Вузы пошли на штурм

Попытки российских вузов войти в мировые рейтинги стали лакмусовой бумажкой не столько качества образования, сколько честности отечественной науки, считает член ученого совета НИУ ВШЭ, востоковед Алексей Маслов.

— Россия включилась в рейтинговую гонку. По указу президента, к 2020 году как минимум пять наших вузов должны войти в топ-100 ведущих мировых рейтингов, таких как Times Higher Education или Шанхайский. Что для этого делается?

— Я бы разделил все меры на те, которые стимулируются государством, и те, которые стимулируются самими вузами.

Начнем с государства. Во-первых, несколько лет назад была запущена программа «5-100», нацеленная на вхождение пяти наших ведущих вузов в список ста лучших университетов мира. Идея эта во многом повторяет то, через что проходили в свое время китайские вузы (программа «211» — «Росбалт»).

Во-вторых, государство довольно четко разделило все российские вузы на категории: научно-исследовательские вузы (их, если я не ошибаюсь, порядка 20, и они считаются ведущими, передовыми вузами), федеральные вузы (укрупненные, в состав которых сливали самые разные заведения). К каждой категории привязаны деньги, что стимулирует вузы переходить из одной в другую. Это, к слову, тоже повторение азиатских схем, которые применяли Китай, Япония, Сингапур.

Что делают сами вузы? Здесь есть два варианта: честный и не очень. Крупные вузы вводят стимулирование за публикации в научных журналах. Здесь зарплата или доплата привязана к уровню журнала. Речь, как правило, идет о так называемых журналах первого и второго квартиля, которые в дальнейшем работают на общую оценку вуза. Причем, хорошие российские вузы, входящие в программу «5-100», закрепляют бонусную зарплату на несколько лет. То есть, ты один раз можешь опубликовать качественную статью или книгу и получать прибавку к зарплате на следующий год или два.

Иными словами, государство формально платит не за статью, а за научную работу. Статья может быть опубликована 1 раз, а человек над ней работал год и больше. То есть, ученый получает не 200 тыс. за статью, а каждый месяц в течение года надбавку в 30, 60, а то и 120 тыс. рублей. Это честное стимулирование, которое требует больших затрат от университетов.

Кроме того, честные вузы стимулируют создание совместных с западными вузами лабораторий. В этом случае работы сразу публикуются на английском языке, а может и на нескольких языках сразу.

Целый ряд лабораторий открыл МИСиС совместно с немецкими вузами. Есть ряд совместных лабораторий у ВШЭ с американскими вузами. Главное — мы поняли логику того, как это нужно делать. Правда, пока российские вузы крайне забюрократизированы, и решение о создании лабораторий может приниматься год и дольше.

Но главная наша проблема в том, что многие иностранные журналы для российских ученых закрыты даже при хорошем уровне английского языка. Кроме того, в хороших журналах многие публикации лежат год-два. Есть даже такое понятие для публикации статей в области фундаментальных наук как «отлежаться». Это значит, что ты можешь сегодня написать статью, а она будет опубликована через несколько лет. А рейтинг вузов составляется каждый год. И если на западе идет в известной степени конвейер публикаций, то в России такого пока нет.

Получается, один из наиболее доступных сейчас для нас способов пробиться в рейтинги — совместные публикации с крупными западными центрами или учеными. Этим же инструментом когда-то воспользовался Китай, буквально запустив фабрику совместных публикаций и переводов своих работ на английский.

Еще одна попытка, которую предпринимают наши университеты, — это попытка уменьшить количество учебных часов у преподавателей, чтобы оставить время на публикационную активность. Но, на мой взгляд, попытка пока провальная.

Вузы начали стимулировать у себя создание специальных исследовательских лабораторий, то есть, там появились люди, которые занимаются исключительно исследованиями.

Стали выделяться дополнительные деньги для поездок на научные конференции. Например, ВШЭ профессор может получить как минимум два гранта в год для поездки на крупные конференции. Это тоже способ стимулирования научной активности.

Хорошие вузы перестали принимать к рассмотрению мелкие некачественные публикации, которые долгое время шли в зачет, но никак не повышали продуктивность вуза. Многие также приняли решение о формировании черных списков журналов, которые либо берут деньги за публикации, либо не являются уважаемыми в научном мире изданиями.

— Мы сейчас говорим о честных методах, но есть и нечестные?

— Дело в том, что для скачка в сотню лучших мировых вузов у нас определены слишком сжатые сроки. В Японии, Китае базовый период занял 5-7 лет, а в целом на реформирование ушло не менее 10 лет. У нас же планируется практически всю структуру работы высшей школы поменять за пять лет. Поэтому некоторые вузы идут на различные уловки. Например, требуют, чтобы сотрудники цитировали друг друга, чтобы повысить рейтинг перекрестного цитирования и индекс Хирша.

Иные стараются вывести за рамки преподавательского штата сотрудников, которые в силу особенностей своей специализации не могут публиковать научные статьи. Например, преподавателей иностранных языков, которые скорее методисты, и очень редко — ученые, переводят на непреподавательские должности. Это объясняется тем, что рейтинг учитывает количество публикаций на одного преподавателя. Сотрудники вуза в итоге теряют преподавательский стаж и, как следствие, лояльность к вузу.

Многие вузы идут на то, чтобы публиковаться в издательствах или журналах из черного списка, которые берут деньги за то, что создают видимость научности вашей публикации. Поясню, в чем разница. Научная статья или книга, которая ценится, должна пройти обязательное рецензирование, причем, не абы кем, а специалистом именно в этой области. Причем, делается это вслепую, то есть, рецензент не знает, чья эта статья. Сейчас целый ряд издательств обещает издать вашу научную статью «под ключ». В России сформировался целый рынок организаций, замыкающийся на зарубежные конторы, которые делают бизнес на том, что публикуют статьи российских ученых в таких вот журналах.

— Насколько это помогает вузам с рейтингами?

— Чаще всего, эффект временный. Такие издательства или конторы обещают разместить статьи в Web of Science. И они действительно могут это сделать, и на какой-то момент рейтинг автора и вуза повышается. Но чаще всего потом всплывает, через какую контору проходила статья или книга и, во-первых, журнал слетает с рейтинга и, во-вторых, позиция вуза в рейтинге падает.

Еще один нечестный ход: вузы начинают записывать к себе в штат ученых, которые у них не работают. Их научные статьи идут вузам в зачет. С одной стороны, ничего криминального в этом нет. Но с другой, эти ученые не являются создателями или руководителями научных школ в данном вузе.

— То есть, в действительности вуз от этого лучше не становится?

— Именно. И сейчас идет серьезная охота за такими учеными. Или, например, вузы берут к себе в штат молодых ученых, которые только что защитили PHD в каком-нибудь западном вузе. Они могут даже не приезжать в Россию, а только числится, но их статьи идут вузу в актив.

Стоит признать, что очень многое здесь на совести вузов. Все эти попытки войти в мировые рейтинги послужили отличной лакмусовой бумажной не столько качества российских вузов, сколько честности российской науки и российского образования.

Мы должны понимать: научный мир так устроен, что не могут быть сразу все вузы выдающимися. Например, в Китае, где более 3 тыс. вузов, лишь около 200 считаются лидирующими, что, в общем, нормально. То же самое происходит на западе, где есть лидирующие немецкие и британские вузы, но есть и другие — итальянские, мальтийские, испанские, расположенные в теплых странах. Например, Университет Мальты, который считается одним из старейших университетов в мире, далеко не самый передовой. Но он всегда получает своих студентов за счет того, что там солнце, море и приятно учиться. Словом, у каждого вуза своя ниша.

Есть вузы чисто преподавательские, а есть исследовательские, например Стенфорд, где преподаватель может читать одну лекцию в месяц, но при этом вести масштабную научную работу. В России же преподаватель должен быть одинаково хорош во всех ипостасях.

— Вы назвали попытку снизить преподавательскую нагрузку в пользу исследовательской провальной. Почему?

— За обучение вуз получает прямые деньги, не важно, кто платит — сам студент или государство. Если мы уменьшаем преподавателю нагрузку на 50%, чтобы дать ему возможность заниматься исследованиями, нам на эти 50% приходится брать другого преподавателя. Получается, что расходы на первого преподавателя возрастают, при том, что напрямую его научная статья не приносит никаких денег вузу. Более того, она приносит только расходы, потому что вузу придется за успешную публикацию еще и доплачивать. Я вижу, что российские вузы отказались от существенного снижения преподавательской нагрузки. По сути, в России не справились с главной проблемой: во многом научная работа идет в дополнительное время, факультативно.

Но рейтинги — это не только наука. Китайские вузы входят во все мировые рейтинги, туда в массовом порядке едут сотни тысяч студентов, однако диплом китайского вуза не считается престижным. Более того, в некоторых случаях даже PHD китайских вузов не признаются. Тем не менее, туда все равно едут, потому что китайцы сумели создать хорошую образовательную инфраструктуру, там просто приятно учиться.

В связи с недоработкой пропаганды российского образования, неумением работать с внешними рынками, многие хорошие вещи, которые мы можем предложить, в мире никому не известны. Пропаганду российского образования за рубежом нужно коренным образом менять, потому что она по своим методам досталась нам от Советского Союза.

— Скажите, Алексей Александрович, мы вообще готовы работать с иностранными студентами? В том же Китае или Сингапуре в вузах преподают на английском. Как у нас с этим?

— Все вузы, которые так или иначе хотят войти в рейтинги, вводят образовательные курсы на английском языке. Но это формальная сторона вопроса. Реальность же заключается в том, что сами эти англоязычные курсы собственно к английскому языку имеют очень косвенное отношение и воспринимаются только теми иностранцами, для которых английский язык не родной, и они даже не понимают, насколько он ужасен. Многие преподаватели, особенно региональных вузов, просто не способны передать на английском содержание своих лекций. Тем не менее, как только вводится курс популярной дисциплины на английском языке, не важно, что это — информатика или востоковедение, сразу же на этот курс через год-два отмечается устойчивый приток иностранцев.

— Значит, спрос есть. Но как ситуацию с языком поправить?

— В России, действительно, очень мало людей, способных свободно преподавать на английском языке. Поэтому один из выходов — приглашать молодых, но талантливых иностранных преподавателей. В этом смысле московские вузы уже неплохо продвинулись, в то время как региональных эта тенденция практически не коснулась. Более того, на мой взгляд, региональные вузы вообще критически не оценивают ужасающий уровень англоязычных программ. Причем, я не скажу, что только Россия этим отличается. Есть ужасные англоязычные программы в Чехии, в Польше. Но это их проблема. Собственно, на их программы никто и не едет.

Преподавание на английском языке, это не просто переведенные лекции. Это составление планов на английском языке, рекомендация литературы на английском языке и прочее. У нас нет массовых курсов переподготовки преподавателей. Кроме того, далеко не все университеты стимулируют деньгами подготовку англоязычных курсов, а ведь это большая работа.

Китайцы отправляли своих преподавателей в крупные европейские университеты на годовую стажировку, чтобы те впоследствии могли читать курсы на английском языке, Тем не менее, должен сказать, что уровень преподавания на английском в Китае довольно низкий.

Вообще, на мой взгляд, мобильность студентов постепенно исчерпывается. Есть устойчивый поток в США, Великобританию, Новую Зеландию и Австралию, который надолго сохранится. Но он объясняется одним простым моментом: студенты рассматривают эти страны для дальнейшего проживания, а обучение — просто один из способов миграции. По этой причине внезапно популярной среди иностранцев стала Латвия — страна с не самым передовым образованием, но возможностью сразу по окончании магистратуры получить вид на жительство и работу. В Новой Зеландии есть целый список специальностей, от гинеколога до столяра, после получения которых можно рассчитывать на работу. У нас же никакой прямой привязки образования к проживанию нет.

— То есть, обучение не гарантирует иностранцам какого-то внятного маршрута внутри страны?

— Да, собственно говоря, у нас вообще нет списка специальностей, которые востребованы рынком. Даже для своих.

Чувствуя тренд к сокращению мобильности, многие страны начинают выносить свои программы за пределы страны. Строго говоря, речь идет о том, чтобы студент-иностранец мог обучаться в своей стране, но по российской программе и российскими преподавателями. Например, мы предполагаем, что в азиатских регионах хорошо пойдет магистерская программа, посвященная российско-азиатской торговле.

У России пока с этим неважно. Подвижки здесь есть, но мы немного запаздываем к дележу пирога. МГУ открыл свой филиал в Китае, но он находится там в очень конкурентном окружении, даже физически расположен среди кампусов зарубежных вузов. Придется предлагать студентам что-то такое, за чем пойдут именно в российский, а не в американский вуз.

Недавно Россия подписала соглашение с Кипром об открытии наших программ среди кипрских вузов, где учится много россиян. ВШЭ заключила договор с Мальтой о разработке совместных программ на ее территории. То есть, предпринимаются какие-то попытки, но пока не готова законодательная база и нет опыта. По-хорошему, нужно приглашать менеджеров из-за рубежа, которые неоднократно запускали такие программы, и работать с ними.

— Почему мы говорим сейчас о программах, а не о вузах?

— За редчайшим исключением, в вузе не бывает так, чтобы все программы были одинаково хороши. Встречаются слабые региональные вузы, у которых есть уникальные программы, скажем, по нефтехимии или менеджменту той же самой нефтехимии, поэтому выносить весь вуз за рубеж не выгодно и дорого. Другое дело — отдельная программа.

Есть целый ряд стран, в которых высшее образование находится на крайне низком уровне. Например, страны Латинской Америки, которые с удовольствием приняли бы и российские вузы, и российское образование, если правильно все это подать.

— Почему так произошло, что другие страны занимались популяризацией своего образования в мире, а Россия — нет? Нам это было не нужно?

— Мы упивались качеством советского образования, и сформировали абсолютный миф о том, что оно было лучше, чем во всем мире или, по крайней мере, сопоставимо. На самом деле, чтобы всерьез это обсуждать, нужно иметь четкие контрольные параметры для сравнения.

Сейчас мы увлеклись системой рейтингов. Замечу, что целый ряд ведущих вузов мира, таких как Оксфорд, Кембридж, отказались от участия в этой гонке, сочтя, что это абсолютно разрушительно с точки зрения образовательной порядочности. В основном этим занимаются вузы средней величины. Россия включилась в эту гонку, проявив свое периферийное мышление. Сейчас какое-то отрезвление наступает, но поскольку уже и деньги затрачены, и сделано немало позитивных вещей, думаю, не имеет смысл поворачивать этот корабль назад.

— Мы сейчас говорим о программе «5-100»?

— Нет, программа — лишь отклик на то, что Россия включилась в процесс. А программа «5-100», я считаю, блестящая. Это тот редкий случай, когда государство сделало грамотный шаг, не пожалело денег, отработало целый ряд вариантов.

— В начале года президенту доложили, что программу мы уже выполнили: пять наших вузов вошли в топ-100, но не тех рейтингов, которые были намечены, а предметных. Получается, такой вариант нас устроил?

— Думаю, скорее это завуалированное признание в том, что не все удалось. Хотя, в предметные рейтинги мы вошли, это правда, что, на мой взгляд, еще лучше характеризует вузы. За редким исключением в мире практически нет универсальных вузов, каждый на чем-то специализируется. Скажем, в Вышке нет медицины или физики, а в МИСиС — истории. Поэтому именно предметные рейтинги лучше всего отражают положение вуза.

— Правильно ли вообще оценивать образование с точки зрения рейтингов, ставить себе целью занять в них какую-то позицию? Зачем они вообще нужны?

— Сам по себе рейтинг — это преодоление изоляционизма России, который достался нам с советских времен. Мы начинаем сравнивать себя хоть по каким-то критериям с другими странами. Кроме того, вхождение в рейтинги — это хорошая самореклама. Китай в свое время это тоже понял и грамотно использовал. И последнее — рейтинги стимулируют само по себе развитие вузов, которые начинают приводить свою структуру и исследования в соответствие с международными стандартами.

Думаю, следующим шагом должно стать стимулирование развития отдельных научных школ. Что сделали китайцы? Понимая, что им не прорваться в массовом порядке в научные журналы, они стали покупать зарубежные журналы, и вокруг этих журналов формировали свои научные школы. Стоит это несколько десятков тысяч долларов, то есть, сопоставимо с той отдачей, которую можно получить.

Анна Семенец