Ваххабит Кальвин и кальвинист бен Ладен

"Жасминовая революция" в Тунисе окончательно победила, и демократия, казалось бы, восторжествовала: отменена цензура, обещаны свободные выборы. В то же время в страну возвращаются радикальные исламисты - например, лидеры партий "Эн-Нахда" и "Конгресс за республику" Рашед Ганнучи и Монсеф Марзуки. Оба призывают к "истинно свободным" выборам, хотя конечной целью считают введение шариата. И, возможно, риск исламизации Туниса куда выше, чем принято думать.

На первый взгляд, сама идея торжества фундаментализма в этой стране выглядит несколько странно. Тунис исторически стоял особняком среди стран Магриба - далеко не самого развитого региона арабского мира. Тунисская элита пыталась модернизировать страну, начиная с 30-х годов позапрошлого века. Так, в 1861 году в стране уже была принята конституция. Сейчас Тунис - одно из наименее "фундаменталистских" государств. Здесь действуют светские суды и гражданские нормы семейных отношений, женщинам предоставлены избирательные права, официально проводятся весьма неортодоксальные мероприятия вроде фестиваля вина.

Своего рода маркером уровня модернизации можно считать и наиболее низкие среди арабских стран показатели рождаемости (в 2010 году на одну тунисскую женщину приходилось 1,71 ребенка, а это даже меньше, чем во Франции). Наконец, Тунис - вовсе не нищая страна. Так что к третьему миру его можно отнести с большой натяжкой.

На первый взгляд, риск исламизации в такой стране должен быть невелик. В массовом и даже "элитарном" сознании исламский фундаментализм - это архаика, противостоящая процессам модернизации и жестко связанная с замедленным экономическим развитием, нищетой и отсталостью. Однако подобные взгляды - лишь порождение европоцентристских иллюзий.

Первой страной, пережившей исламскую революцию, стал шахский Иран - когда-то столь же образцово-показательное воплощение успешной модернизации, как и Тунис. Быстрое экономическое развитие и активная вестернизация "неожиданно" обернулись всплеском фундаментализма - хотя еще в 1979-м установление режима аятолл казалось фантастикой. Иными словами, исламский фундаментализм с одинаковым успехом поражает и наиболее отсталые страны вроде Афганистана, и наиболее продвинутые мусульманские государства.

Столь же примечательна корреляция между всплеском исламизма и общими темпами экономического развития в исламском мире. Пока регион оставался экономическим "болотом", существовавшим за счет доходов от нефти и поддерживавшим "обрабатывающую" экономику, влияние исламизма оставалось вполне умеренным. Однако в 2000-х Ближний и Средний Восток словно очнулись от вековой летаргии. Неожиданно материализовались успешные бизнесмены и относительно честные чиновники, вполне адекватная рабочая сила. Парадокс, однако, состоит в том, что именно на этом фоне исламизм (как "мягкий" а-ля Турция, так и весьма свирепый в стиле Аль-Каиды) превратился из маргинального течения едва ли не в мейнстрим - пусть пока и оппозиционный.

И это вряд ли можно считать случайным совпадением. Как показывает история Европы, на заре модернизации практически всегда случается приступ контрмодерна – а точнее, его усиленной имитации. Например, в IV-XVI вв. в Европе начался экономический и технологический подъем - и тогда же по ней расползлись религиозные фанатики.

В Женеве эпохи Кальвина - основателя протестантского течения имени себя - возник режим теократической диктатуры, сильно напоминающий Афганистан времен правления Талибана. По итогам реформаторских усилий в Женеве не осталось ни одного театра, зеркала разбивались, мода приобрела весьма хиджабообразный облик, а за каждым шагом бюргеров был установлен неусыпный надзор. Казни "еретиков", расправы с оппозиционерами стали нормой жизни в Женеве - и не только.

Та же картина наблюдалась в Шотландии и Англии эпохи диктатуры Кромвеля: Лондон середины XVII века разительно напоминал Кабул конца XX-го. Именно протестанты особенно отличились в охоте на ведьм: документы той эпохи демонстрируют настоящую вакханалию пыток и убийств, которой, вопреки известному антииспанскому мифу, никогда не знали католики. Последняя ведьма была сожжена в кальвинистской Швейцарии в 1782 году - когда остальная Европа уже забыла о ведовских процессах.

Религиозность после столетий равнодушно-доброжелательного отношения к человеческим слабостям вновь становилась яростной, и вместе с дымом сжигаемых индульгенций к небу возносились истовые молитвы. То, что творилось тогда в Европе, выглядело как вторжение свирепой, беспощадной архаики. Однако за мрачным фасадом новой идеологии маячила экономическая целесообразность - и именно она легализовала принципиально новые возможности, открывшиеся вместе с началом технологического роста, позволив использовать их в полной мере.

Не стоит забывать, что Европа той эпохи была не очень экономически-благоприятным регионом. Доходность инвестиций в производительную деятельность оставалась крайне низкой - из-за слабости инфраструктуры, ограниченного спроса, дорогих кредитов и т.п. Для того, чтобы хоть как-то развиваться, норма накопления должна была быть очень большой - по сути, предпринимателю надлежало превратиться в машину для накопления и расширенного воспроизводства. Абсолютно все непроизводительные расходы должны были быть отсечены.

Соответственно, в расход должны были пойти: "большая" церковь с ее пышным и дорогостоящим культом (как следствие, верующему должна была быть предоставлена возможность искать спасения без священников); престижное потребление (дорогая одежда, развлечения и т.п.); социальные функции (если католическая церковь всячески намекала бизнесмену, что делиться очень надо, причем не только с ней, то кальвинизм освободил предпринимателя от этого ярма). Рабочая сила, в свою очередь, должна была трудиться с утра до ночи, что решительно несовместимо с театрами и зеркалами. Примечательно, что призывы к новому аскетизму апеллировали к идеалам первоначального христианства, не имевшего с протестантизмом ничего общего.

Свирепость сектантов и нетерпимость ко всем, кто не вписывался в их систему ценностей, тоже была естественным производным от быстрого экономического роста - с которым в традиционном обществе жестко связан демографический. Классическая средневековая Европа с почти нулевым приростом населения не очень располагала к резне – кровавые эксцессы были все-таки не правилом, а исключением. В протестантских же реалиях все было иначе. Например, население Англии в течение XVI века выросло на 40% - и при Генрихе VIII были уничтожены около 100 тыс. из 2,5 млн человек.

Еще хуже было всевозможным иноверцам и инородцам. Здесь показательны различия в колониальной политике между католиками (и "традиционалистами" вообще) и протестантами. Индейцы будущей Латинской Америки поначалу испытали на себе все сомнительные "радости" общения с распоясавшейся солдатней, однако впоследствии испанская корона проводила в отношении индейцев политику в стиле "не трожь - убью". Белым поселенцам, например, предписывалось селиться на почтительном расстоянии от индейских общинных земель, чтобы испанцы не имели легальных поводов цепляться к аборигенам. На французском Гаити вовсю процветало рабство, однако там собственниками 20% рабов-негров были другие негры, что в глазах американского Юга - дикость и фантастика.

Еще более политкорректная практика существовала в России XVII века. Рыдания по поводу извечного русского кнута начисто игнорируют тот факт, что порка и рукоприкладство компенсировали весьма ограниченное применение зверских наказаний вроде вырывания внутренностей из живого тела. Соборное уложение 1649 года выглядит весьма людоедским, однако это - лишь смягченная версия тогдашнего западного законодательства, и при этом в России оно, как всегда, не исполнялось. Смертная казнь систематически заменялась ссылкой в Сибирь, где, с точки зрения местного населения, царская администрация имела ряд неоспоримых преимуществ перед китайской - "белый царь сечет спину, желтый царь - голову". Населения было мало, и его, в общем, старались беречь.

Политика же протестантских радикалов в отношении туземцев варьировалась от апартеида до геноцида. Так, знаменитая голландская система использования рабского труда успешно предвосхитила Освенцим. Рабов эксплуатировали до смерти, а потом заменяли новыми. Иными словами, Адольф Шилькгрубер и миллионы его подданных, многообразно издевавшихся над мирным населением в России, были вполне закономерным порождением протестантской традиции.

Итак, заря модернизации практически всегда залита морем крови и сопряжена с ренессансом наиболее зверских форм традиционализма - а точнее того, что под него маскируется. При этом новая идеология становиться доминирующей либо в очень продвинутых и быстро прогрессирующих, либо в очень отсталых странах. Скажем, влияние протестантизма было максимальным в полудиких тогда Швейцарии, Шотландии, Скандинавии - и в быстро прогрессирующих Англии, Голландии, на очень развитом юге Франции, в самых развитых областях Германии. Нетрудно заметить, что у этих стран была одна общая характеристика – потенциал для быстрого экономического скачка. У "лидеров" он существовал "сам по себе"; у "варваров" предпосылками для него служили огромные резервы догоняющего роста. Протестанты были привязаны именно к быстрому росту, причем, скорее, он породил их, чем они его. Другим условием долгосрочного выживания протестантской идеологии было более или менее защищенное геополитическое положение.

А теперь сравним. Нынешний исламский экстремизм основан на идеологии салафизма (от арабского "предшественники") и декларирует возвращение к принципам "первоначального ислама", на самом деле не имея с ними ничего общего. В качестве наиболее оголтелого проявления салафизма можно рассматривать ваххабизм. Исторически ваххабизм стал жесткой оппозицией к религиозным бюрократам Османской империи, а в качестве дополнительной опции - к затратному культу. Как и европейские протестанты, ваххабиты отрицали сложившийся в классическом исламе культ святых - вплоть до разрушения их гробниц. Столь же разрушительный "скепсис" адресовался слишком роскошным мечетям. Не менее характерно идеологическое обоснование этой практики - отрицание идеи таклида, то есть следования "текущим" религиозным авторитетам. И в качестве альтернативы - концепция самостоятельного иджтихада (постижения истины на основе обращения к первоисточникам).

Нетрудно заметить, что это почти буквальная калька с догм протестантизма. Ваххабитские ортодоксы активно осуждали любые формы избыточного потребления - вплоть до "экспроприации" золотых украшений у жен. Хотя нынешние саудиты не слишком склонны учитывать эту часть наследия шейха, вне осыпанной нефтедолларами Аравии "антиконсьюмеристская" идеология вполне процветает. В общем - почти протестантская экономическая этика.

Иными словами, то, что сейчас создает Западу и России монументальные проблемы - это не контрмодерн. Это просто другой модерн - антизападный. Запад шокирует и пугает его собственное отражение времен раннего капитализма. И пугает совершенно обосновано, ибо нынешняя "цитадель либеральных ценностей" была попросту ужасна в пору своей юности, пока не научилась маскироваться за ширмой либерального дискурса.

Что же до любимой мантры либералов по поводу проедающей нефтяные доходы Саудовской Аравии, то было бы странно ждать молниеносного экономического развития от страны, где только в 1968-м было отменено рабство, а подавляющая часть населения еще поколение назад была неграмотной.

Сейчас Магриб - потенциальный форпост другого модерна, ибо именно к этому подталкивает его специфика экономического развития и геополитическое положение.

Евгений Пожидаев