"Росбалт" продолжает цикл материалов под общим названием "Навстречу Октябрю. 1993-2013", посвященный приближающемуся двадцатилетию самого острого политического конфликта в современной истории нашей страны.
В предыдущих статьях цикла отмечалось, что развитие страны в пореформенный период характеризовалось своеобразным двоевластием, при котором президент России и депутатский корпус боролись друг с другом за то, чтобы сосредоточить всю власть в своих руках.
Двадцать лет назад, в начале июня 1993 года Борис Ельцин собрал конституционное совещание для того, чтобы, наконец, разрубить этот гордиев узел двоевластия юридическим путем.
Как пройти к демократии?
Обычно противостояние двух подходов к разработке конституции трактуется у нас как противостояние авторитарного и демократического законодательства. Мол, ельцинский вариант создавался лишь для того, чтобы укрепить личную власть главы государства, тогда как разумнее было бы принимать вариант, при котором в России формировалась бы парламентская республика с ограниченными полномочиями президента и с переносом максимума власти в правительство, подотчетное депутатскому корпусу. Тогда бы мы быстро вырулили в демократическое общество европейского типа и не было бы сейчас путинского авторитаризма.
Подобный подход отражает характерный для современного российского общества «юридический» тип мышления (свойственный, естественно, не только юристам). Люди разных профессий и возрастов, мыслящие подобным образом, не признают объективно обусловленных проблем развития общества и полагают, будто все зависит от того, какие законы мы примем.
«Юридический» тип мышления не признает экономических законов, ограничивающих возможности государственного волюнтаризма. Он ничего не хочет знать сложной структуре общества, анализируемой социологией. Его не интересует большой исторический опыт правоприменения, демонстрирующий, что похожие законы в одной ситуации хорошо работают, а в другой совершенно игнорируются.
Словом, «как вы яхту назовете, так она и поплывет». На самом же деле, помимо названия, имеют значение такое «мелочи», как инженерная конструкция, сила и направление ветра, опыт и квалификация экипажа, а также многое другое.
Соответственно, и движение к демократии зависит не только и даже не столько от юридических конструкций, сколько от того, нравится ли людям текущая жизнь, готовы ли они закрепить ее существование с помощью применения демократических институтов, или намереваются разрушить ее ради «светлого будущего», которое им обещает какой-то политический демагог.
В итоге получается, что демократия удается обычно там, где высокий уровень ВВП способствует формированию общества потребления, где дифференциация людей по доходам не превосходит разумных границ, где межнациональная конфронтация отошла в прошлое и т.д.
Модный конституционный наряд будет хорошо сидеть на подготовленном соответствующими упражнениями теле, но если фигура страдает от множества диспропорций, человеку быстро захочется скинуть haute couture и влезать в свое, доморощенное, не жмущее, не давящее и не раздражающее «неправильные» места нашего тела.
Вопрос, неприятный для демократов
Стремление Ельцина максимизировать личную власть вряд ли вызывает сомнение. Однако, в тот момент (двадцать лет назад) многие умные и квалифицированные люди, не имевшие никакой выгоды от расширения президентских полномочий, поддерживали ельцинский подход к конституции. Этот факт никак не объяснить ссылками на одну лишь борьбу за власть. Было еще что-то такое – очень важное, – что определяло характер борьбы вокруг новой конституции.
1993 год был годом тяжелейших экономических проблем. Годом высокой инфляции, полностью парализовавшей развитие страны. Годом панического бегства капитала, не желавшего работать в ситуации политической и финансовой нестабильности. Нормализация законодательства рассматривалась тогда, в первую очередь, в качестве базы для принятия срочных решений, которые могли бы остановить спад в экономике и способствовать росту ВВП в обозримой перспективе.
Здесь мы подходим к вопросу, чрезвычайно неприятному для всякого сторонника демократии. Настолько неприятного, что фанатичные демократы предпочитают его просто игнорировать, несмотря на обилие фактов, не вписывающихся в их упрощенные представления.
В демократических условиях трудно принимать непопулярные, но важные для развития страны решения. Во-первых, потому, что приходится учитывать влияние различных групп интересов, каждая из которых может ослабить (или даже парализовать) власть, если ей не пойдут навстречу. А во-вторых, потому, что приходится учитывать мнение широких масс населения, далеко не всегда способных понять, почему в экономике нужно порой идти на болезненные меры.
Вся история ранних этапов экономической модернизации различных стран мира – это история монархических и авторитарных режимов, принимавших необходимые для развития решения, которые трудно было бы провести в жизнь демократическим путем (данный вопрос подробно исследован в книге Дмитрия Травина и Отара Маргания «Европейская модернизация»).
Из этого не надо, конечно, делать примитивный вывод, будто авторитаризм лучше демократии. На одного эффективного авторитарного лидера в мировой истории приходится несколько десятков тиранов и клептократов. Однако игнорировать эффективность, которую иногда демонстрирует авторитаризм, значит просто игнорировать историю.
Демократия при решении экономических проблем, бесспорно, эффективнее авторитаризма в стабильном обществе с устоявшимися правовыми нормами. В частности, парламентская республика оказывается хорошим антикоррупционным инструментом, поскольку обладающая значительными правами оппозиция заинтересована в том, чтобы контролировать действия чиновников, которых назначили ее политические противники.
Борьба различных групп интересов (связанных с властью и с оппозицией) минимизирует злоупотребления, препятствует принятию совершенно наглых решений по «распилу бюджета».
Но если, скажем, для финансовой стабилизации нужны «наглые» решения, сворачивающие традиционное финансирование предприятий ВПК или ЖКХ, борьба групп интересов их точно также заблокирует.
Основной закон временного пользования
Первый год реформ (1992-й) уже наглядно показал, что проблема деструктивных групп влияния и проблема популизма всерьез воздействуют на развитие российской экономики. Во многом именно это обусловило инфляцию, переходящую все разумные границы.
Соответственно, к середине 1993 года вопрос о конституции становился для российского общества в значительной степени вопросом о том, способны ли мы будем преодолеть экономический кризис посредством принятия разумных, эффективных решений или же государство окажется парализовано борьбой группировок и действиями популистов.
Соответственно, и принятие ельцинской конституции было связано с решением задачи оперативного управления обществом в кратко- и среднесрочном плане, а не с намерением раз и навсегда соорудить эффективный юридический каркас демократии.
Если бы случайно подобный каркас все же соорудился, то очень быстро пал бы под давлением обстоятельств. Его вряд ли стали бы защищать какие-то влиятельные политические силы. Или, точнее, они бы его защищали лишь до тех пор, пока им это было бы выгодно.
Было, правда, одно условие, при котором Россия могла бы пойти по европейскому пути строительства законодательства. Если бы наша страна взяла осмысленный курс на вхождение в Евросоюз, как это сразу же после начала реформ сделали государства Центральной и Восточной Европы.
Тогда бы западные друзья нам постоянно твердили: отойдете от наших стандартов – не будет вам Евросоюза. Подобный подход очень стимулировал плыть западным курсом польскую, чешскую или венгерскую «яхту». Но в России-то, с нашим постимперским сознанием, в Евросоюз никто и не собирался, кроме узкой группы либералов. Поэтому мы и приняли именно ту конституцию, которую могли тогда принять.
Конечно, ельцинская конституция со временем должна была быть пересмотрена. И будет, скорее всего, пересмотрена, когда общество созреет по всем параметрам для того, чтобы заняться такой работой. Но в данный момент Россия подобной зрелости не демонстрирует.
Нынешняя конституция – это конституция просвещенного вертикализма. С объективно заданным обстоятельствами вертикализмом и с надеждами интеллектуалов на просвещенность авторитарного лидера, сидящего на вершине этой вертикали. Увы, просвещенности не хватило даже Ельцину, хотя он временами к ней стремился. Период после принятия конституции был бездарно использован на демагогию и на ведение нелепой чеченской войны, которая усугубила и без того тяжелое экономическое положение страны. А когда к власти пришел ельцинский преемник, тезис «государство – это я» поглотил практически все остальные идеи, которые теоретически бывают воплощены в просвещенном правление авторитарного лидера.
Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге