«Прятки» — еще один фильм про то, кто кому брат и в чем сила

Все громкие кинопремьеры апреля куда-то делись (и с чего бы это?) По иронии, одна из попавших все же на российские экраны картин называется «Прятки». Режиссер — Джоэл Дэвид Мур, который вообще-то по основной своей профессии актер и лучше всего известен как ученый-ботаник из «Аватара». В главной роли — Джонатан Рис-Майерс. Он благодаря своему точеному выразительному профилю уже побывал в кино и английским королем, и французским, и даже графом Дракулой.

Здесь его герой — бизнесмен Ноа — тоже вполне на троне: шикарные апартаменты на Манхэттене, процветающий бизнес, доставшийся от отца, благополучная семья. Только одно темное пятнышко, только одна царапинка свербит: у Ноа когда-то был родной брат, покатившийся по наклонной и пропавший неведомо куда. Но он может претендовать на часть папиного наследства…

Из своего благополучного мира Ноа отправляется в полуразрушенный дом, захваченный сквоттерами, где вроде бы обретался и родственник. Вокруг, конечно, сплошные ужасы: какие-то нищие, портье в лифте нет и мишленовскими ресторанами явно не пахнет. К тому же в доме происходят ужасные убийства. Невольно втянутый в зловещие прятки с невидимым братом, Ноа чувствует, что его рассудок тоже куда-то пытается спрятаться…

Фильм Мура — ремейк одноименного корейского фильма 2013 года. Те «Прятки» неожиданно сорвали на родине кассу, даром что были сняты за небольшие деньги и не могли похвастать ни звездным кастом, ни известным режиссером. Зато это была одна из первых ласточек бума корейских социальных триллеров, который теперь увенчался славой «Паразитов» и «Игры в кальмара».

Во всех этих картинах и сериалах, начиная еще с давнишнего «Олдбоя», работает простая, но эффективная формула: под маской жанрового кино прячется острая общественная критика — капитализма вообще, классового расслоения, застрявших социальных лифтов, снобизма богачей и так далее. Бьет наповал. Корейцы совершенно не стесняются говорить об этом искренне, без всяких обиняков и смягчения. Если юмор — то саркастический, если сцены насилия — то предельно жестко, потому что именно так — кроваво и страшно — происходит взрыв накопившихся противоречий.

И удивительно, насколько иначе воспринимается американский ремейк «Пряток». При том что создатели вроде бы кропотливо переносили сюжет, героев, даже скопировали из оригинала таинственный знак «треугольник-круг-квадрат», который позже прославился в «Игре в кальмара»… Что уж там скрывать, все это не работает, причем буксует как-то жалко.

И дело даже не в персональной бездарности режиссера, хотя лучше бы ему и дальше играть ученых-ботаников. А к Рис-Майерсу вообще нет претензий: его костистое лицо превосходно передает разные оттенки недоумения, ужаса и разных прочих интересных эмоций; он обращает внимание на зловещие знаки, вроде вороны или пробегающего мимо котика; он скучает рядом с женой; он чувствует снисходительное превосходство возле деклассированных элементов… В общем, хороший актер.

Проблема, похоже, в сместившейся точке зрения. Для корейского кино главный прием — поставить зрителя в трудное положение: предложить ему отождествиться с источником жестокости. В «Паразитах» главными героями были неприятные манипуляторы, втершиеся в доверие к богачам; в «Олдбое» — вообще мужчина, избивающий других молотком; да и в «Игре в кальмара» все добровольно включились в садистскую гонку на выживание. Это довольно-таки тяжело, но если не примерить на себя такую роль, то сложно отрефлексировать ее — и понять, что истинным источником насилия являются незаметные, невидимые вещи и респектабельные, приятные, ухоженныелюди.

В «Прятках» Мура тоже вроде бы присутствуют мотивы социальные: есть очевидный, подчеркнутый контраст между чистеньким героем Ноа в пальто из верблюжьей шерсти — и грязными, в обносках, озлобленными обитателями полумертвого дома. Создатели вовсю играют на чувствах зрителя, когда герою Рис-Майерса снится, будто звероподобный бомж пирует у его холодильника, вторгается в его благополучную реальность.

Конечно, это задевает любого, купившего билет. Разница лишь в одном: для режиссера Мура это отвращение — и есть финал рассуждения, дальше мысль не идет. Фигура Другого, будь то потерянный брат или бедняки из трущоб, остается инструментом, исправно производящим испуг, подозрение, агрессию — то есть всего лишь объектом. Тут нет шанса для живой, хоть и сколь угодно жестокой встречи со своими демонами, — и для катарсиса.

Даже удивительно, насколько искренне-наивно проговаривается в этом кино желание объективироваться, отождествиться с любимым диваном, слиться со своим пальто, срастись с дорогими часами — и уберечь это не то что от чужих, но даже от собственного брата, от своей же тени. Не брат ты мне, как у нас сейчас любят повторять.

Федор Дубшан