Во что превратятся аккаунты после нашей смерти?

Для большинства людей точкой входа в онлайн-пространство выступают именно соцсети. Мы воспринимаем их как аналог реального мира, где мы живем, влюбляемся, работаем, страдаем и умираем, а наши аккаунты становятся цифровым продолжением нас самих. Но все социальные сети так или иначе превращаются в цифровые кладбища: количество аккаунтов, которые принадлежат умершим людям, довольно быстро растет по одной простой причине — люди смертны. Что происходит с нашими страницами в соцсетях после нашей смерти, и может ли наша «цифровая копия» продолжать жить, даже когда нас самих не станет, рассказала «Росбалту» культуролог, доцент «Шанинки», исследователь цифровой среды Оксана Мороз. (Пока готовился материал, Facebook и Twitter были заблокированы на территории России, возбуждено дело об экстремизме в отношении Meta, которая владеет, в частности, сервисами Facebook.)

— Что происходит со страницами в соцсетях, когда их владельцы умирают? Можно ли, к примеру, завещать страницу близкому человеку, чтобы он превратил ее в некий цифровой мемориал? Или еще при жизни распорядиться, чтобы аккаунт хранился в Сети бессрочно, чтобы и через 100 лет люди могли зайти и посмотреть, каким человеком был его владелец, как вообще люди жили в наше время? И не превратятся ли социальные сети в таком случае в цифровые кладбища?

— Все социальные сети так или иначе превращаются в цифровые кладбища, потому что количество аккаунтов, которые принадлежат умершим людям, довольно быстро растет по одной простой причине — люди смертны. Чем больше к соцсети подключается людей, тем вероятнее, что там со временем появится много аккаунтов умерших.

Важно отметить: не существует никакого единого — ни на глобальном, ни на локальном уровне — правового решения о том, как обращаться с цифровыми персональными данными умерших людей, как их защищать, как ими распоряжаться. Все последние тенденции, связанные с протоколом защиты персональных данных, касаются защиты тех данных, которые принадлежат живому человеку. Со смертью владельца аккаунта действие этих протоколов заканчивается. Дальше регуляция происходит по-разному. Например, Facebook предлагает функции мемориализации аккаунта и выбора хранителя. Владелец может заранее выбрать человека, которому после его смерти перейдет доступ к его страничке. Таким образом компания обходит необходимость завещания аккаунта, потому что пока не очень понятно, как завещать цифровые данные, используя стандартные схемы.

Некоторые соцсети предоставляют доступ к аккаунтам умерших, если родственники обращаются в службу поддержки со свидетельством о смерти и другими документами, которые подтверждают, что владельца аккаунта не стало, а они хотят мемориализировать аккаунт или достать оттуда какие-то данные. Но здесь есть одна проблема: в таком случае соцсеть может предоставить доступ ко всему аккаунту, в том числе, печатным перепискам. Одно дело — предоставить доступ к фотографиям и постам, то есть, к тем данным, которые касаются умершего лично. Другое дело, когда родственники получают доступ к информации, которой делились третьи лица, которые своего разрешения на доступ к этим данным не давали. С одной стороны, возникает конфликт интересов. С другой стороны, никто их соцмедиа не хочет судиться с родственниками или близкими умершего за права на аккаунт.

В сухом остатке получается, что правовых механизмов нет, система наследования, которая существует в отношении реального имущества, не вполне работает для цифровых данных. Соцсети регулируют все сами, в основном — запрашивая официальные документы, которые позволят им принять решение о том, насколько открывать данные и как верифицировать тех, кто хочет эти данные получить.

— Что изменит появление правового решения на уровне государств?

— С одной стороны, здорово, когда есть правовое решение. Это минимизирует разнообразие бизнесовых корпоративных решений, которые принимают соцсети. Такие решения чаще всего настроены на интерес самих корпораций, и могут не учитывать очень многое. Среди прочего, даже какие-то экзистенциальные, человеческие, этические стороны этого вопроса.

Например, Twitter с 2015 года запустил такую стратегию: они опубликовали заявление о том, что неактивные профили будут удалены. Неактивными считались в том числе те из них, которые принадлежат умершим. Предполагалось, что ликвидация таких профилей позволит защититься от ботов, троллей и теневых аккаунтах, которые могут паразитировать на закрытых страницах. Twitter исходил из того, что «мертвые» аккаунты могут влиять на показатели вовлеченности пользователей. Но многие люди прочитали это так: значит, аккаунты моих мертвых друзей будут удалены, и все те, кто умер, окажутся выхолощены из соцсети. Этой ситуации, конечно, очень сильно помогло бы наличие централизованного политического решения о том, как мы обращаемся с этими данными. Но я думаю, что такого решения не будет. Причем, по нескольким причинам. Во-первых, несмотря на то, что интернет становится все более зарегулированным, там ограничивают хейтспич, использование обсценной лексики, все эти меры тесно связаны с восприятием соцсетей как пространства для жизни, служат для разрешения конфликтных ситуаций между живыми участниками, и совершенно не затрагивают моментов, связанных с аккаунтами умерших, этикой траура и горевания. Судьба аккаунтов умерших не связана с большим объемом конфликтных кейсов, большим объемом пострадавших, которые могут предъявить соцсети какие-то претензии.

Во-вторых, вопросы цифровой смерти, цифрового горевания вообще обсуждать не принято, они относятся к категории табуированных. Изначально соцсети не воспринимали себя как некие хранилища данных. Государство тоже долгое время не рассматривала соцсети как что-то серьезное, как какой-то архив свидетельств, которые на что-то претендуют кроме развлечения. Сочетание этих факторов тоже негативно влияет на принятие каких-то централизованных решений. Хотя, надо понимать, что в истории культуры власть над мертвыми — это политическая власть. Нередко люди у руля продумывают специальные решения о том, как презентовать каких-то персон после смерти, как эти персоны могут служить для живых серьезными культурными образцами. Манипуляция наследием происходит в политических целях постоянно.

— Позиция Twitter отчасти разумна: как и зачем хранить профили умерших людей, которых с годами становится все больше. Сложно даже представить, сколько их накопится за 50 лет. С другой стороны, я, например, как пользователь, хотела бы, чтобы после моей смерти остался аккаунт в сети, и кто-нибудь лет через 50 или 100 мог посмотреть, каким человеком я была или как вообще жили в это время, что думали о событиях, которые тогда будут уже историческими?

— Аккаунты умерших действительно какое-то время лежали «мертвым грузом» и не работали. Но потом в ряде социальных медиа появилась такая особенность алгоритма: если аккаунт не мемориализирован, не превратился в памятник, он продолжает работать. Например, алгоритм может выводить этот аккаунт во вкладке «возможные друзья», показывать совместный контент с умершим человеком приятелям, может даже использовать этот аккаунт в рекламе: такой-то пользуется таким-то приложением и рекомендует, хотя, человек, который умер несколько лет назад, явно уже ничего порекомендовать не может. В этом смысле соцсети обошли историю про балласт и как-то используют аккаунты умерших, если они не зафиксированы как мемориальные. Это этически не классно, но, с другой стороны, если вы хотите, чтобы ваше цифровое наследие сохранилось, но не использовалось алгоритмами, пожалуйста — зафиксируйте страницу как памятник.

Что касается хранения аккаунтов, здесь есть нюанс. Используя функцию хранителя, вы по сути завещаете ему принимать какие-то решения относительно того, как будет выглядеть ваш аккаунт. Вы договариваетесь не с соцсетью, а с конкретным человеком. Этот человек действует в соответствии с вашими указаниями — он такой душеприказчик. Соцсеть не может в это вмешиваться. То, как хранитель законсервирует аккаунт, — результат того, насколько он вас послушал. Можно, конечно, представить ситуацию, когда вы просили об одном, а в итоге получилось другое, потому что человек посчитал, что это «типа лучше». Здесь ничего нельзя сделать. Это как история про последнюю волю умершего: человек завещал, чтобы его кремировали, а родственники решили, что кремация — это не по-нашему, будем хоронить. С этим тоже ничего не сделаешь: за нарушение последней воли никаких санкций, кроме этических, не предусмотрено.

— Существуют ли социальные сети — кладбища, где близкие и знакомые могут зарегистрировать умершего и написать что-то о нем? Есть ли на них спрос?

— В одном из интервью представители «Одноклассников» говорили, что 13% пользователей, которые обращаются к ним со свидетельством о смерти близкого, выбирают закрыть профиль, поставить траурную ленту на фотографию на главной странице, чтобы как-то зафиксировать, что пользователь умер. Получается, 87% просят удалить профиль. То есть — абсолютное большинство не хочет никакого мемориала. Мы сейчас говорим про российский контекст.

Что касается запроса на цифровые кладбища, старейшие существуют с 1990-х годов. Очень часто они повторяют облик какого-нибудь европейского кладбища — с возможностью написать эпитафию, выложить фотографию. Где-то появляются более современные функции: купить цифровой цветочек и положить его «на могилу», поставить свечку. Эти функции востребованы не столько как замена традиционному кладбищу, сколько как его продолжение, как место, где могут скорбеть люди, которые не смогут приехать на могилу. Но постепенно они теряют свою популярность, потому что есть соцсети, где можно организовать мемориальную группу — и там проводить «виртуальные поминки», что будет гораздо удобнее. Наблюдая за инициативами вокруг цифровой смерти в последние годы, могу сказать, что новые цифровые кладбища практически не возникают. Запроса на это нет. Может быть в силу того, что их заменили соцсети. Точкой входа для большого количества людей в онлайн-пространство выступают именно соцсети. Люди их воспринимают как аналог вообще всего нашего мира, в котором мы живем, влюбляемся, страдаем и умираем.

— Может ли цифровая копия не умирать? Например, отложенный постинг уже позволяет человеку даже после смерти оставаться в сети и выкладывать что-то на свою страницу. Люди такой возможностью пользуются? Может, вы знаете реальные примеры?

— В свое время запускался израильских стартап If i die, который был создан специально под Facebook и работал с отложенным посмертным постингом только для этой соцсети. У него была агрессивная рекламная кампания и он пользовался довольно большой популярностью. Некоторые компании и сейчас предлагают такую функцию. Иные выходят за ее пределы, и предлагают не отложенный постинг, а памятные поздравления и сообщения на случай важных событий в семье. Например, человек умирает молодым, у него есть дети, и он знает, что дети наверняка когда-нибудь заключат брак. Он может записать специальное обращение, которое будет проиграно на свадьбе дочери или сына. Это выглядит немного криповато, но у кого-то это пользуется популярностью.

С отложенным постингом как некоторым выражением жизни после смерти есть две проблемы. Первая состоит в том, что люди далеко не всех профессий могут на самом деле практиковать такой отложенный постинг, чтобы никто не догадался, что посты, которые продолжают выходить, пользователь загрузил 10 лет назад. Особенно это касается тех «жителей соцсетей», которые всегда реагируют на инфоповоды. Рано или поздно, когда в аккаунте перестанут появляться посты, посвященные актуальной повестке, кто-нибудь заподозрит, что что-то не так. В этот момент станет очевидно, что мы имеем дело с запланированными постами, а не с чем-то актуальным.

Вторая проблема заключается в том, что визуально наши посты действительно могут быть симптомом того, что мы живы, но кроме них есть еще репосты, комментарии, лайки — целое разнообразие реакций, которые запланировать нельзя. Это тоже будет создавать ощущение, что мы имеем дело с ботом, который выкладывает какую-то информацию, но ни на что отреагировать не может. Поэтому, кстати, многие приложения, которые предлагают отложенный постинг, не говорят о том, что вы будете продолжать жить в цифровом мире, что ваш аккаунт будет создавать ощущение, что вы живы. Этот аккаунт просто будет функционировать, оказывать терапевтическое действие на тех, кто остался жив. Вы можете, например, запрограммировать этот аккаунт на то, чтобы появлялись какие-то мемориальные посты. Некоторым людям это помогает.

Но есть исключения. Например, португальский стартап Eter9. По сути, это отдельная социальная сеть, к которой ты подключаешься с помощью своего аккаунта в Facebook. Дальше ты либо активно существуешь в этой соцсети, либо предоставляешь ей доступ к своей активности в Facebook, и алгоритм учится на тебе: распознает ключевые особенности создания постов — как ты их пишешь, что публикуешь, какие фотографии прикладываешь, на что реагируешь, что лайкаешь. Если ты активен в Facebook, через какое-то время алгоритм создает двойника. Когда ты умираешь, а у программы есть определенная система оповещения, которая фиксирует, что по косвенным признакам это произошло, тогда в этой отдельной соцсети двойник начинает действовать вместо тебя. Но у этой системы есть много издержек. Во-первых, она англоязычная. Во-вторых, речь идет о создании соцсети для мертвых, ведь двойники не выходят в другие сетевые пространства, а действуют только в рамках этой конкретной соцсети. Совсем как кладбища, которые тоже специально огорожены, находятся в отдельных локациях, мы туда ездим «навестить» умерших. Цифровых мертвых тоже не пускают в мир живых, они там огорожены в обособленной соцсети.

— Какие еще существуют возможности продлить свое присутствие в цифровом мире после смерти? Как в этом направлении развиваются технологии? Есть ли у мертвых возможность не только постить что-то в соцсетях, но и вступать в коммуникацию с живыми, отвечать на вопросы?

— У нас еще нет технологий, которые позволяли бы оцифровывать сознание, но есть самообучающиеся алгоритмы, которые можно натренировать на данных и на основе этого создать программку той или иной сложности, которая может с вами как с живым человеком коммуницировать. Есть много таких примеров. Несколько лет назад программист создал для мессенджера Facebook чат-бота своего отца. Это была хорошая история. У его папы было онкологическое заболевание в терминальной стадии, об этом все знали. Будучи журналистом и немного программистом, он решил записать разговоры на память. Они записали какое-то дикое количество часов, и в какой-то момент программист осознал, что записи — это хорошо, но есть программка, которая позволяет все эти разговоры расшифровать, проанализировать и на основе этого создать чат-бота, который не просто будет переписываться, но который может говорить голосом умершего. Отец был еще жив, сын согласовал эту историю с ним, со всей семьей, и они сделали такого чат-бота для некоммерческого пользования — только для себя. Этот бот очень трогательный: он разговаривает голосом умершего мужчины, может отвечать на какие-то вопросы, у него есть типичные формы приветствия, он может рассказать классные анекдоты или истории. Но эта программа, если ее об этом спросить, очень четко отвечает: я знаю, что я не живой человек, я программа. Вся эта история про то, что семья не хотела прощаться с умирающим, а чат-бот помог и помогает до сих пор, потому что в тяжелые минуты ты можешь открыть его и поговорить. Мы же разговариваем с умершими в своей голове. Здесь можно открыть чат-бот и поговорить «вживую».

Но есть истории более страшные. Недавно в Южной Корее сделали виртуальную копию маленькой девочки, умершей от онкологического заболевания, и организовали с помощью технологий виртуальной реальности встречу мамы с виртуальной копией девочки в виртуальном пространстве, которое повторяло один из городских садов. На основании этого сделали документальный фильм, где показали, как женщина реагирует в режиме реального времени, когда в виртуальной реальности прикасается к копии дочери, слышит ее голос. Это очень тяжелое зрелище. В отличие от первой истории, где все были морально готовы к смерти довольно взрослого человека, и все обсудили с ним возможность использования его данных, здесь ничего такого не было. Никто не спрашивал эту девочку, можно ли распоряжаться ее голосом, можно ли делать на основе захвата движений другого ребенка ее изображение. Реакция мамы была очень болезненной. Она говорила о том, что у нее было полное ощущение, что она видится со своей дочерью, что все словно вживую. Это антитерапевтично, потому что человек, уже отгоревав, обратно попадает в ситуацию горевания.

Несколько лет назад было анонсировано британское приложение Eternime, собравшее очередь из 40 тысяч человек на бета-тестирование. Но оно так и не запустилось. Идея заключалась в том, чтобы создать что-то вроде аватара в Skype, которому можно позвонить, и он будет выглядеть как 3D версия умершего, говорить голосом умершего. Это тоже самообучающаяся система, которой скормили данные человека, и которая на основании этих данных может общаться с живыми. Например, можно позвонить бабушке и спросить рецепт любимых блинчиков. А можно поговорить о чем-то более серьезном. Но тогда было очень много вопросов к этой истории. Одно дело, когда ты завещаешь свои данные при жизни. Этот выбор каждый делает сам с учетом существующей правовой культуры. Другое дело, когда тебя уже нет, и тобой вдруг начинают распоряжаться, чтобы создать двойника. Но в целом, есть ощущение, что у части людей, которые занимаются работой с IT-сферой, есть идея фикс о создании таких двойников. Она пока упирается в этические вопросы и в вопросы реализуемости, но самое главное — в отсутствие массового запроса. Мой персональный опыт разговоров с людьми на эту тему подсказывает, что в основном люди немножко скукоживаются, когда представляют себе, что у них будет возможность поговорить с людьми, которых уже нет.

В неострой фазе горевания общение с двойником не то чтобы помогает, но может быть не вредным. Однако люди, которые занимаются деонтологией, психологи, которые работают с темой смерти, очень скептично к этому настроены. Они говорят, что уже сейчас в цифровом мире наличие легкой связи с умершими скорее мешает живым. Есть исследования, которые подтверждают, что люди тяжелее проходят траур, если у них есть открытые переписки в соцсетях с умершими, возможность заглянуть в эту переписку и даже написать туда что-то. Есть такая штука, которую на английском называют bonding things. Это вещи, которые связывают тебя с умершим, которые находятся в доступе, на которые ты натыкаешься взглядом и начинаешь переживать. Например, любимая рубашка, любимая книга. Считается, что в какой-то момент такие вещи помогают, но через время начинают тяготить, потому что напоминают, что ты никогда с этим человеком больше не увидишься. В интернете таких объектов больше: видео, архив писем, голосовых сообщений, и это все создает ощущение, словно человек рядом. У меня любимый дедушка умер больше 10 лет назад. От него не осталось практически никаких аудиозаписей, только его дневники, написанные его почерком. Я с ними взаимодействую спокойно. Теперь представьте, что у меня остался огромный архив голосовых сообщений, и я могу открыть Telegram и включить его «войсы», и голос будет звучать так, как будто он рядом. Это чудовищно тяжело, поэтому люди, которые занимаются работой с трауром, с гореванием, очень скептично настроены к этому.

— Куда мы будем двигаться дальше в истории с цифровой смертью?

— Наряду с ботами появляются планировщики, которые позволяют организовать все решения, связанные с персональным окончанием жизни. Такие сервисы позволяют при жизни расписать и зафиксировать решения по самым разным вопросам, чтобы тем, кто останется, не приходилось заниматься бюрократической беготней и ломать голову. Конечно, для многих людей беготня является терапевтичной: человек отвлекается и просто не думает о том, что произошло. Но на самом деле это не очень хорошо для проживания ситуации, потому что ты просто вытесняешь эмоции, и в итоге можешь столкнуться с этим горем в самый неподходящий момент, когда по сути ты уже должен быть встроен в привычную жизнь. Это направление мне кажется очень продуктивным. Оно с пиететом относится к смерти, но при этом напоминает, что об этом нужно думать при жизни.

Другое направление, которое тоже активно развивается и может стать интересным, — попытка создавать двойников. Сейчас, на мой взгляд, это скорее техническая игрушка. Пока не решится вопрос о том, как оцифровать сознание, все предлагаемое будет попыткой создать големов, которые будут лишь имитировать видимость живого.

Но, помимо этих двух ключевых направлений, есть еще одно, которое опирается на очень старый культурный опыт. Я говорю о создании персональных архивов. Человек хочет, чтобы его запомнили определенным образом, и собирает о себе историю, которой может поделиться с другими: отбирает фотографии, видео, тексты. Словом — создает архив, который останется живым. Это аналог фотоальбомов и дневников, только собранных воедино. Проблема только в том, что для создания таких архивов нужно очень много времени, усилий, так что пока это направление не очень востребовано. На самом деле, люди все равно понимают: когда меня не станет, мне уже будет все равно.

— Насколько мы в отношении к смерти, в том числе к цифровой смерти, отличаемся от других стран?

— Все известные мне сервисы, которые создаются вокруг темы смерти, англоязычные. Один из самых известных планировщиков, который позволяет принимать управленческие решения, — Cake. Он американский, сделан в сотрудничестве с MIT. Очевидно, все, что там прописано, касается либо американской, либо европейской систем страхования жизни, обеспечения завещания и всего прочего. Он совершенно далек от российского контекста. Наши соотечественники могут им воспользоваться, но только на 20-30%.

Мне кажется, что в целом, у нас нет традиции писать завещание, причем, не в тот момент, когда ты думаешь, что все пропало, а желательно — в спокойном состоянии, когда ты можешь принимать взвешенные решения. Это не очень распространенная вещь, особенно среди людей, которые полагают, что им вообще-то нечего передавать по наследству. В отношении к смерти присутствует некий авось. В крайнем случае люди оставляют похоронные деньги, чтобы просто не становится обузой для родственников.

Что я вижу в качестве тенденции, так это мемориализация аккаунтов и назначение хранителей. В отличие от истории с подключением к большим программам, где нужно ответить на кучу вопросов и запланировать кучу решений относительно конца жизни, в отличие от экспериментов с чат-ботами, эта штука очень простая и понятная: я назначу какого-нибудь хранителя, и это будет его головная боль. При этом, мемориализация привязана к очень четкому ощущению, что наши аккаунты в соцсетях — это продолжение нас, и поэтому об их облике обязательно нужно думать при жизни. Мне вообще кажется, что для некоторых из нас мемориализация аккаунтов в социальных медиа кажется гораздо важнее, чем вопрос о том, какой памятник будет стоять на их могиле. А я еще помню времена, когда пожилые люди при жизни себе выбирали памятники и чуть ли не изготавливали их, и это было самым главным в их отношениях со смертью.

Анна Семенец