Кризис, который всегда рядом

С точки зрения властей, а во многом и рядовых граждан, сентябрь оказался самым удачным месяцем в этом году. Зимние хлопоты с монетизацией почти забылись, а новые реформы пока не начались, да, может статься, в обозримом будущем и не начнутся. Во всяком случае, те, кому уготовано стать объектами преобразований, либо не ждут для себя неприятностей, либо не хотят о них думать. Напротив, несколько категорий получателей государственных зарплат ждут ощутимого их роста.

Давно не случалось и событий, воспринимаемых как серьезные политические неудачи или драмы. Потускнели воспоминания об оранжевой революции и кульминационных моментах дела 'ЮКОСа'-Ходорковского.

В экономике перспективы оказались не такими скромными, какими виделись в начале лета. Ждут, что годовой рост ВВП будет пять с половиной, а то и шесть процентов. Пусть это и не ложится в удвоение за десять лет, но все равно выше, чем в большинстве стран.

И при таком идиллическом состоянии дел атмосфера на верхних властных этажах остается довольно беспокойной, а кулуарные разговоры о том, что страна недалека от грани государственного кризиса, звучат ненамного реже, чем обычно.

Поводом для очередной вспышки глобальных тревог может стать буквально все, что угодно — не только «президентский вопрос» 2008-го года, который почему-то выглядит у нас несравненно более головоломным, чем в любой другой крупной стране, но даже и какой-нибудь сущий пустяк вроде очередного маленького скандала с маленькой соседней страной — с Эстонией, к примеру.

Вошедшее в привычку ожидание внезапного кризиса, а то и чуть ли не распада державы, покажется менее загадочным, если вспомнить о другой загадке, каковой — тоже привычно — является сам стратегический курс государства. Ведь государственный корабль пытается идти не одним каким-то путем, а сразу несколькими. И притом расходящимися. Назовем только три пути, хотя на самом деле их больше.

Первый из выбранных нашими властями — путь авторитарной модернизации. Он может нравиться или нет, но его потенциал понятен. Поэтому не будем углубляться в детали, о которых столько раз говорилось, или заново перебирать чилийско-испанские примеры. Цель в этом случае — четкая и ясная: достичь современных экономических и социальных стандартов. А чтобы их достичь, нужно, например, освободить экономику от бюрократического давления и внедрить единообразные правила игры, то есть построить некоррумпированную и подчиненную закону административную систему.

В идеале своем режим авторитарной модернизации только этим и занят. Он экономит энергию, время и деньги на всем прочем — на вольностях и свободах, на материальных запросах граждан, на сфере внешней политики. Что касается этой сферы, то он, по возможности, не ссорится с другими державами — ближними и дальними, старается не участвовать в конфликтах и вообще избегает престижных трат на что бы то ни было, включая траты на вооруженные силы, не связанные с лежащими на них реальными задачами.

Не всякий согласится заплатить авторитарную цену за будущее процветание, но баланс плюсов и минусов этой стратегической линии, что называется, прозрачен. И линия эта у нас отчасти реализуется. Правда, все более и более отчасти. Потому, например, что одновременно осуществляется и стратегия N 2 — стратегия советской державной ностальгии.

Это такой путь, который на самом деле никакой и не путь, потому что никуда не ведет, даже и назад в советское прошлое. Туда не может быть возврата. Это скорее гигантский музей советских воспоминаний. И театр советских политических жестов, почти всегда несовместимых с задачами модернизации.

Советская ностальгия требует бороться с Америкой. Модернизация требует с Америкой сотрудничать — в экономике широко, в политике — выборочно.Ностальгия — это огромная озабоченность бывшими советскими республиками: как минимум, особое к ним отношение, а как максимум, желание что-нибудь конкретное с ними сделать. Модернизация — это отсутствие особого отношения к новым соседям, а точнее, такое же к ним отношение, как к Финляндии, о давней принадлежности которой к империи успели забыть.

Ностальгия — это армия и флот советского размаха, как бы предназначенные в случае чего сражаться со всем миром, хотя фактически к этому давно уже не готовые. А модернизация — это не ритуальные, а наоборот, хорошо подготовленные вооруженные силы. Но подготовленные только для отражения сегодняшних угроз, а не для ведения глобальных войн.

Можно и дальше сопоставлять, но контрасты очевидны и так. Долгосрочный пассив стратегии N2 — плохая совместимость с модернизацией. Зато стратегия ностальгии может быть использована (и используется) в качестве краткосрочного политического актива — по причине весьма благоприятного восприятия ностальгических жестов самыми разными общественными кругами, снизу доверху. Воспоминания о том, чего не вернуть, похожи на сладкий наркотический сон.

Но есть и другой наркотик, более серьезный: сказочно дорогая нефть. И, соответственно, есть и путь N3 — стихийно реализуемая стратегия типичной страны-нефтепроизводителя. Этот «третий путь» никто сознательно не выбирал, наоборот, официальный взгляд на нефтяную экономику — вполне скептический, власти охотно напоминают, что Россия не должна быть ничьим сырьевым придатком. На деле же, чем дольше тянется мировой нефтяной бум, тем глубже «нефтяные» правила игры проникают в российскую жизнь, и без них достаточно наркотизированную.

Нефтяные богатства не приносят счастья. Почти все страны-нефтепроизводители — это зоны внутренних и внешних кризисов, междоусобных войн, иностранных боевых операций и террористических атак.

Растущий интерес к российским нефтепромыслам со стороны держав, уже сегодня (или в перспективе) более сильных — не только сравнительно осмотрительных западных стран, но и Китая, все более решительно ведущего себя на мировой арене, а теперь еще и Индии — это первый симптом вовлечения России в те же процессы, в которых так неуютно чувствует себя большинство продавцов нефти.

А на домашнем фронте поток нефтедолларов разлагает и верхи, и низы. Для бюрократии всех уровней разруливание легко достающихся доходов становится приоритетным занятием, оттесняющим реальные задачи управления. А массы проникаются мыслью, что источник благосостояния не труд, а «природная рента». И публичная, и кулуарная политика превращаются в бесконечный и бессмысленный спор, как по-честному поделить упавшие с неба бешеные деньги.

Самое смешное, что народы нефтяных стран как раз и не становятся по-настоящему богатыми. По паритетам покупательной способности на душу населения («Мир в цифрах 2005» — The Economist Newspaper) Объединенные Арабские Эмираты занимают 25-е место в мире, Кувейт — 44-е, Саудовская Аравия — 56-е. Главный нефтепроизводитель Южной Америки Венесуэла отстает по этому показателю от большинства собратьев по континенту: от Чили или Аргентины — вдвое, от Бразилии или Уругвая — в полтора раза.

Таков третий по счету путь, на который стихийным порядком сворачивает российский государственный корабль. Путь, заманчивый вначале, но уж точно уводящий от обновления и оздоровления общества на любых этажах, хоть верхних, хоть нижних.Колебания между тремя этими путями действительно наводят на мысль о некоторой постоянно действующей угрозе системного государственного кризиса.

Поскольку централизаторские мероприятия властей нисколько не уменьшили размах вышеупомянутых колебаний, а умы рядовых людей заняты грезами о советском процветании пополам с мечтами о разделе халявных нефтяных денег, то остается надеяться на внешние условия: вдруг они изменятся таким порядком, что кораблю просто не останется другого выбора, кроме как идти верным путем? Ведь даже двадцати долларов за баррель вместо нынешних шестидесяти, пожалуй, может для этого хватить.

Сергей Шелин