"Мы сменим систему, потому что мы другие"

«Росбалт» продолжает публикацию цикла интервью «Разделенные безвременьем» с представителями двух поколений – с теми, кто поднялся в девяностые годы, и теми, кто стал известным в десятые.

Люди десятых годов: Екатерина Винокурова

«Владимир Владимирович, если на ваших глазах омоновец бьет девушку, что бы вы как мужчина сделали?» Вопрос, который специальный корреспондент Znak.com задала президенту России, отличался почти от всех прочих, прозвучавших на пресс-конференции 19 декабря, не только стилистически, но даже интонационно. Журналистская карьера Екатерины Винокуровой началась в 2010-м в интернет-издании Газета.ру. Придя туда с опытом деятельности в молодежных оппозиционных группах, в спойлерской пресс-службе и в бизнес-пиаре, Винокурова согласилась стать рядовым сотрудником отдела новостей. Через короткое время она сделалась парламентским, а затем и кремлевским корреспондентом и обозревателем, обзавелась широким кругом деловых знакомств в высших сферах и одновременно завоевала популярность в столичных оппозиционных кругах.

Диапазон деятельности Винокуровой – от бесед с руководящими чинами президентской администрации, которые постоянно цитируются в ее материалах, хотя и не называются по именам, и до ведения благотворительного аукциона в пользу узников «Болотного дела». С сентября 2013-го Винокурова - спецкор в Znak.com, стремительно приобретшем известность проекте Аксаны Пановой. Свою решительность, бьющую через край энергию и общественную активность Екатерина Винокурова объясняет возникшим в детские еще годы стремлением взять верх над любыми житейскими трудностями.

- Говорят: лихие 1990-е, ужасные 1990-е. Они действительно запомнились вам как ужасное время?

- Для родителей людей из моего поколения 1990-е были временем, когда они не могли заработать на хлеб. А для моего поколения конец 1990-х, когда нам было 13 – 14 лет, это было время первой любви, первой школьной дискотеки. Если хотите – первой выкуренной сигареты. Тогда сигареты продавали без паспорта. Это было безалаберное, но счастливое время первооткрывательства.

- Запомнились какие-то лишения?

- Вот что запомнилось, и за что я девяностым благодарна. Мои родители – преподаватели МГУ, и они жили тогда очень небогато. А я ходила в школу в центре Москвы, с углубленным английским, где многие дети были из более состоятельных семей и, конечно же, я хотела всему этому соответствовать, быть как они. Из-за этого я очень рано пошла работать, я первые деньги заработала в четырнадцать. Это было 100 дойчемарок, как сейчас помню.

- Боже!

- Это было целое состояние. Я работала помощником бильд-редактора в информагентстве западном.

- Было ли тогда ощущение, что жизнь устроена несправедливо?

- Это ощущение было подстегивающим. Раз жизнь устроена несправедливо, значит надо ломать ее через колено. В моем поколении много индивидуалистов.

- И вы тоже?

- Да, конечно. Крайний.

- Безалаберные девяностые кончились, настали нулевые. Когда вы стали замечать, что время меняется?

- В начале нулевых мне было некогда отвлекаться от работы на политику. Я была нацелена на карьеру. Условно говоря, на то, чтобы выполнить «американскую мечту», когда бедная девочка с окраины добивается всего.

- Бедная девочка из высокообразованной семьи…

- Да, у меня был такой бонус на старте, единственный. Я тогда работала в бизнес-пиаре и училась в вузе. Когда я заметила перемены? Перемены ко мне сами пришли. До 2005 года, до монетизации льгот, я политикой не интересовалась принципиально. Вот не хочу с этим сталкиваться, пусть делают, что хотят, а я буду ковать свое счастье. И тут ко мне внезапно постучалась политика. В феврале 2005 года к нам в студсовет вуза приходит проректор и говорит: вы знаете, по стране из-за монетизации льгот идут митинги протеста, президенту нужна наша помощь, поэтому в субботу в девять утра все идем на митинг в поддержку президента, явка обязательна. Для меня это было – ну как паровозом переехало! До этого я думала, что я - свободный, зарабатывающий человек, живший, как мне казалось, в свободной стране, а оказалось, что кто-то из чиновников может меня взять и выволочь за шкирку на холодный февраль… Да еще все члены студсовета молчат. Я одна встала и сказала: «Извините, вы вообще нам говорили наоборот, что мы должны быть самостоятельными людьми. И свободными. Вы понимаете, что просто делаете из нас рабов?» На что он сказал: «Всем быть обязательно, а Винокурова может не приходить».

Но меня уже повело. Я решила, что хочу испортить им этот праздник. Я зашла на форумы всякие, стала искать политические сообщества, пыталась достучаться до СМИ, что студентов насильно сгоняют на митинг, и кое с кем познакомилась из активистов протестных. А как раз тогда Сергей Иванов, министр обороны, заявил, что надо отменить отсрочку для студентов от армии. Мы начали сбор подписей по всем вузам против этого стремления. И тут я обнаруживаю, что мне в моем вузе сбор подписей запрещают. Я говорю: «Как же так? Это же не экстремизм, это не статья…»

Фото: В движении "Оборона", 2006 год.

- Ничего себе «не экстремизм»!

- А я не понимала. Мне еще и двадцати тогда не исполнилось. И я продолжила. Только говорила всем, кто подписывал: «Учтите, пожалуйста, что ректорат запретил». Подписывались еще охотней, и мы тогда за пару недель собрали 10 тыс. подписей.

- Как вы думаете, а потом, через несколько лет, эти же люди снова подписались бы?

- Думаю, сейчас бы – нет. Тогда все это было совершенно в новинку. Мы не знали никаких историй о том, что за это бывает. Вот так я включилась в политический активизм. А потом я во всем этом страшно разочаровалась. Более того, я очень сильно разочаровалась в оппозиции как таковой.

В 2005-м – 2006-м я оказалась в молодежной организации «Оборона». И вот тут пошли разочарования. Я увидела, как тогда многие общались с американскими фондами разными и получали гранты под проекты, жили, ничего не делая. И люди эти нередко были достаточно никчемными карьеристами и уж точно не делали ничего, что способствовало бы переменам, а занимались "распилом".

Притом подразумевалось, что мы должны любить всяких там, не знаю, Немцова, Чубайса и так далее, которые для меня несли ответственность за 1990-е годы и за несправедливость системы. К тому же я придерживалась непопулярного мнения, что с отдельными активистами движения «Наши» - а это тоже ведь наше поколение - надо искать какой-то диалог, потому что не могут все они быть отморозками.

- Сейчас вы тоже так думаете?

- Некоторые люди из МГЕР и «Наших» того призыва стали моими друзьями, с которыми я общаюсь и по сей день. Например, Роберт Шлегель (ныне – депутат Государственной Думы, единоросс – «Росбалт»). Надеюсь, ему не повредит, если я скажу об этом.

- Если повредит, то так тому и быть. Что же касается людей из 1990-х, то от этого времени унаследовано много опальных политических деятелей, притом самой разной окраски. В ваших глазах все они так и остаются ответственными за прошлое, за плохие времена?

- Конечно же, не все. Но Немцов, Чубайс… К Немцову, допустим, я в конце концов по-человечески стала относиться очень неплохо. Но эту мысль о девяностых прогнать не могу.

- Они у вас все помечены клеймом…

- Такой вот тенью клейма. Если бы тот же Немцов, если бы все эти люди просто публично раскаялись… Ну хоть сказали бы: «Да, ребята, мы виноваты…»

- А вот, допустим, Гайдар, в отличие от многих других, не обогатился, он был человеком идеи. Он не стал миллиардером. Миллиардерами сделались другие люди, которых назначал Чубайс. И которые потом, кстати сказать, сдали его за копейку.

- Мне как раз плевать на тех, кто обогатился. Мне лицемерие не нравится. И отсутствие покаяния.

- Чубайс страшнее Дерипаски?

- Для меня нет здесь понятия: страшнее – не страшнее. На Дерипаску ведь никто и не молится как на икону демократии. Все отлично понимают, что это за человек. А вот когда людей несправедливо возводят на пьедестал, для меня это неприемлемо. Когда каждый день живешь "американской мечтой", начинаешь к этому быть чувствительной. В общем, в итоге я поняла, что, хотя не люблю Путина, но не стану частью этой тусовки. И тогда мне внезапно предложили работу в политпиаре, которым я как раз хотела заняться.

Фото: В бизнес-пиаре, 2009 год.

- То есть, вы чуть не стали системным активистом?

- Именно им я и стала. Я пошла в ДПР Андрея Богданова.

- Прямо кошмар какой-то. На спойлерский фронт.

- Да, я пошла туда пресс-секретарем. У меня был тогда период отката от идеализма к цинизму. Я решила просто стать политменеджером.

- Итак, вы встали на верный путь и вступили в эту структуру. Долго ли вы в ней были?

- Два года - 2007-й – 2008-й.

- Понравилось там?

- Мне было интересно. Я нашла себе тогда новую идею, в которую поверила. Решила, что я должна построить идеально работающую политическую пресс-службу. Используя опыт бизнес-пиара, перенеся туда его схемы. Мне это нравилось. Тогда каждая публикация, пробитая в прессу, и чтобы там хотя бы не ставили клейма на ДПР, была для меня успехом. Я не пристраивала это за деньги. Наоборот, я хотела создавать такие поводы, чтобы писали бесплатно.

- И деньги не участвовали в этом?

- Скажем так. Я лично никогда не проплачивала ни одну публикацию.

- Вы мыслили как менеджер, хотели организовать работу своей структуры оптимально. Это тоже «американская мечта» своего рода. Вы задумывались о том, что служите системе?

- Я не любила систему, помнила все, и, конечно же, я понимала, куда все катится.

- И это не мешало работе?

- Я тогда верила в идею личного профессионализма. Что если я стану хорошим политменеджером, то…

- Остальное не главное.

- Я тогда с ней смирилась на те два года.

- А почему вы потом перестали смиряться?

- Потому что не смогла все-таки себя настолько переделать. Не вышло. В 2008-м, после выборов президента, я осознала, что - все.

- Но ведь Медведев нес какие-то надежды. Я видел тогда людей, которые всерьез надеялись.

- Мне очень нравились его заявления про то, что свобода лучше несвободы, но я совершенно разочаровалась в себе в этой системе. Решила вернуться в бизнес-пиар и с 2008-го по 2010-й я вообще не занималась ничем политическим. При этом мне казалось, что что-то оживает, и было ощущение, что Путин не вернется. Кстати, в начале нулевых Путин мне очень нравился. Помню, как в 2003-м меня разозлила книжка Трегубовой («Байки кремлевского диггера» - «Росбалт»). Трегубова восхищалась всеми демократами 1990-х и унижала Путина. При этом ей явно был симпатичен Лужков, который снес половину центра Москвы. В Путине я разочаровалась лишь несколько лет спустя, после истории с митингом и монетизацией льгот. Потом уже, конечно, поняла, что на самом деле происходит в стране. В 2010-м, как и многие, я надеялась на второй срок Медведева...

Фото: На съезде "Единой России", 2012 год.

- Почему вы бросили бизнес-пиар и стали журналистом?

- В 2010-м меня настиг новый личный кризис. Когда с одной стороны, мечта вроде выполняется и все идет по плану, я работаю, зарабатываю деньги, езжу за границу отдыхать, все у меня как бы есть и появляется, а я внутренне себя ощущаю страшно несчастным человеком. Трудно было отказаться от желания менять мир. И вот тут стоит забежать назад и сказать, что я на самом деле всегда хотела заниматься журналистикой, с юности. Но просто не складывалось - я звонила много лет подряд периодически в разные редакции, просилась на практику, просто дать мне один шанс, мне отказывали. А при этом я знала, что это - мое, журналистика, причем именно политическая, нужен был только один шанс. И вот однажды в 2010-м я узнала, что Газета.ру набирает персонал в отдел новостей и написала редактору этого отдела: умоляю, дайте мне шанс, дайте мне шанс. Мы с ним встретились. Он сказал, что работы будет много, денег назвал мне втрое меньше, чем моя зарплата, а гарантий никаких. «Но если вдруг ты хорошо себя проявишь, то тебя могут через пару лет взять в один из отделов. Тебя устраивает?» Я сказала: «Абсолютно!» И почему-то сразу пошло хорошо. Я очень много работала, и был безумный драйв. И через два месяца мне предложили перейти в отдел политики.

- На вас производили впечатление журналисты прежних призывов? Хотелось им подражать, или считали, что незачем, что вы все слишком другие?

- Мне особенно нравилась Наталья Геворкян. Для меня это был ориентир того, какой должна быть женщина-журналист.

- Вы быстро обзавелись контактами в высоких сферах?

- Мне сложно смотреть на себя со стороны. Я стала парламентским корреспондентом, а позже - обозревателем. Журналистика для меня стала новым витком все той же «американской мечты». Нет смысла чем-то заниматься, если не хочешь стать лучшим. Я не выходила из Думы. Я звонила по ночам редакторам с воплем: «Я придумала, как сделать этот жанр интереснее!». Потом так сложились обстоятельства, что Старая площадь (президентская администрация – «Росбалт») тоже досталась мне. Контактами я обрастала постепенно.

- Вам нравилось общаться с тамошними людьми?

- Если бы не Светлана Лолаева (зам. гл. редактора и гл. редактор Газеты.ру в 2012 – 2013 гг. – «Росбалт».), я много бы тогда не сделала. Отношения с людьми из президентской администрации строились сложно. Все знали, что организовывать через нас сливы нет смысла, потому что мы, когда напишем, все равно раскритикуем. Светлана мне помогла встать на позицию изучения и анализа системы как таковой. Когда с ними общаешься не так, что вот дайте нам слив, а просишь объяснить какие-то их дела, то с тобой начинают разговаривать.

Фото: Пикет у Госдумы, 2012 год.

- Не считаете, что они манипулировали вами, обеспечивая публикацию сообщений, которые им были нужны?

- Любой ньюсмейкер может тобой манипулировать. А любой журналист может манипулировать словами ньюсмейкера. Другое дело, что если бы в редакции периодически меня не осаживали, то я бы могла наворотить дел. Меня учили стандартам хорошей журналистики. Учили все это препарировать, не падать в объятия.

- И тут как раз протесты декабря 2011-го.

- Это были одни из лучших дней моей жизни. Чувствуешь, что ты – часть некой нации, чего-то очень большого. Мы, журналисты, я в том числе, полностью разделяли требования протестных митингов и даже звонили иногда ньюсмейкерам и кричали - "Ну делайте уже что-нибудь дальше! Выдвигайте в президенты Навального! Выдвигайте в президенты Дмитриеву!" Ни до, ни после я себе такого не позволяла. Ньюсмейкеры, кстати, отвечали, что все их беспрерывно об этом же просят. И ничего не делали. Но я очень надеялась, что на президентских выборах выдвинется Навальный.

- Вы считали, что на него стоит поставить?

- Я считала, что если уж началась такая игра, то надо играть. Зачем думать, надо трясти.

- Как вы восприняли спад всего этого?

- Во всех своих неудачах, в конечном счете, виноват ты сам. И я, например, помню, что писала заметку о том, что у оппозиционного актива нет никакого стратегического видения. Они не знают, что им делать дальше с тем призом, который они внезапно выиграли, что актив обидело страшно. Но для меня показательной была реакция бывших моих одноклассников и однокурсников бывших, которых я встречала на митингах, и которые были просто счастливы происходящим. И вдруг они начали разочаровываться и говорить: все равно ничего не изменим. А у меня все же не столько разочарование, сколько злость. Злость, что люди оказались не готовы быть лидерами политическими.

- И как теперь быть?

- Власть добровольно никто ни в одной стране мира не отдает. И все эти рефлексии: ах, я не буду участвовать в выборах, чтобы их не легитимизировать, это бредятина. Потому что это позиция слабого человека. Не думаю, что сейчас кому-то сладко жить в партии Саркози. Не думаю, что в Америке легко вести кампанию в республиканских штатах демократам и наоборот. Режим всегда будет защищаться. Надо идти на выборы и бороться за победу.

Фото: В редакции Газеты.ру

- А возможность революции вы не рассматриваете?

- Наша страна сейчас находится в такой странной точке, что слабы и власть, и оппозиция. Ощущение карточного домика. Могут быть разные развилки, революция в том числе. Прогноз на развитие событий у меня довольно негативный. Но надеяться на кого-то – совершенно не моя философия: или ты, или никто. Для меня утешительна мысль, что есть мое поколение, которое все равно придет к власти и сменит систему, потому что мы просто другие.

- О предыдущем поколении вы не сказали ничего хорошего. У вас совсем нет на него надежды?

- Нет, конечно. Те исторические шансы, которые у них были, все уже позади.

- Иначе сказать, они, а если говорить честно, то мы – проиграли?

- Да.

- И общественное наследие, которое мы вам передаем, – плохое наследие? И вам придется расхлебывать неприятные вещи – я правильно понял?

- Расхлебывать придется многое.

- Не опасаетесь, что вас постигнет та же судьба?

- Если бы я начинала любое свое дело в жизни с тем, что меня постигнет неудача, то ничего бы не добилась. Мне без разницы, реалистично я рассуждаю или нет - мы не должны повторить эту судьбу. Надо драться. Иначе страна развалится.

- Считаю, что добровольно, по собственному выбору, жить сейчас в России может только патриот России.

- А я и есть патриот.

Беседовал Сергей Шелин