Пять бед российской науки

На всех последних мероприятиях, в том числе, недавнем Санкт-Петербургском международном экономическом форуме, российские руководители говорят о необходимости поднять науку на такой уровень, чтобы она смогла в условиях технологической изоляции обеспечить безопасность страны. Говорили и раньше, но отставание не сокращалось. Но с началом специальной военной операции на Украине и новой волны санкций ситуация стала критической, поскольку оборванными оказались практически все научные связи России с Западом.

К примеру, прекращены совместные проекты на крупнейшем рентгеновском лазере XFEL в Гамбурге, несмотря на то что Россия профинансировала его на 28% и привезла в Германию уникальные магниты из Новосибирска. Переведен в режим заморозки рентгеновский телескоп eRosita Немецкого космического агентства на борту российской обсерватории «Спектр-РГ», что резко сокращает диапазон исследований.

Некоторые эксперты говорят о неминуемой гибели российской науки. Действительно, наука в России началась с импорта профессоров из Голландии и Германии при Петре I. Практически все наши Нобелевские лауреаты работали или проходили стажировку в западных научных центрах (за исключением Александра Прохорова и Николая Басова, но они провели молодые годы на фронте). Свободный обмен информацией обогащает ученого — это непререкаемый закон со времен Аристотеля.

По официальной статистике, с 1990 по 2005 год численность ученых в России сократилась с 1,119 миллиона до 381 тысяч человек, то есть почти в три раза. Потом начались реформы, всевозможные слияния и поглощения, и цифры перемешались, но тенденция сохранилась. Есть другая статистика — активно наукой занимаются, то есть тратят на исследования не менее половины рабочего времени, не больше ста тысяч ученых. Остальные числятся при науке, но занимаются коммерцией или элементарным выживанием.

Кстати, в Китае каждый год число научных работников возрастает на пять-девять процентов. Китайцы, которые еще недавно заглядывали нашим ученым в рот, публикуют в год в пять раз больше научных работ, чем Россия. Забегая вперед, надо сказать, что КНР удалось решить проблему «утечки умов», хотя на Западе обучается (нам такое не снилось) 700 тысяч китайских студентов.

В любом случае, полезно понять, из-за чего российская наука, которая была мировым флагманом и неводом собирала престижные премии, оказалась у разбитого корыта. Ясно, что дело не в коварных диверсиях западных супостатов, а в наших собственных недосмотрах.

Назову пять важных, на мой взгляд, причин, которые привели российскую науку на жалкую паперть. Конечно, причин значительно больше. Если не как звезд на небе, то хотя бы как претендентов на кресло академика во время выборов в РАН, которые, если судить по ажиотажу в кабинетах и публикациям в прессе, стали в последние годы главным событием в цитадели российской науки.

Первое. Наука в России всегда была государственным и государевым делом. До революции во главе Академии наук неизменно стояли ближайшие к императору великие князья, а после революции — кандидатуру президента утверждало Политбюро. В российской науке результат исследований всегда отчуждался от ученого и принадлежал государству. В России никогда не было разбогатевших ученых, вроде Томаса Эдисона, Билла Гейтса или Илона Маска.

Хотя, не надо забывать, ученые щедро вознаграждались властью и в целом жили намного богаче среднего российского подданного. Если бы творческая интеллигенция, которая составила 25 процентов делегатов I Съезда народных депутатов и была ядром демократических преобразований, знала, что в результате преобразований произойдет быстрое крушение науки, Перестройка пошла бы иным путем.

В 1990-х годах государство махнуло рукой на науку, финансирование свелось к тонкому ручейку. Из науки, если ты не лох, следовало как можно скорее, по примеру члена-корреспондента РАН Бориса Березовского, сделать ноги. Приватизация, демонтаж советских институтов и всевозможные залоговые аукционы казались судьбоносными задачами. Горькие пророчества аксакалов из Академии наук казались молодым волкам, пришедшим во власть, нелепыми старческими бреднями.

Второе. Часто слышны сетования, что наука в России не может развиваться без крупных прорывных программ уровня советских Атомного или Космического проектов. Но такие проекты были, однако из-за жадности и легкомыслия они были прекращены.

В Протвине бросили на полдороге коллайдер с подземным кольцом в 20 километров, который сделал бы ненужным знаменитый суперколлайдер ЦЕРН. Отправили на свалку или продали западным коллекционерам уникальные космические челноки «Бураны», способные, в отличие от шаттлов, летать без пилота. Затопили орбитальную станцию «Мир», которая на самом деле находилась в отличном состоянии, и передали все ноу-хау на МКС. Перестали развивать гражданское авиастроение. Закрыли проекты новых космических кораблей. Не отважились на технологически возможный полет на Марс.

Мировым рекордсменом по долгострою стал реактор ПИК, строительство которого началось в 1976 году под Гатчиной. В 2021 году президенту РФ доложили, что реактор готов, но до проектной мощности его доведут не раньше 2024 года. Хотя кому нужен реактор с идеологией середины прошлого века?

Так или иначе, только большие проекты служат магнитом для молодежи, повышают авторитет науки и обогащают экономику новыми технологиями.

Третье. Не было сделано попытки развернуть вспять «утечку мозгов». Научная диаспора из России щедро представлена уже не только на Западе, но и на Востоке. На долю США приходится 30% научных мигрантов из России. Германия приняла 20%. В Израиле 40% ученых — наши бывшие соотечественники.

«Благодаря» системе грантов, из МФТИ уезжает до 20% каждого выпуска. Доход от привлечения в США одного ученого-гуманитария составляет 230 тысяч, инженера — 250 тысяч, врача — 650 тысяч долларов. По подсчетам западных агентств, мигранты из России обеспечивают для промышленности США 25% технологических новинок, или десять процентов мирового рынка хай-тека.

Даже если оценки завышены, нельзя не задаться вопросом, почему дарования не нашли себя на родине?

Четвертое. Власть отобрала академические свободы, которые сохранялись даже при царе, и провела грабительскую реформу РАН, поставив ее в подчинение нелепому ФАНО. Этот бюрократический отросток через пять лет приказал долго жить, но создал в ученом сообществе стойкое состояние униженности, которое является непреодолимым препятствием для полета творческой мысли.

ФАНО, по существу, выполнило функции суда инквизиции над Галилеем. К слову, безвременная кончина академика Владимира Фортова, который в тот драматичный момент был президентом РАН и пытался ее спасти, — эхо чиновничьего беспредела.

Пятое. Власть щедро подыгрывала шарлатанам. На фоне девальвации звания ученого происходит расцвет лженауки и эзотерических учений. РАН пытается отбиваться, создала Комиссию по борьбе с лженаукой. Однако с высоких трибун Академию открыто обвиняли в мракобесии и преследовании корыстных интересов. Лженаучные теории и проекты процветают, собирая государственное финансирование.

Преувеличение все это или нет, покажет будущее, да и что такое «погибель науки» не совсем понятно. Объективности ради надо сказать, что за последние десять лет в России открыто 270 новых лабораторий по двадцати направлениям. Однако президент РАН Александр Сергеев прямо признает, что самостоятельно угнаться за мировой наукой невозможно, поскольку прорывы сегодня делаются в международных командах. А из всех сборных Россию исключили.

Сергей Лесков