Без духовных скреп

Воображаемая православность дореволюционного общества — одно из самых распространенных заблуждений. Сейчас я попробую кратко объяснить, как на самом деле выглядела религиозность позднеимперской эпохи. Трудно представить нечто менее похожее на набившие оскомину (но при том крайне неопределенные) скрепы, чем реальное православие старой России.

Начнем с того, что православие, догматически и организационно единое, на самом деле разделялось на три «религиозных стиля». Тут видна некоторая аналогия с «низкой», «широкой» и «высокой» церквами внутри Церкви Англии, но эта аналогия неполная — для англикан каждый отдельный приход принадлежит к тому или иному стилю, а в России все три стиля уживались внутри одного прихода и храма, в рамках общего богослужения.

Первый стиль мы можем условно назвать «народным» — это очень—очень средневековая, примитивная крестьянская вера, без всяких богословских представлений, даже без простого понимания слов молитв, но зато со страшной любовью к артефактам (мощи, чудотворные иконы, могилки старцев и т. п.) и к обрядности, богословский смысл которой верующему чаще всего неведом, а также к любого рода декорации — пышным иконостасам, позолоченым куполам. Это религиозный стиль простого народа, который поддерживали практически все люди без образования либо с начальным образованием.

Это вера крестьян и мещан малых городов, то есть основной народной массы. Из имущего класса данный религиозный стиль характерен только для самой малообразованной его страты — купечества; отношение всех образованных сословий к такому типу веры — от пренебрежительного до настороженного. Из духовенства сторонниками данного стиля являются только монахи — это единственная страта духовенства, где есть (иногда даже на высоких должностях) совсем простые люди. Если объяснить дело грубо, то адепта данного стиля подозревают в том, что Святая Троица по его мнению состоит из Иисуса Христа, Божией Матери и Николая Чудотворца — в это и сейчас верят миллионы автомобилистов, украшающих свои торпеды именно этой версией иконы Троицы.

Второй стиль можно охарактеризовать как «катехизический». Этот стиль предусматривает понимание сути религии, как богословской, так и моральной, но в простом изложении, обходящем все смутные и проблемные места, возникавшие при столкновении религии с новейшими открытиями науки и социальными теориями. Катехизическим я назвал данный стиль потому, что его основой являлся знаменитый Филаретов катехизис — четкое, суховатое изложение церковной догмы, на котором было основано преподавание Закона Божия во всех учебных заведениях с середины XIX века. Сторонники катехизического стиля продолжают верить в мощи святых, чудотворные иконы и чудеса в прошлом. А вот юродивые и чудеса в настоящем уже вызывают у них некоторые подозрения. Вопросами о противоречии между наукой и религией (или об отношении религии к несправедливостям текущей общественной жизни) эти люди стараются не задаваться; к духовенству они относятся в целом уважительно, но без фанатичного поклонения.

Данный стиль религиозности был самым малораспространенным. Его носителем в эпоху Николая II были преимущественно пожилые, консервативные, почтенные дворянки. Мужчины—дворяне принадлежали к этому стилю, только если у них не было формального образования. В духовенстве сторонников у этого стиля было мало, может быть, какие—то пожилые священники низшего уровня образования (духовное училище) в провинции.

Такая ситуация выглядит парадоксальной — ведь на формирование именно этого типа религиозности была направлена вся казенная система обучения Закону Божию, от церковно—приходской школы и до университета. Но, не менее парадоксальным образом, весь этот громоздкий учебный механизм на самом деле не работал. В начальной школе, из—за небольшого курса, незаинтересованности законоучителей и сложностей с непониманием детьми церковно—славянского до учащихся не удавалось донести никакой информации. В средней школе, а уж тем более в высшей, законоучитель не умел объяснить, откуда взялась вода для всемирного потопа, как соотносится творение мира за семь дней с геологическими эпохами и пр., что приводило учеников к полному презрению к предмету. Исключительную неуспешность Закона Божия в учебных заведениях можно легко сопоставить с современным курсом ОБЖ, который читается повсеместно десятилетиями, но не оставляет ни малейшего следа в душах и умах учеников.

Третий стиль религиозности можно назвать «профессиональным», по простейшей причине — он с начала XVIII века поддерживался в среде духовенства через духовно—учебную систему, то есть духовные семинарии и академии. Профессиональный стиль — это уже почти протестантизм, более всего он похож на «широкую» ветвь англиканской церкви. Сторонники данного стиля имеют осознанную веру и делают упор на моральную сторону религии, они привержены к регулярному богослужению, но еле терпят, ради простого народа, разного рода артефакты и дополнительные обряды (типа крестных ходов). Культ святых как таковой вызывает у них подозрения; раз он есть, надо его терпеть, но не надо форсировать (не случайно за два века синодального периода было менее десяти канонизаций). В чудеса они просто не верят, как в настоящем, так и в прошлом, но не признаются в этом, чтобы не раздражать простецов. Этих людей интересуют противоречия между наукой и религией, и они считают их примиримыми, преимущественно за счет символического восприятия Библии (семь дней творения на самом деле это эпохи и пр.); приблизительно так учат в семинариях и сегодня.

Сторонников у профессионального стиля было мало и очень мало, но все они были важными людьми. Во—первых, к профессиональному стилю принадлежали архиереи, ведь все они никогда не были монастрскими монахами, они получали высшее духовное образование и делали карьеру на духовно—учебной службе, то есть в самом рассаднике данных взглядов. Во—вторых, через духовные семинарии такие взгляды становились наиболее распространенными и в среде рядового духовенства. И самое главное, к данному стилю православия традиционно принадлежали цари и высшая бюрократия (ну уж если не принадлежали, так притворялись).

Кроме трех стилей веры существовал еще один стиль мышления, который скорее можно назвать стилем разуверивания. Назовем этот стиль «ново—барским», так как стиль дворянства николаевской эпохи был скорее «катехизическим», и этот стиль стал преобладать в дворянской среде лишь в послереформенную эпоху. Сторонники «ново—барского» стиля есть люди в чем—то верующие, а в чем—то и вовсе неверующие. Они твердо верят в Христа, загробную жизнь, ад и рай. В то же время, если им сообщат, что Ноев потоп это выдумки, они не станут спорить и согласятся. Чудеса святых, мироточащие иконы и т. п. им кажутся суеверием простого народа. О религиозных обрядах у них нет никакого мнения, кроме того, что они малопонятны и скучны — церковь они посещают лишь для крещения, венчания и отпевания, и что там происходит, они не понимают. Эти люди не молятся (хотя дома у них есть икона в красном углу), не исповедуются и не причащаются — но не станут перечить тем, кто привык это делать. Отношение к любому духовенству у таких людей пренебрежительное, просто до отвращения. Когда они помирают, верующие домочадцы могут уговорить их исповедываться и причаститься, но, пожалуй, они сделают это только чтобы не расстраивать близких.

Этот странный стиль религиозности—нерелигиозности с эпохи Александра II считался обязательным для всякого, кто закончил хотя бы шесть классов гимназии, а также для любого дворянина. Даже самые набожные люди автоматически соглашались с тем, что аттестат зрелости чудесным образом приводит религиозные взгляды его получателя в описанное выше состояние. Даже богомольные родители не надеялись уговорить сына—гимназиста читать молитвы, считая это делом заведомо бесполезным. Если ученик среднего ученого заведения отказывался в процессе обучения разувериваться, над ним к старшим классам начинали издеваться товарищи. При попадании в университет такой уникум получал уже репутацию дауна, и с ним не разговаривали соученики. В общем, к началу XX века сия странная недорелигиозность была обычнейшим делом для всего барского/образованного класса. Только люди совсем старые, воспитанные в николаевскую эпоху, еще поддерживали «катехизический» стиль православия. И только люди самые высокопоставленные, уже на уровне товарища министра, были вынуждены притворяться сторонниками «профессионального» стиля. Старшие чиновники, на уровне губернаторов, были вынуждены часто посещать разного рода официозные богослужения — и все, от церковного нищего до настоятеля храма, прекрасно понимали, что губернатор с университетским образованием дома не перекрестит лба, а последний раз причащался он в глубоком детстве. Раз в году чиновники сдавали начальству справку о говении (пост—исповедь—причастие), и все эти справки были просто куплены; даже тем, кто и на самом деле говел, было уже неудобно получать справку даром по—честному, и они стояли в общей очереди за фальшивой справкой.

Ну и разумеется, со всеми этими людьми сосуществовали атеисты современного типа. Атеисты состояли из двух групп — либо это были высокоразвитые люди с высшим образованием (можно считать это «сайентистским атеизмом»), либо люди с каким—то образованием и с противоправительственными убеждениями (можно считать это «политическим атеизмом»). Атеисты обычно не скрывали своих взглядов, так как им ничего не угрожало ни в личном, ни в карьерном плане (открытый атеист мог спокойно дослужиться где—то до сенатора), поэтому о них в художественной и мемуарной литературе обычно говорится прямо.

Теперь, вооруженные этим ценным знанием, вы можете по—новому взглянуть на давно знакомых персонажей русской литературы и догадаться, к какому из описанных типов относится их религиозность; также понятнее станут и мемуары — ведь для мемуаристов все, о чем я пишу, было просто подразумеваемым и не заслуживало упоминания.

Религиозные практики старой России — предмет интенсивной мифологизации. Современные т. н. «воцерковленные» православные тяготеют к весьма экзотическим практикам, в полной мере современным и никогда ранее не встречавшимся. Однако же, они не готовы это признать и с горячностью выдают свои новации за реконструкцию поведения, якобы свойственного людям старого времени. Попробуем разобраться, как на самом деле выглядела религиозная жизнь в конце XIX — начале XX века.

Первое, что нас удивляет — отсутствие евхаристической концентрации, типичной для нашего времени. Все православные поголовно причащались один раз в году, обычно на Великий пост. Основная масса верующих говела (то есть постилась и затем исповедывалась) также один раз в году, и только некоторое количество наиболее рьяных православных делало это четырежды, в главнейшие посты. Связь глубокой религиозности с частым принятием причастия в умах людей того времени отсутствовала. Литургия регулярно завершалась тем, что священник, за отстутствием причастников, сам потреблял Святые Дары, что никому не казалось выражением маловерия паствы. А уж современную богословскую идею о том, что в идеале литургия должна заканчиваться общим причастием для всех, на ней присутствовавших, дореволюционный священник просто счел бы ужасной ересью.

Столь же холодноватым показалось бы современному православному и старинное отношение к исповеди. Исповедь в начале прошлого века принимали по—разному. Пожилые священники попроще чаще всего вообще не задавали вопросов, выслушивали все, что угодно было сказать кающемуся, и без лишних слов отпускали грехи. Священники помоложе могли задавать короткие наводящие вопросы, но особенно лезть в душу к людям, которые не попросили об этом прямо, не было принято. А лезть к тем, кто попросил, не было ни привычки, ни времени. Никаких епитимий священники не накладывали, если их об этом не просили. В чем бы человек ни признавался, идея отлучить его от причастия священнику просто не приходила в голову. Ни о каких замшелых канонах Вселенских соборов духовенство просто не имело понятия.

Сегодня великое множество священников, по непрерывным просьбам своих прихожан, превратилось в гуру и начало старчествовать. Священники находят простодушным последователям женихов и невест, объясняют, какой работой им заниматься, где жить, что покупать и продавать, а иные из них (даже мне знакомые) доходили и до пояснений, в какой позе супругам заниматься сексом.

Ничего подобного в старой России не происходило. Священник вопринимался людьми исключительно как совершитель обрядов, или на худой конец законоучитель в учебном заведении. Мысль о том, что основная работа священника это не бормотание по книжке, а подача персональных советов и указаний, разрешение личностных проблем, отсутствовала полностью и всецело. Если бы какой—то идиот решился спросить у священника указания, покупать ли ему корову или граммофон, священник то ли бы не знал от удивления, что и отвечать, то ли бы велел ему просить у бога прибавления ума.

Такое утверждение полностью противоречит тому, о чем мы привыкли читать. Что же старец Зосима из «Братьев Карамазовых» или Иоанн Кронштатский? Да, разумеется, старцы Зосимы, вполне соответствующие современным представлением о старчестве, имелись и в те годы. Но такие люди были великой редкостью (а уж Иоанн Кронштадтский — и просто исключением из всех правил); старец, пользовавшийся уважением людей, случался не в каждом большом монастыре, люди шли к нему за сотни километров. Нынче же не только в любом монастыре, но и в самом простом приходском храме можно без труда обнаружить по три старца Зосимы на каждую дверь.

Привычка к посещению храма у людей была весьма и весьма различной. Пожилые богомольные женщины, не имевшие больших занятий, ходили на богослужения часто. Занятые верующие люди считали нормальным ходить в храм по большим праздникам. Кое—кто ходил и каждое воскресенье. Но, в любом случае, никому не приходило в голову связывать искреннюю религиозность с обязательным еженедельным посещением богослужения. Человек, считающий себя глубоко верующим, без зазрения совести ходил в храм пять—десять раз в году.

Об этом же говорит и число церквей — в 1913 году на одну приходскую церковь приходилось 2900 человек православного населения (то есть 1400—1500 человек взрослых). Разумеется, даже в переполненном состоянии эта церковь не могла вместить и половины своих прихожан, а нормальная ее посещаемость в обычное воскресенье вряд ли превышала 5% от численности взрослых в приходе. Столь же очевидно, что священник не мог выступать руководителем в повседневной жизни и истинным, а не формальным духовным отцом для столь большого количества людей.

Все имеющиеся свидетельства говорят о том, что простой народ более, чем богослужение, любил любого рода движуху — крестные ходы, выносы чудотворных икон, освящения новых церквей, парадные архиерейские службы и т. п. Очевидно, что эти события были для занятых и задерганных людей той эпохи прекрасным отдыхом и развлечением. Но, как ни любил народ артефакты и связанную с ними активность, жестковатое церковное начальство следило, чтобы, не дай бог, не объявились новые святыни. Все многолюдные (и доходные для местного духовенства) народные сборища допускались лишь там, где они существовали веками, фабрикация новейших чудес пресекалась. Батюшка, у которого в церкви объявилась мироточивая икона (сейчас таких имеется несколько тысяч), немедленно был бы отправлен показывать эту икону якутам — по этой причине бог и не производил в ту эпоху чудес мироточения.

Ну и наконец, коснемся постов. Да, люди в старину постились, но не все и не поголовно. В большие посты продажи мяса падали на 30—35% в регионах с полностью православным населением, то есть постилась где—то треть горожан. Обычай поститься в среду и пятницу уже уходил, такой пост был признаком особо рьяного православного. Разумеется, все сказанное относится как минимум к зажиточным мещанам. Крестьяне и городские бедняки если так мало мяса, что не есть мясо именно в посты и чуть чаще есть мясо не в посты не составляло для них затруднения. Кстати, корова не ведает про посты и доится непрерывно — так и молоко от нее все пили также непрерывно.

Из всего вышесказанного видно, что мир религиозности старой России ушел навсегда. Как бы сегодня ни пытались организовать православные люди свою жизнь, дважды войти в одну реку не получится. Современная религиозность в любом случае будет другой, что и есть естественно и правильно.

Игорь Ерохов

Прочитать оригинал поста Игоря Ерохова с комментариями читателей коллективного блога dirty.ru можно здесь.