Кремль сам позвал людей на улицы

Январские и февральские несогласованные акции не стали самыми масштабными протестами в новейшей истории России. Они примечательны другим: массовыми задержаниями, региональным охватом и количеством новых лиц. По разным оценкам, в этот раз на митингах было от 15% до 40% «новичков», которые вышли на улицы впервые. Именно Кремль, сам того не желая, привлек Навальному новых сторонников и сыграл решающую роль в «навальнизации» массового сознания, считает вице-президент Российского психологического общества Александр Асмолов.

— С чем может быть связана активизация регионов и включение в протестную волну новых лиц?

— Я смотрю на эти события через призму психологии. Попытка власти найти источники протестных настроений напоминает мне сюжет похождений известного возмутителя спокойствия Хаджи Насреддина, которого тщетно пытался разыскать эмир. В этой книге есть замечательный момент: Хаджа Насреддин, облаченный в маску, сидит рядом с эмиром и притворяется его советником. Он спрашивает эмира: «Если я найду главного укрывателя Хаджи Насреддина, что ты с ним сделаешь?» Эмир отвечает, что казнит самым жестоким образом. Тогда Хаджа Насреддин срывает бороду и говорит ему: «Главный укрыватель — это ты, эмир». В этом смысле, как это не парадоксально, сегодня главным пропагандистом всеобщей «навальнизации» массового сознания выступает именно Кремль.

Во многом именно действия Кремля стали триггером сразу нескольких психологических механизмов, которые наложились друг на друга и сработали на активизацию протеста.

Отравление Навального и широкое обсуждение этой темы запустили «эффект Вертера». Я напомню, что в свое время публикация романа Гете «Страдания юного Вертера» спровоцировала массовую волну подражающих самоубийств. Позднее то же самое произошло после смерти лидера группы Nirvana Курта Кобейна. С тех пор ученые со всего мира провели немало исследований и обнаружили закономерность: именно публичное обсуждение и визуализация явлений, связанных с суицидом и насилием, вызывают волну подражаний. Эффект Вертера возникает, когда люди начинают идентифицировать себя с человеком, который хотел уйти из жизни или которого хотели отравить. Именно он сработал, когда во всем мире заговорили об отравлении Навального. Во многом это произошло именно с подачи Кремля, который по всем своим каналам массовой коммуникации стал комментировать происходящее, тем самым привлекая к этому внимание тех, кто раньше оставался в стороне.

Вместе с тем, постоянно критикуя протест, вступая в полемику с оппозицией, пытаясь объяснить свои действия, Кремль запустил эффект «белой обезьяны», побудив все население России следить за судьбой «никому неизвестного блогера» и думать о Навальном. Я не знаю ни одного пропагандиста, подобного Кремлю, ни на западе, ни у нас в стране, который бы столько сделал для популяризации Навального и «навальнизации» массового сознания.

В итоге все усилия пропаганды, направленные на то, чтобы дискредитировать протест, дали обратный эффект: еще больше людей узнали о Навальном, стали ему сочувствовать, идентифицировать себя с ним.

Еще одним мощным триггером стала героизация протеста и протестующих. Немалую роль в этом сыграла подкупающая храбрость Навального и его жены. Как говориться, «безумству храбрых поем мы песню». Но и здесь власть внесла свою лепту. Обратите внимание, что даже карательные операции сопровождаются романтическими именами. Чего стоит план «Крепость», который вводится, чтобы не пускать защитников к задержанным на массовых протестных акциях. Иными словами, Кремль делает все, чтобы обеспечить полную героизацию Навального и его сторонников.

Приговор, вынесенный Симоновским районным судом Москвы, только усилит эти тенденции и героизацию Навального как мученика. Именно героизация привлекает на баррикады подростков — сетевых гаврошей XXI века. Им важен не столько Навальный. Им важно самим быть причастными к этому процессу.

Сейчас мы слышим упреки в сторону оппозиции: «Да как вы смеете вовлекать в политику детей?» Хотя, если вспомнить историю, вовлечение детей в политику происходило в нашей стране и раньше. У нас была огромная социально-психологическая машина политической социализации: октябрята, пионеры, комсомольцы, которая никакого неодобрения в обществе не вызывала.

Пропаганда по-прежнему через призму авторитарной оптики видит подростков как многочисленных «буратино» и думает, что для каждого из них должен быть найден «папа Карло». Властям ближе концепция заговора, за которым непременно скрывается какой-то центр. Они ищут того самого «главного» блогера, который стоит за протестами и влияет на умы молодежи. Но его нет. Сегодня мы имеем дело с сетевым протестом, в котором нет и не может быть одной пусковой причины, одного источника. Мы имеем дело с уникальной силой сетевого эффекта организации с плавающим лидером.

Для того, чтобы сегодня молодежь и подростки нырнули в события, главное — визуализация, а не вербализация. Именно поэтому в этой борьбе за умы выигрывает не телевидение с его статикой, а Тик-Ток. Но ключевым демиургом этого сетевого феномена, охватившего Россию, как это ни парадоксально, является существующая в России пропаганда прошлого времени.

— В социальных сетях много писали об усилении давления на школы и вузы. Директора на ходу изобретали эстафеты, задания, формы отчетности, чтобы не допустить присутствия подростков на протестных акциях. Мои коллеги, которые освещали митинги, говорят, что, действительно, совсем юных в этот раз практически не было. Можно ли сказать, что власти нашли эффективный метод работы с подростками?

— Любые жесткие меры власти свидетельствуют прежде всего о том, что за ними стоит страх. Если бы власть не была испугана, она бы не шла на жесткие меры. Особенно в системе образования. Это одна из самых проигрышных стратегий власти, которая пытается технологиями старого мира повлиять на подобного рода протесты. В ответ на эти меры в школах и вузах накапливается агрессивный потенциал. Каждый раз, когда вы действуете по формуле «карать и не пущать», вы закладываете в массовое сознание отсроченную бомбу. Студенты, которых отчислили за митинги и сделали героями, начинают ненавидеть своих преподавателей и ректоров, видя в них людей, которые не имеют своей позиции. Они уже спрашивают: могут ли такие люди, которые живут в оковах конформизма, нести современное образование и современное мышление? Я думаю, каждый найдет четкий ответ на этот вопрос. Многие студенты спрашивают: чем ректора вузов и директора школ отличаются от омоновцев, которые выходят на площади? Мы опять сталкиваемся с жесткими и неуместными мерами, за которыми стоит не сила власти, а ее непонимание того, как действовать в сетевом мире, и ее беспрецедентное проявление слабости. Напомню, что именно репрессивные методы в 1968 году привели к молодежной революции во Франции.

— В этот раз до 40% участников протестов вышли на улицы впервые. Кто эти люди?

— Принципиальное отличие новых протестов от протестов почти десятилетней давности — в мотивационном профиле протестующих. На митинги выходят не профессиональные игроки политического рынка, хотя есть и они, а «политические молокососы» разного возраста, которых «все достало». Они уже литрами, а не по капле, выдавливают из себя рабов. И заметьте, среди них немало представителей, так сказать, «среднего академического сословия», «доценты с кандидатами». И они не столько за Навального, сколько «за образование и науку обидно». Это уже протест униженных интеллектуалов — от студентов — до профессоров.

Именно действия властей породили тех «новичков», которые вдруг увидели в фокусе внимания феномен Навального. Втянуты оказались даже те, кто до сих пор оставался политически нейтральным. Огромная часть населения, которым были до фонаря и Навальный, и митинги, с подачи власти получила инъекцию политизации сознания.

— Даже несмотря на количество новых людей на протестных акциях, митинги 2012 года были куда более массовыми. Куда делись те люди, что участвовали в протестах 10 лет назад?

— В те годы протесты были связаны с целым рядом политических сил, с разными именами: не только Алексея Навального, но и, например, Бориса Немцова. У нас были лидеры, которые так или иначе формировались многие годы, и у каждого был свой «протестный электорат». За прошедшие 10 лет было выкошено поле лидеров. Те, кто осознанно делал свой политический выбор в их пользу, как бы ушли в психологическое бессознательное, в психологическое подполье. Эти люди больше разбирались в политических событиях, были более подкованы. И для них важны программы лидера, а не он сам. Есть люди, которые хотят другую страну понятного завтра, а не страну, где вместо одного вождя пытается взойти на трон другой. Они идут за новым обществом, а не за новым вождем. Для них не существует культа Навального. Мы, безусловно, имеем дело с ярким харизматичным лидером. Но харизма — это инструмент влияния, а не диалога. За его пределами остается целый ряд людей, которые деструктивно относятся к режиму, но осознанно не принимают программу Навального. В этой ситуации они находятся в задумчивости и рефлексии.

Но сколь бы различными меж собой ни были позиции политической оппозиции, ясно одно: варварское лишение Алексея Навального свободы находится по ту сторону разума. Оно вызовет стремительный рост протестного потенциала и подтолкнет многих людей к действиям за свободу Навального как за свою собственную свободу.

Анна Семенец