достоинство ничего не значат, то учителя и врачи так и будут влачить жалкое существование. Этот момент часто не осознается, но при разработке государственных программ подобная система ценностей сказывается на принятии важнейших решений. В России хорошо обеспечиваются силовые структуры, потому что у нас господствует привычное представление о том, что главная движущая сила общества — это репрессивные органы.

— Лучшие люди в учителя почти не идут. Но многие из них и в вузах не стремятся работать. Преподаватели высшей школы всерьез обеспокоены тем, что значительная часть их времени уходит не на подготовку к лекциям и преподавание, а на различные отчеты, планы, отчеты об отчетах, составление рейтингов, участие в конкурсах и т. д. Из преподавателей они фактически превращаются в клерков. Бюрократизация в сфере образования сейчас даже сильнее, чем была в советское время. Все это в итоге приведет к тому, что в сфере высшего образования смогут выживать только энтузиасты или карьеристы, для которых наука в принципе далеко не самое главное…

— Заболачивание вузов — тоже последствие нежелания видеть корень проблемы. В результате со всеми сложностями власти пытаются справиться бюрократическими способами. У древнеримского историка Тацита есть замечательная цитата: «развратное государство множит законы». Когда не работает система управления, то бесконечная бюрократия начинает плодиться как раковая опухоль.

Кстати, я хочу сказать, что на бюрократизацию сейчас жалуются и многие зарубежные преподаватели. Но там проблема пока не достигла таких масштабов.

— Этой тенденции как-то можно противостоять? Или остается только смириться и ждать перемен?

— Сидеть и смиренно ждать у моря погоды в ожидании золотой рыбки — не лучший способ решать сложные социальные проблемы. Конечно, необходима консолидация профессиональных преподавательских сообществ для отстаивания и расширения своих прав конституционными способами. Недовольство, которое выражает профессиональная среда, должно восприниматься властью как сигнал, что есть проблема, которую надо незамедлительно решать.

Проблема в том, что в России не хватает именно цеховой профессиональной солидарности, которая позволила бы добиваться успехов в борьбе за улучшение условий труда. Но процесс консолидации профессиональных сообществ очень долог. Это культурная традиция, которая вырабатывается десятилетиями. У нас ее нет. Вернее, она только начинает зарождаться. Наше общество фрагментировано, что тоже представляет собой наследие советского прошлого, где консолидация не только не поощрялась, но и пресекалась на корню.

— Во многих странах сегодня все больше внимания уделяется концепции «непрерывного образования» или «образования в течение всей жизни». Почему для россиян процесс обучения, как правило, заканчивается с получением диплома о высшем или профессиональном среднем образовании?

— У нас действительно пока сохраняется убеждение, что получив образование, ты становишься специалистом на все века. Конечно, за совершенствованиями внутри профессии в нашей стране следили всегда. Но сама идея, что можно менять профессию, была довольно радикальной и нехарактерной для советской действительности. Мысль, что можно поменять свою жизнь, не была нормой. Я думаю, что она до сих пор непопулярна, потому что мы все еще существуем в жестких рамках профессионального детерминизма.

— Но можно ли сказать, что к этой идее начинает зарождаться интерес?

— Я думаю, да. Молодые люди уже относятся к ней несколько по-другому. Но дело в том, что в самой системе российского образования пока не создан институт непрерывного обучения. А он не может основываться только на вузах. Поскольку образование сейчас становится дистанционным, эту функцию часто берут на себя библиотеки и музеи. Во всем мире они сейчас расцветают заново, становясь центрами нового образования.

И посмотрите, что происходит с библиотеками и музеями в России. От них трудно требовать, чтобы они активно осваивали новую форму просвещения. Им, бедным, хоть как-то свести бы концы с концами. Отдельные продвинутые библиотеки, конечно, есть. Но это единичные примеры редкого энтузиазма. Одним словом, нам досталась довольно неповоротливая и архаичная система образования. В ней есть отдельные позитивные моменты, но вся ее логика не соответствует современности.

— О чем тогда говорит все большая популярность просветительских лекций на самые разные темы среди жителей Москвы, Петербурга и других городов?

— В первую очередь, она свидетельствует о том, что людям не хватает качественной информации. Я очень ценю систему просвещения, которой долгое время не было. Но это еще и сигнал стагнации общественной и политической жизни. СМИ, в большинстве случаев, никакой информации о мире не дают. Преимущественно они предлагают нам идеологическую продукцию, в которой довольно сложно разобраться и понять, где правда, а где ложь.

Поэтому интерес к популярным просветительским лекциям представляет собой поиск новых смыслов и качественной информации. Это, несомненно, позитивный процесс, показывающий, что общество не спит и хочет разобраться, что происходит и как мы дошли до такого плачевного состояния. С другой стороны, это и показатель отсутствия возможности деятельности.

— В 1990-е годы страна пережила масштабную «утечку мозгов». Сейчас за рубеж уезжает гораздо меньше российских ученых, но процесс так и не прекращается. Почему его не удается остановить?

— Все то, о чем мы с вами говорили, и приводит к тому, что профессиональным людям просто не находится в России места. Они очень нужны обществу, а для системы оказываются лишними и невостребованными. В середине нулевых годов стали появляться перспективы, и люди даже возвращались. А если поток снова начинает увеличиваться, то это должно восприниматься как сигнал, что что-то неблагополучно. Мы вместо этого начинаем упрекать уезжающих в непатриотизме. Но это просто попытка переложить вину с больной головы на здоровую.

Беседовала Татьяна Хрулева