Что доходит до властей

Несколько лет назад в столице состоялось дозволенное начальством шествие в защиту политзаключенных. Контраст между заведомой безрезультатностью мероприятия и самодовольством его организаторов довольно сильно меня тогда удивил: «Известный человек, поучаствовав в марше, сообщает к общему сведению: прогулка получилась удачная. Так актер, довольный исполненной ролью и игрой коллег, мог бы сказать после спектакля. Хотя вообще-то марш вроде бы предпринимался не для удовольствия участников, а в защиту тех, кто сидит. Изменилось ли их положение в более удачную сторону, мягко скажем, не очевидно…».

А сегодня мы видим, какую растерянность и раздражение вызывает у системы то, что так называемая протестная активность все чаще вырывается из привычного коридора.

После того, как сошли на нет беспорядки 2011—2013 годов, этот коридор образовался словно бы по обоюдному согласию.

Авторитаризм авторитаризмом, но коллективно осудить и, если угодно, заклеймить политику режима и даже лично Путина у нас было дозволено даже в эти реакционные годы. Надо было только испросить разрешение у властей, а потом безбоязненно прийти в указанное ими место в дозволенное время, неся одобренные «наверху» плакаты. А затем — произнести ожидаемые речи (можно даже смелые, например: «За мир с Украиной!») и с чувством аккуратно исполненного ритуала вовремя разойтись по домам, предварительно выпив кофе с пирожным в модном заведении.

Свое место в системе нашла и такая прогрессивная разновидность протеста, как обращение к высшему руководству с интернет-петициями. Удовольствие было обоюдным. Гражданин ставил подпись под призывом к чему-нибудь хорошему, ничем при этом не рискуя и не потратив ни времени, ни денег, а адресаты с любопытством прочитывали текст. А может, и не прочитывали. Точно не известно, т. к. любые воззвания по сколько-нибудь важным поводам всегда игнорируются, даже если под ними подписались сотни тысяч человек.

Формула обоюдного сохранения лица была такая: мы не накажем вас ни за какие требования, даже радикальные, но при условии, что вы подадите их в установленной нами форме и с пониманием отнесетесь к тому, что мы вас пошлем подальше.

Несколько лет это работало. Но все уютное бренно. Первыми нарушителями конвенции полтора года назад стали дальнобойщики. Сначала активная их часть просто возражала против поборов за проезд. Это еще было по понятиям. Но затем, получив традиционный отказ, они повели себя нетрадиционно: вместо того, чтобы разойтись пить кофе с булочкой, начали настаивать на своем. Кое-кто из них был репрессирован, но тарифы после забастовки надолго снизили. Это был урок для всех.

Переходя к совсем уже свежим событиям, мы видим: теория, будто власти настоят на любом своем начинании, каким бы безумным оно ни было, не всегда верна. Безусловно, начальство в грезах своих видит себя именно таким — несгибаемым и гордо попирающим народ. Но ведь не каждый раз получается.

Протест имеет некоторые шансы на успех в нескольких случаях: если внутри властной машины по данному пункту нет единства; если с требованиями выходят не только те, кого начальство привыкло не бояться, но и более серьезные в его глазах круги; если протестующие действуют по-своему и не подчиняются замысловатым правилам, на ходу изобретаемым для них властями; и, наконец, если участники протеста понимают, что общественная борьба — не ритуал и готовы хоть немножко пострадать ради своего дела.

Нерушимое единство властной машины в большинстве случаев является иллюзией. Но внутренний ее раздрай выходит наружу именно тогда, когда общественность начинает испытывать это единство на прочность. Так называемое решение о передаче РПЦ Исаакиевского собора оказалось не совсем настоящим и даже спорным только после того, как стало ясно, что недовольство в Петербурге достаточно велико. А пройди все тихо, директору музея и в голову бы не пришло брать обратно свое согласие немедленно эвакуироваться, еще так недавно данное хоть и со слезами, но безо всяких колебаний.

Устоявшийся контингент людей, которые обязательно подписывают все петиции и всегда выходят на согласованные митинги, ассоциируется у начальства с комфортом и безопасностью, поскольку никогда не доставляет ему хлопот. Тем нервознее оно воспринимает возражения, исходящие от людей, непривычных ему в качестве протестантов.

Растоптанная, беззащитная и все легче и охотнее унижаемая сейчас Академия Наук четыре года назад вполне могла уберечь себя от так называемой реформы, если бы против нее выступила не маленькая группа академиков, а большинство. Достаточно было хотя бы половине членов РАН пригрозить выходом и убедить, что не шутят, — и «реформу» бы отыграли назад.

А корпоративная солидарность научно-образовательного сообщества, будь она проявлена, пресекла бы издевательства над петербургским Европейским университетом. Для этого достаточно было бы демарша ректоров основных вузов России — настоящего и твердого, разумеется, а не ритуального, предпринимаемого лишь для очистки совести.

Властная машина пасует перед решительностью собственных сановников, очень редко ими проявляемой, но почти всегда эффективной. Почему, к примеру, Эрмитаж — единственное место в стране, где еще устраиваются выставки крупных современных западных художников? Только потому, что Михаил Пиотровский ведет себя не так, как масса его коллег-музейщиков.

Спасовала бы машина и перед решительностью рядовых сотрудников учреждений и институций, если бы таковая хоть изредка проявлялась. Александр Вислый руководит Публичкой лишь благодаря тому, что большинство его подчиненных с этим мирится. Десяток-другой неприятных публикаций и несколько немолодых пикетчиков человеку с закаленным характером вытерпеть не так уж трудно. А вот неприятие собственных подчиненных, если бы оно ясно проявилось, создало бы совсем другую ситуацию — гораздо менее однозначную, скажем так.

Занятная модель отношений власти и подданных показана в пресловутой записи беседы двух брянских тружениц системы среднего образования с подростками-учениками. Я не разделяю праведного гнева, который обрушился на глупых, но, по-моему, незлых училок. Если перевести с казенного языка на человеческий, то они просто предупреждают своих бойких и нисколько их не боящихся подопечных, что неконформное поведение обещает неприятности. А готовность к проблемам доказывается не школьными спорами, но только делом. Если родившиеся в XXI веке порвут с аполитизмом и конформизмом сегодняшней молодежи, то с привычным своим уютом начальственной машине придется проститься.

С ней и сейчас все чаще обращаются не так, как она успела привыкнуть. Протесты на глазах освобождаются от своей надышанной и общеудобной ритуальности. Попытки запретить под видом переноса к черту на рога митинг в Петербурге на Марсовом поле кончились тем, что его пришлось-таки разрешить, а то бы собрался без спроса. И, как ни относись к Навальному, но его кампания демонстративного игнорирования начальственных правил единственно верна для фигуры, которая не хочет быть превращена в куклу.

Власти приближаются к выбору: или учиться считаться с людьми, или отбросить церемонии и силой давить всех, кто против чего-нибудь возражает. Вот такая развилка.

Сергей Шелин