Мой Горбачев

Оглядываясь на глобальные геополитические перемены в мире, связанные с первым и последним президентом СССР, его без преувеличения можно назвать самым выдающимся человеком ХХ века. Но, видимо, слишком мало еще времени прошло, чтобы История расставила все по своим местам: вот уже более тридцати лет вокруг его имени ломаются копья. Одни — в основном, на Западе — причисляют его едва ли не к лику святых (особенно немцы, которым он позволил сломать Стену и воссоединиться), другие — преимущественно в России — клеймят, на чем свет стоит, обвиняя во всех смертных грехах.

Мой Горбачев не принадлежит к лику святых, и уж тем более — он не из стана окаянных. Мой Горбачев — это, по сути, моя судьба, как и судьба миллионов советских людей, увидевших в новом партийном лидере — после едва не мистической череды смертей престарелых генсеков ЦК КПСС — шанс на глоток свободы. Сегодня многим трудно понять, что это значит, особенно — новому поколению, выросшему (даже не зная этого) на горбачевских — именно — дрожжах свободы. Потому что когда она (свобода) есть, мы ее просто не замечаем — как воздух. И это, конечно, замечательно. Однако мало кто понимает, что дышать свободой, жить, передвигаться по миру, слушать любую музыку и читать все, что пожелается, — всем этим мы, бывшие советские и нынешние постсоветские, обязаны именно Михаилу Горбачеву.

Я вспоминаю, как в 1981 г., работая в областной газете «Радянська Житомирщина», написала фельетон с критикой всего лишь на секретаря парткома местного захудалого консервного заводика. И — мамочка моя! — что после этого последовало! Осмелевшего редактора газеты Леонида Яроцкого немедленно вызвал «на ковер» секретарь обкома Евгений Острожинский и потребовал дать в газете опровержение с извинением, а автору — вынести выговор, да еще и сообщить об этом читателям. При этом редактору пригрозили: а если нет, то он останется безработным.

И бедный редактор, понимая, что критика основана на неопровержимых официальных документах, объясняя мне свое положение, спрашивал: так что будем делать? Партийные секретари, даже самые «низовые», были не только вне критики, но и вне советского Уголовного кодекса. Неприкасаемые. Смелого редактора секретари обкома компартии под руководством пятиразового ленинского орденоносца и героя социалистического труда Василия Кавуна (притом что героем он был разве что по припискам мяса для московских отчетов) все же довольно быстро «съели», посадив в его кресло своего серенького «чегоизволите» Дмитрия Панчука. А меня вот проглотить не успели, поперхнулись — потому что в Москве на вершине власти уже был Горбачев.

Саботаж и профанация идей перестройки в СССР начались очень быстро — как только партийные секретари в своем застойном болоте нутром почувствовали, что на сей раз «оттепель» — это серьезно и грозит их власти. В Москве в верхах что-то шумело, а в низах, особенно в глубинке, разбивались совсем другие волны: имитация бурной деятельности в стиле словесного «одобрямса» и неприкрытое желание оставить для себя все, как есть.

Уже в самом начале горбачевских перемен республиканская партийная газета «Правда Украины» опрометчиво напечатала прямо на первой полосе мою статью «Хождение по инстанциям», которую я отправила туда, потому что ее публикацию в нашей газете обком «зарубил». В статье всего лишь в паре абзацев критиковался его промышленный отдел и заведующий (даже не секретарь!), но, Боже мой, какая началась вокруг нее свистопляска. Проверяющий от первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого приехал собеседовать со мной в Житомир. А секретарь обкома Леонид Шептун написал редактору главного партиздания республики Андрею Зоненко грозное письмо: как, мол, газета посмела опубликовать статью беспартийной журналистки, критикующей заведующего отделом обкома партии? Общий лейтмотив послания: нельзя! К ноге! Сидеть!

Если бы нечто подобное случилось до горбачевской перестройки, то мне, как и моей университетской подруге Анастасии Гордиенко (Кирдоде), работавшей в молодежной газете, пришлось бы в лучшем случае искать пятый угол на просторах огромного СССР. (Насте после ее незаконного увольнения и душещипательной беседы в местном КГБ ничего другого не оставалось, как «затеряться» в Туркмении, где была острая нехватка пишущих кадров. И это был еще лучший вариант.)

Так что мне, журналистке в Житомире, повезло с Горбачевым, генеральным секретарем ЦК КПСС, в Москве. Публикация статьи «Исповедь провинциального журналиста» летом 1987 г. в невероятно популярной тогда газете «Известия» (тираж доходил до двух миллионов экземпляров), в которой мне пришлось защищать уже не только свою личную свободу слова и право критиковать неприкасаемых, но и поднять вопрос о независимости печати в СССР от партийных органов, — стала возможна исключительно благодаря новым ветрам перемен.

Гораздо позже мне рассказал Владимир Надеин, заведующий отделом «Известий», сколько усилий пришлось приложить редакции, несмотря на провозглашенную перестройку, чтобы моя «Исповедь» увидела свет. Ее дерзкое появление стало возможным, как оказалось, только после того, как на это дали добро в ЦК КПСС. «Зеленый свет» открыл ей персонально соратник и один из «архитекторов перестройки» секретарь по пропаганде Александр Яковлев.

Борьба за свободную страну не на жизнь, а на смерть, как оказалось, шла и в самой цитадели тоталитаризма на Старой площади и в Кремле. Чаще всего она была невидима стране и миру, но в самые драматичные моменты выплескивалась на страницы «Советской России», ставшей оплотом ушедших в глухую оборону тоталитаристов во главе с секретарем ЦК Егором Лигачевым. Возглавившим попытку удушения перемен, инспирировавшим публикацию в «Совраске» антиперестроечного манифеста Нины Андреевой — эдакого «коллективного Лигачева». Тогда вся горбачевская перестройка, по сути, оказалась на волоске. И мы в глубине проржавевшего тоталитарного организма, горячо поддержавшие ее свежий порыв, — вместе с ней. Нетрудно было представить, что стало бы с нами, если бы верх взяли партийные ортодоксы.

Две недели, пока Горбачев и его команда в Кремле молчали, страна, получившая первые прививки для свободного дыхания, медленно парализовалась. Зато оживились на местах кавуны-щербицкие, торжествуя и забрасывая растерянного обывателя в своих придворных газетах (другой печати тогда не было) давно истлевшим идеологическим хламом.

Две недели понадобились «кремлевским мечтателям», чтобы организоваться, найти мужество и дать достойный отпор ретроградам. Контрольный выстрел в голову «тоталитарной секты» в ЦК КПСС сделал ее секретарь Александр Яковлев своей яркой и жесткой отповедью в газете «Правда» — о том, зачем стране нужны перестройка, гласность и демократия. Тогда миллионы и миллионы людей и в партийных структурах, и вне их, поддержав Горбачева и его команду, склонили весы Истории в сторону свободы.

В то время мы, яростные сторонники Михаила Сергеевича, тоже обрушивались на него с критикой. Но — с других позиций: вот, мол, неповоротливый, нерешительный, много говорит, а перемены движутся медленно. Нам, поддержавшим, поверившим и уже жившим будущим, хотелось немедленного освобождения — сейчас и сразу. Так Горбачев оказался меж двух огней — коммунистического и демократического. И ему было, понимание это пришло позже, совсем не просто. И нелегко. Нам же хотелось быстрее сбросить с себя закостеневший панцирь Системы, во главе которой он и стоял и в начале и сам свято верил, что ее можно реформировать. Сама Система, считая его до поры до времени своим парнем, изо всех сил сопротивлялась ломке изнутри. И он старался пройти между этими двумя идеологическими разломами, как по лезвию бритвы, пытаясь интегрировать их для перемен, для будущего.

«Я бы поставил знак равенства между словами „перестройка“ и „революция“. Наши преобразования… — это настоящая революция во всей системе отношений в обществе», — так сформулировал Горбачев летом 1986 г. процесс грядущих перемен.

Сердцевиной той революции стали первые за 70 лет коммунистической власти свободные (более-менее) горбачевские выборы в Верховный Совет СССР. Тогда впервые послушная машина для голосования сломалась под напором невиданной энергии очнувшихся масс.

Как говорил Черномырдин, «никогда такого не было, и вот — опять». Меня, беспартийную журналистку, выдвинули своим кандидатом в депутаты сразу семь самых больших предприятий города. О неравной битве с партийным монстром, которую пришлось выдержать тогда, — отдельная история. Замечу только, что после моей публикации о ней в «Известиях» к нам приехали из Москвы «Прожектор перестройки» (программа ЦТ) и известная московская журналистка Лидия Графова — из «Литературной газеты». Съемочная группа сделала сюжета для ЦТ из двух частей, однако после показа первой вторая была немедленно запрещена — секретарь ЦК КПУ Щербицкий все еще правил свой бал. Последний, как оказалось. Но он еще об этом не знал.

Поразительный факт: тогда меня поддержали не только простые люди, но и подавляющее большинство сотрудников КГБ и МВД, которые голосовали на участке в их ведомственном госпитале, а также — почти стопроцентно несколько военных частей, расположенных в моем избирательном округе. Публично, после «боя», первый секретарь обкома заявил, что «с этим надо будет еще разобраться». Но разбираться ему пришлось бы с 90,4% избирателей, отдавших свои голоса за меня — в том числе, и в пику Системе, у которой в те судьбоносные выборы отказали все тормоза. Как перед смертью.

Летом 1990 г. мы, депутаты, приняли, наконец, Закон о свободе печати — при мощнейшем, с подлогами прямо на депутатской сессии, сопротивлении партократуры во главе с председателем ВС СССР Анатолием Лукьяновым (будущим путчистом). Это был еще один гвоздь в крышку гроба тоталитаризма, державшегося во многом на монополии на СМИ. Учреждать и выпускать свое издание теперь мог каждый. Помнится, спустя некоторое время только в одном Красноярском крае было зарегистрировано несколько десятков газет и журналов. Веревке партийного вранья, вьющейся почти 70 лет, пришел исторический конец.

Так же как и «ведущей и направляющей» — депутаты уже через год после выборов отменили шестую статью Конституции СССР, в которой закреплялась монополия на власть единственной партии — КПСС. Так горбачевская перестройка принесла в общество многопартийную палитру. (Закон СССР от 9 октября 1990 г. № 1708-1 «Об общественных объединениях» относил к ним и политические партии.) И Владимир Жириновский, который клеймит Горбачева направо и налево, тоже есть продукт исключительно политики Горбачева. Как и его «старейшая» ЛДПР, которая официально является наследницей ЛДПСС (Либерально-демократической партии Советского Союза).

Молодое поколение не знает, что именно благодаря Горбачеву в стране стали публиковаться запрещенные прежде цензурой книги. Например, роман Михаила Булгакова «Собачье сердце», работы опального Александра Солженицына, Варлама Шаламова, украинской поэтессы Лины Костенко, диссидентов-сидельцев, в частности, Василя Стуса и сотен других. Открылись специальные хранилища, откуда в библиотеки стали поступать запрещенные в СССР для чтения книги. Наконец, открылись архивы КГБ, и наследники репрессированных смогли увидеть и прочесть пожелтевшие листки из расстрельных дел НКВД о последних днях жизни своих родных, узнать, где их захоронения.

Это Горбачев вернул из ссылки в Горький ученого-диссидента Андрея Сахарова, открыл путь на Родину для Солженицына, Ростроповича, Вишневской и десятков других «антисоветских элементов» и «отщепенцев». Впервые после многих лет опалы смогли снова стать гражданами СССР и свободно приехать выдворенные диссиденты — Алекс Гинзбург из Парижа, Буковский из Лондона и множество других. Страна, таким образом, обретала цивилизованный облик.

В общем, можно долго перечислять то, что дал нам пассионарный Горбачев. Но главное — он разбудил в нас чувство забытого и забитого за годы тоталитаризма собственного достоинства. Мы — не рабы, рабы — не мы. Мы не стадо слепых баранов, которых ведут слепые поводыри к зияющим высотам коммунизма. Так было.

Виноват ли первый и последний президент в том, что распался СССР? (Вот и его бывший сторонник, именитый режиссер Михалков из семьи, успешной при всех царях и секретарях, не далее как на днях призывал судить Горбачева уголовным судом.) Я точно знаю: Горбачев изо всех сил пытался сохранить страну, подготовив к подписанию новый Союзный договор. Однако группка обезумевших партийных ортодоксов, окончательно теряющих власть, за несколько дней до этого события объявила президента больным, запустив по телевизору «Лебединое озеро» и двинув по Москве танки. Не в этом ли главная (или одна из) причина, что народы (республики), вдохнувшие горбачевской свободы, опасаясь снова оказаться там же, где были почти 70 лет, в страхе разбежались по национальным квартирам?

Горбачев, в отличие от всех (за исключением Ельцина) бывших лидеров СССР и нынешней России, не держался мертвой хваткой и юридическими уловками за свой пост. А мог бы, мог! Ничего не мешало ему арестовать заговорщиков, самому послать танки в некоторые бунтующие республики — навести добрый старый порядок традиционными для Системы методами. И сидел бы он на своем партийном троне в Кремле еще и сейчас. Сейчас! И беловежничавшие Ельцин, Бурбулис, Шахрай вкупе с Кравчуком, Фокиным и Шушкевичем с Кебичем, а также грузинские и прибалтийские «сепаратисты» уже бы тоже освободились по требованию прогрессивной западной общественности, жили бы тихо на поселении в районе Магадана, мыли бы золотишко в местной артели — на пропитание себе и деткам. Не так ли? Но он выбрал свой путь — и не изменил ему.

И еще что очень важно. Горбачев — едва ли не единственный из всей высшей политической «тусовки» бывшего СССР, не уронивший своих чести и достоинства: он не обзавелся «Семьей», бессовестно набивавшей бы себе карманы, как это делали и делают дорвавшиеся. Не награбил заводов и пароходов, нефтяных и газовых скважин. (Этим и раздражает новых хозяев российской жизни, превращающих страну в свой кооператив, а всех остальных при этом — в патриотов.)

Вот такой он, мой Горбачев. Многая лета, Михаил Сергеевич!

Алла Ярошинская