«Люди сами прибили себя к брусчатке»

Художник Петр Павленский шокировал общественность, прибив свои гениталии к Красной площади. О том, зачем он это сделал, акционист рассказал «Росбалту».

— В чем заключается смысл вашей акции, что она символизирует?

— Она связала в себе все новостные сводки, все то, что происходит в искусстве и в жизни. Количество служащих в силовых структурах пополняется, идет процесс превращения страны в полицейское государство, стирание границы между лагерем, зоной и местом, где мы живем — люди обитают в зонах, создана кастовая иерархия, и они этому рады. Эта кастовость настолько проникла в культуру, что кажется естественной. Кастовость наблюдается и на языковом уровне — достаточно послушать реакцию на события в разных точках мира.

— Что приближает «полицейское государство»?

— Само поведение людей, если конкретно — индифферентность, бездействие и фиксация на своих поражениях. Люди смотрят не на то, что нужно продолжать что-то делать, а фиксируются на собственной беспомощности… И не нужно говорить, что должна делать власть. Людям следует не только фиксировать себя на слабой позиции, но и преодолевать навязанные фобии.

— Как вообще появилась задумка «закрепить» себя в центре Москвы?

— Задумка родилась, когда я оказался на Красной площади. Изначально мне было интересно посмотреть на место, где сосредоточена власть. Я пришел туда и увидел огромное количество ФСОшников, место, пронизанное полицией и не предназначенное для людей. Это место самолюбования власти.

— Вы продемонстрировали, как люди фиксируют себя на собственной слабости?

— Да, показал людей такими, какие они есть, продемонстрировал, что происходит буквально. Люди сами прибили себя за гениталии к брусчатке.

— Гельман назвал вашу акцию актом абсолютного отчаяния.

— Это фиксация на бессилии, призыв преодолеть бессилие и политическую индиффирентность.

— Долго вам удалось проводить эту акцию? Быстро ли среагировала полиция?

— Примерно через полторы минуты. Но акция не закончилась. Они не смогли убрать меня с площади, так как я был там зафиксирован. Они оказались в тупике. Это тупик власти — когда она не понимает, как решить ситуацию. Полицейские окружили меня сразу же, но они не могли действовать по наработанной схеме, когда достаточно сказать: «Уважаемый, встаньте, уважаемый, уйдите». Они начали думать, как поступить, рассуждать, почему не могут ничего сделать, если действуют не по инструкции, а как люди. В итоге они переложили ответственность на других — на медиков, которые вытащили гвоздь и увезли меня.

— СМИ пишут, что якобы медики выявили у вас склонность к суициду.

— Эта информация явно распространяется с целью дискредитировать меня. Какие могут быть суицидальные наклонности — я же не пробил себе гвоздем голову! Распространение информации о суициде — это попытка поддержать тех, кто считает мою акцию сумасшествием. Попытка купировать мои высказывания. Я показал общественности, что каждый может выйти и что-то сделать. Если кто-то считает мою акцию сумасшествием, значит, защищается, не хочет ничего делать.

— В чем разница между эксгибиоционизмом и вашими акциями?

— Эксгибиоционизм — желание просто продемонстрировать тело, но не вкладывать какие-то смыслы и не говорить посредством этого о чем-то. В принципе, даже раздевшись, человек может сказать о многом, в зависимости от того, в каком контексте.

— Какое отношение то, что вы делаете, имеет к искусству? В чем художественность ваших акций?

— В контексте классического искусства мы можем говорить о метафоричности — я посредством одного говорю о другом. Получается визуальный знак. Посредством одного я перекодирую другое, это то, чем занимается искусство.

— Почему вы выбрали такую форму, как акционизм?

— Мне кажется, она наиболее соответствует политическому контексту. Ситуация в искусстве обостренная, из средств, которыми должны доноситься высказывания, предпочтительнее вторжение в публичную сферу.

— Не так давно вы устроили несанкционированную выставку «Политическая пропаганда» у «Эрмитажа». Тогда вы заявили, что не смогли договориться с музеями о проведении экспозиции «официально». В чем суть проблемы?

— У нас много законов, цензорских — например, о защите детей от вредной информации. Но власть не детей защищает, а создает для себя более безопасную ситуацию. Потому что ребенка какая-то мелочь может напугать. Но мы знаем, что дети мучают животных, ребенок может выколоть глаз кому-то. Причем дети и так не принадлежат родителям. Ребенок с малых лет идет по инстанциям, дисциплинарным институтциям. Когда государство создает ореол неприкосновенности, с этими законами дети еще больше не принадлежат родителям. Это тоталитарный закон, вторжение в личную сферу. Контроль над родителями, над тем, что происходит, и контроль над институциями — над музеями, выставочными площадками. Приходят люди и говорят — мы хотим сделать выставку, у нас новый художник, это выставка серьезного, международного масштаба. Им отвечают: «Как замечательно, но у нас рейтинг 10+, поэтому выставка должна быть такая, чтобы ее могли смотреть 10-летние дети. Давайте сделаем выставку, но уберем все, что не могут смотреть дети». То есть экспозиция должна быть как для детского сада. Безусловно, это инструмент блокирования.

— Как вы оцениваете реакцию власти на акцию?

— Власти пытались вести со мной диалог, демонстративно проявляли заботу и доброту по отношению ко мне. Меня отпустили у зала суда, следователь мне объяснял: «Где здесь произвол? Посмотри, как мы о тебе заботимся. Мы тебя накрыли на площади, чтобы тебе не было холодно». Хотя я слышал, как они говорили, что меня накрыли, чтобы меня видно не было.

— Митинги, пикеты и другие формы протеста — это эффективно?

— Это зависит от того, с какой отдачей люди это делают, сколько человек принимают участие в акциях. Ведь даже просто выходя на улицу, люди начинают как-то действовать. В последний раз я был на Болотной площади 6 мая. И мне показалось, что все прошло как-то вяло. Акция поддержки политзаключенных превращается в акт смотрения — политзеков показывают друг другу. Это пугает. Их нужно показывать, чтобы о них помнили. Но когда их показывают из раза в раз, и ничего другого не происходит, политзеки становятся прикрытием нашей слабости и трусости. Давайте попробуем оказаться в их ситуации!

— Вы не призываете всех приколотить себя к Красной площади?

— Нет, я показал лишь одну из форм действий. Когда люди выходят на улицу это тоже действие. Выйти на улицу и провести акцию, но с отдачей.

— Как вы расцениваете акции националистов? Это тоже «действие».

— Подъем националистических настроений — вина оппозиции, которая проявляет апатию. Фашизм, националистические настроения — все это основано на ненависти, в этом нет рефлексии, нет размышления. Когда огромное количество подростков со спальных районов, в которых скопилось столько ненависти, бегает по городу, в голове у них один призыв — «убивай, убивай, убивай»… И я не понимаю, как национализм может быть принят, ведь он близок к фашизму. Это тоталитарная структура. Общество находится в конфликтной ситуации взаимной вражды, недоверия друг к другу, страха нападения. Но власти это выгодно. Она пытается регулировать ситуацию, хочет выглядеть хорошей, заботится о том, чтобы одна часть общества не напала и не убила другую. То есть власть превращается в мнимую добродетель.

Беседовала Антонида Пашинина

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.