Он выбрал свободу

2 марта Михаилу Горбачеву исполняется 90 лет. Горбачев — единственный из ныне живущих политиков, о котором можно сказать, что он изменил мир. Измененный мир ему за это благодарен и почитает его как политического титана, а выросшая на руинах СССР Россия так и не смогла определиться, чем она занята: великодержавной ностальгией по большевистской империи или строительством современной демократии. Миллионы освобожденных им граждан России не любят (если не сказать — ненавидят) Горбачева именно за полученную ими свободу. Они не нуждались в ней, не были к ней готовы, и этот «дар напрасный, дар случайный» застал их врасплох. Нельзя сказать, что Горбачев опередил время — он одним из немногих мировых лидеров интуитивно точно услышал его и по мере сил следовал за ним, пока не устал и не отстал. Но этот его рывок до сих пор движет миром, а освобожденные соотечественники именно его — больше, чем кого-либо — винят в том, что плоды свободы оказались для них несъедобными.

Горбачев пришел к власти в так называемую «траурную пятилетку», когда престарелых генеральных секретарей выносили из Кремля вперед ногами с интервалом в полтора года, и агитпроп не успевал менять портреты. КПСС казалась твердо стоящей на ногах, но выражение лиц первого ряда было пожизненно траурным и не имело уже практически ничего общего с жизнью — странная помесь непонимания происходящего и предчувствия неизбежного конца застыла на них и стала прижизненной посмертной маской СССР. В них не было энергии, стремления к жизни, радости. Это был паноптикум политических трупов, сцепившихся в смертельной схватке между собой за власть.

Появление среди этих лиц Горбачева было абсолютной неожиданностью. В каком-то утилитарном смысле оно было совершенно нелогично в сложившейся системе власти, хотя логика жизни в том и заключается, что в решающий момент она выносит на поверхность бытия чуждый системе и противоречащий ей элемент, миссией которого является эту систему сломать, освободить дорогу жизненным силам.

До сих пор идут споры о том, понимал ли он сам эту свою миссию в полном масштабе, осознавал ли, какие тектонические сдвиги в мировом устройстве он производит. Это навсегда останется загадкой Горбачева, что бы ни говорил об этом он сам. Потому что в полной мере предвидеть результаты его усилий было невозможно никому. Горбачев освобождал для развития и самореализации силы, выход которых на свободу не позволял ни точно предсказать их действия, ни оценить все последствия, ни застраховать все риски. В первую очередь в его собственной стране, в которой на момент его прихода к власти не было ни одного института свободы.

Освобождение делает жизнь многовариантной, и эта вариативность развития, в равной степени открывшаяся перед людьми, странами и миром как таковым стала главным результатом его труда, в том числе предопределила его собственную политическую судьбу.

Он не мог ставить перед собой и не ставил, конечно, цель развалить СССР. Он не ставил перед собой цель развалить КПСС. Он, поднявшись на вершину власти, живым крестьянским умом увидел неестественность происходившего со страной и попытался запустить механизмы жизни в дряхлеющем теле. Его Перестройка — это в первую очередь попытка реанимации умиравшей советской системы. Но освобожденные им силы жизни не согласились развиваться в существовавших формах, они искали совершенно другие, соответствующие себе, жизненные пути, и с этого момента он вступил в гонку с ускоряющимся временем, которую в конце концов тактически, как носитель власти, проиграл, потому что вызовы жизни оказались сложнее всех предполагаемых им вариантов развития событий.

Он был очень сильно связан и отягощен политическими проблемами и недооценил последствия экономических.

Он был неуспешным экономистом и не смог удержать в руках экономическую ситуацию в стране. Парад экономических суверенитетов (в первую очередь со стороны РСФСР после прихода к власти Бориса Ельцина) отнимал у него налоги в тот момент, когда нефтяные цены били все отрицательные рекорды, и он залезал во внешние долги, надеясь, что относительная свобода экономический деятельности успеет дать стране свои плоды. Но Горбачев так и не создал для СССР новую экономическую модель, что предопределило утрату им общественной поддержки в большей степени, чем политические промахи.

Все рыночные проявления вышедшей из-под планового контроля советской экономики (инфляция, товарный дефицит, угроза голода, рост цен, кризис поставок) требовали срочных экономических реформ, совершенно другой логики принятия решений, другой организации государственного аппарата, органически другой политической модели страны.

Не только у СССР не было и не могло быть такого политического опыта. Ни у одной страны мира не было опыта политической и экономической трансформации такой колоссальной монопольной государственной машины.

Его отчаянные усилия и стали таким опытом, не проанализированным в полной мере до сих пор.

Все главные шесть лет своей политической судьбы он жил на разрыв. Он до последнего попытался реформировать КПСС, но как только была отменена 6-я статья Конституции СССР о руководящей роли КПСС, так сразу — совершенно естественно — политическая энергия народа стала искать себе выходы в других образах, а КПСС деградировала на глазах и становилась не реформаторской — как ему хотелось, — а самой реакционной силой общества. КПСС окаменевала, отказывалась модернизироваться, изгоняла из себя реформаторов, и они уже сами не желали тратить время и силы, чтобы сделать ее современной партией. А он опасался отпустить КПСС в свободное плавание и держал ее до последнего момента в своих руках, пока эта система не возненавидела его люто и окончательно, предала его и сама загнала себя в политическую могилу, попытавшись перед этим затащить туда и всю страну.

Его соратники отходили от него, обвиняли в нерешительности, непоследовательности, противоречивости. Их, безусловно, можно понять, но объективно это увеличивало влияние на него реакционного окружения, которое в итоге стало почти блокадой.

Чем большие возможности он открывал для страны, тем больших по масштабу действий требовала освобождавшаяся энергия народа. Эта лавина потребности в свободе оказалась много мощнее его собственных ожиданий и существенно превзошла все возможности устаревшей государственной системы. Система стала работать против него. Он стал отставать от времени и терять инициативу.

Он так и не смог запустить в полной мере демократический механизм многопартийности и парламентаризма, встать над группами интересов и стать «президентом народа».

Он не пошел на прямые всенародные выборы президента СССР, получив эту должность из рук в подавляющей части подконтрольного ему съезда народных депутатов, и эта родовая травма недостаточной легитимности, появление между ним и народом недееспособного и неповоротливого политического посредника, авторитет которого падал на глазах, лишила его возможности в решающий момент обратиться к народу непосредственно, вести с ним разговор через головы бюрократии, приступить к полноценной реформе выросшего в недрах КПСС государственного аппарата.

Он до августа 1991 года остался в большей степени генеральным секретарем ЦК КПСС, чем стал президентом СССР, и чаша прошлого оказалась много тяжелее, чем он мог предполагать. Чем дальше, тем больше она сковывала его движения. А в августе 1991-го система попыталась взять полный политический реванш, но просчиталась в главном — освобожденный Горбачевым народ не желал дальше носить коммунистическое ярмо.

В этот момент он утратил политическое лидерство, а соискатели власти почуяли свою силу.

Вся современная политическая система вышла из «шинели Горбачева». Он открыл дорогу всей современной российской политической элите — и той, которая признает его заслуги перед страной и миром, и той, которая ненавидит его.

За почти тридцать лет с момента ухода Горбачева в отставку с высшей должности — отнятой у него, как у короля Лира, его шальными политическими детьми, огромная часть граждан нашей страны так и не приняла для себя один из главных постулатов свободы — и в том случае, если ты получаешь ее как данность, и в том случае, если ты платишь за нее дорогую цену, ты всё равно сам, лично несешь ответственность за то, как ты пользуешься условиями свободы. И никто не несет эту ответственность в большей степени, чем ты сам.

Уроки свободы оказались вопросами, на которые нужно ежедневно давать ответы. И эта трудная личная работа кого-то вдохновила, а для кого-то стала тяжелейшей обузой. Эти вериги несвободы и до сих пор мешают людям осмыслить и принять всё сделанное им.

Он поставил ценность человека, ценность личности выше ценности империи.

Он вернул стране (впервые после начала ХХ века) свободу слова, свободу убеждений, свободу совести. Он избавил средства массовой информации от цензуры. Горбачев — реальный родоначальник свободной советской и российской журналистики.

Он вернул в общественную жизнь политических заключенных, многие из которых, как Андрей Сахаров, стали его принципиальными оппонентами.

Он признал ценность публичной критики власти.

Он обеспечил проведение первых альтернативных, то есть демократических, выборов в советы всех уровней, открыл пространство для политической конкуренции.

Он освободил церковь от политического диктата власти, но оставил страну светским государством, не вверг ее в рясы клерикализма.

Он попытался разрушить (очень скоро выяснилось, что не до конца) психологию «осажденной крепости» в России, когда в бедах и проблемах страны всегда виноваты «чужие» и «пятая колонна».

Он поставил вопрос об общественном контроле за силовыми структурами, но так и не смог его решить, что также привело к личной драматической развязке.

Он отчаянно боролся с пьянством, пытаясь спасти погрязший в грехе народ, и несколько первых лет перестройки, начало второй половины 1980-х — это годы рождения последнего в целом здорового поколения в нашей стране, невзирая на все глупости антиалкогольной кампании на местности.

Он реабилитировал политических заключенных сталинских, хрущевских и брежневских времен. Он, внук раскулаченного и репрессированного крестьянина, обладал внутренним иммунитетом от сталинизма.

Он признал трагедию Катыни и открыл миру «особые папки» сталинщины.

Он в 1989 году вывел войска СССР из Афганистана, спас тысячи жизней.

Он разрушил «железный занавес» между СССР и миром, сделал свободным въезд и выезд из страны.

Он политически разрушил Берлинскую стену, сделал возможным воссоединение Европы и практически бескровное (за исключением Румынии) освобождение ее Восточной части от коммунистического морока. Он поставил выше идеологических интересов и мотивов право народов на политическое самоопределение. Это спасло тысячи жизней и в СССР, и в странах Восточной Европы.

Он закончил холодную войну, отнимавшую у страны и мира колоссальные материальные и нематериальные силы. До его прихода к власти СССР тратил на военные расходы 25% государственного бюджета.

Он сделал возможными переговоры об ограничении ядерных, в том числе стратегических, вооружений на высшем уровне, вернул миру шансы на устойчивый — без ядерного противостояния — мир.

СССР в одностороннем порядке объявил мораторий на испытание ядерного оружия, чем вынудил переосмыслить стратегию международной политики все другие ядерные державы. Он — первым из мировых политиков — в 1986 году выдвинул идею безъядерного мира.

Он, выходец из тоталитарной КПСС, смог подняться до понимания и выражения европейских гуманитарных ценностей на уровне, превосходившем уровень понимания основ мировой политики современными ему лидерами ведущих стран Запада, в том числе США. Он честно заслужил Нобелевскую премию мира.

Он показал, наконец, что первое лицо государства может быть человеческим, может быть человеком в первую очередь, может любить свою жену, может быть верным и преданным мужчиной, а не манекеном.

Может плакать, наконец.

Всю свою политическую жизнь на вершине власти он не усиливал, а ослаблял личную власть, способствовал (часто сам того не желая, но полностью сознавая смысл происходящего) созданию новых центров силы, новых векторов влияния, новых политических институтов.

Советская государственная машина, созданная как аппарат принуждения и насилия, постоянно давала рецидивы, тяжелейшим образом била и по народу, и по Горбачеву лично как первому лицу государства. Он недооценил риски советских национальных административных границ, начерченных на карте Российской империи сталинским красным карандашом. Он в целом недооценил разрушительную силу национализма.

Состояние государства и его собственную политическую жизнь сильнейшим образом подточили отягощенные кровью и национальной враждой события в Алма-Ате, Караганде, Фергане, Оше, Андижане, Нагорном Карабахе, Баку, Душанбе, Ереване, Цхинвали, Тбилиси, Новом Узене, Приднестровье, Вильнюсе, Риге. С каждой новой кровью он терял легитимность — вне зависимости от того, обвиняли его самого в организации кровопролития либо в отсутствии контроля за силовиками.

Но в решающий момент, когда применение силы осталось единственным (и бессмысленным, он это хорошо понимал) способом защиты личной власти, он сознательно отказался от насилия, потому что главной жертвой применения силы при любом сценарии был бы народ.

Он ушел, избегая кровопролития.

Он освободил дорогу другим, предоставил им возможность действовать.

Народ не выступил ни в защиту СССР, ни в защиту президента СССР. Общей политической ценностью советская империя уже не была ни для народа, ни для элиты.

Его выбор в пользу свободы оказался сильнее, чем он сам. Сильнее, чем выросшая в несвободе страна. Сильнее, чем выстрадавший свободу, но не осознавший всех ее вызовов народ.

Он выбрал стране и миру «шинель на вырост», и многим оказалось в ней очень неуютно, пусто, холодно. Если бы мы могли помнить чувство только что родившегося на свет ребенка, это, наверно, было бы очень похоже.

Горбачев — единственный за многие века руководитель нашей страны, у которого есть уникальное для России достижение: он и после отставки остался политической и общественной фигурой. Самое главное — он остался (может быть, даже в полной мере стал) свободным человеком.

Века и века до Горбачева конец власти означал для политика в России и СССР конец жизни, а у некоторых его предшественников жизнь заканчивалась в мучительных конвульсиях власти. А он показал, что конец власти — это не смерть, конец власти — это продолжение жизни.

Он не попросил для себя и своей семьи при уходе в отставку правовых гарантий неприкосновенности. И за два десятилетия абсолютной свободы в поисках компромата в отношении Горбачева не появилось ни одного «дела», ни одного подозрения в финансовой нечистоплотности, ни одного обвинения в корыстной заинтересованности. Ни он сам, ни его родственники не стали учредителями акционерных обществ, обитателями оффшоров и организаторами мафиозных по персональному составу дачных кооперативов.

Будучи с 1978 года полковником запаса, он не добавил себе за все время пребывания во главе государства (в том числе в должности Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР) ни одной «звездочки» на погонах, не подписал ни одного наградного указа в отношении себя.

Собственно говоря, он не взял себе ничего.

Горбачев — это важно и нужно признать — не оставил политических наследников. Власти Российской Федерации не стали его политическими правопреемниками, не учли его достижений, не усвоили его уроки. Они пришли во власть за самой властью, и это в итоге привело новую российскую государственность к полному моральному краху и ведет ее в направлении краха политического.

Первое и главное, от чего они отказались, — от свободы. От права народа на самостоятельный политический выбор. От подчиненности политика воле народа. От приоритета ценности личности над ценностью государства.

Оккупировавшая власть в стране сегодня российская высокопоставленная политическая гопота генетически не может признать его своим политическим предшественником и не признает никогда. Потому что он боролся не за власть, а за ее реформирование, он отдал высшую власть сам, а не сидел на троне, вцепившись в него всеми конечностями, он ни в чем не обвинял народ, а предоставил народу право и реальную возможность самостоятельного выбора.

Горбачев органически несовместим с «вертикалями власти» и «едиными россиями». Более того, он представляет для них угрозу всем своим политическим опытом, своим прямым родством со свободой.

А они снова тащат Россию в тухлое имперское болото. Им глубоко чужда свобода как главная личная и общественная ценность.

За двадцать первых лет XXI века Россия стремительно ушла в политическом смысле в догорбачевские времена — времена беспросветного застоя. «Одна страна, один народ, один национальный лидер, один центр силы, одна власть». И — один на всех политический тупик с очень тревожными перспективами выхода на свет.

Тридцать с небольшим лет назад один человек, в руках которого были все инструменты высшей земной власти, попытался реформировать теряющую жизненные силы систему, найти выход из тупика, вывести народ на свободу.

Этот выход оказался совсем не таким, каким он сам себе его представлял. Но он стоически принял этот вывод истории, волю народа, свою судьбу.

Он пожертвовал личной властью ради общественной свободы.

Он подал пример уважения к свободе как главному жизненному институту, главной общественной ценности современности. Он подал самый сильный во второй половине ХХ века импульс для создания стратегически новой для России и мира системы глобальных политических координат. Борис Ельцин, Владимир Путин, Дмитрий Медведев, десятки мировых лидеров — все они жили, действовали, живут и действуют в эпоху Михаила Горбачева, первого и последнего президента СССР.

Он выбрал свободу и для них тоже.

Они отвечали и отвечают на им заданные вопросы, даже не упоминая его имени, даже не задумываясь о нём самом. Обретенная свобода, в отличие от диктатуры, утрачивает персонификацию, потому что принадлежит всем.

Вектор ушедшего из власти Горбачева — его шаги, его достижения, его ошибки — вот уже тридцать лет де факто остается самым сильным вектором в мировой политике. Этот вектор продолжает работать, продолжает создавать пространство свободы для миллионов людей в разных странах, судьба которых решилась за шесть горбачевских лет.

Мир все еще пытается вырасти до размеров «шинели Горбачева».

Лев Шлосберг