Ренессанс доносов

Недавно джазовый музыкант Артем Крикунов выложил в Facebook копию своего заявления в прокуратуру Адмиралтейского района Санкт-Петербурга. Он доводил до сведения надзирающего органа, что доцент петербургского университета культуры Екатерина Мыльникова агитирует студентов идти на несанкционированные митинги, и просил привлечь ее к ответственности.

Крикунов тут же получил довольно предсказуемый ответ биг-бэнда русскоязычного «Фейсбука» — то есть колотушкой от литавр по башке. После чего начал оправдываться. Сказал, что никакого заявления в прокуратуру на самом деле не писал, что хотел Мыльникову лишь попугать, что уважает ее как педагога, но что она не понимает слов, — и нес прочий бред больной измученной души, когда бы эта душа имелась у сивой кобылы.

Доверять Крикунову в его оправданиях я бы не стал — с чего вдруг? Доносы у нас пишут на раз-два (на меня за мои тексты писали заявления и в прокуратуру, и в центр «Э», и будут, не сомневаюсь, писать еще). И русская мода выкладывать копии доносов в сетях, публично демонстрируя верноподданичество, родилась не сегодня.

Примерно в те же дни, когда музыкант Крикунов стращал прокуратурой доцента Мыльникову, некий профессор Владимир Матвеев на семинаре для завучей и директоров школ Ленобласти прочитал лекцию о том, что никакого Холокоста не было и никакие 6 миллионов евреев от рук нацистов не погибли — просто потому, что кремационных печей нужного устройства в нацистских лагерях не имелось, а газ «Циклон Б» использовался лишь для дезинфекций.

Видео лекции разлетелось по сети, буря поднялась еще та, профессора Матвеева немедленно решили выгнать с работы из академии народного хозяйства и госслужбы. Однако проблемы его только начинались, поскольку главный раввин Петербурга Менахем Певзнер накатал на профессора Матвеева донос в прокуратуру Ленобласти, а депутат петербургского ЗакСа Борис Вишневский — в следственный комитет.

Повторю еще раз: Певзнер и Вишневский написали именно доносы — если этим словом называть информирование органов власти о чужих неправильных мыслях. А если такое информирование называть, например, «борьбой за правду и справедливость», то борцами за правду и справедливость следует признать всех: и музыканта, и раввина, и депутата.

И не надо делать круглые глаза и вертеть пальцем у виска — типа, «это-же-совсем-другое»; вы что, не знаете об истреблении евреев и оправдываете антисемита?!.

Я-то про истребление евреев знаю многое. От меня, к слову, до лагеря Дахау езды час электричкой, и я там крематорий и газовую камеру видел — это действительно жуткое место. И антисемиты, нацисты и расисты мне глубоко противны — как и любая идея дискриминации по принципу рождения, цвета кожи или веры.

Но идея уголовного преследования за мысли мне отвратительна еще больше — потому что нет ни одного ясного критерия, что является криминальным в мыслях, а что нет. И никакой из возможных критериев здесь не применим, пока мысли не становятся призывами к действию.

Например, неприменим критерий «вреда». Антисемиты гадки, но в наши дни безопасны: от идей ковид-отрицателей угрозы жизни в разы больше, но их никто и не думает сажать в тюрьму.

Критерий «оскорбления чувств» или «оскорбления памяти» еще более глуп. Я атеист, для меня нет ни чудес, ни богов, и Ветхий Завет — лишь набор древних сказок и легенд. Это должно, разумеется, оскорблять глубоко верующих и христиан, и иудеев. Но и мою веру в разум оскорбляет существование людей, которые строго соблюдают ежедневные 365 запретов и 248 требований Торы. Однако это — моя личная проблема. Я не пишу на раввина Певзнера заявление в тайную полицию, хотя те, кто жил в Германии при Гитлере, а также некоторые из тех, кто жил в СССР при Брежневе, на человека, читающего Тору, заявления властям строчили.

И — сразу, на упреждение — не надо мне говорить, что «в Европе отрицание Холокоста тоже преследуется по закону»! Да, примерно в полудюжине европейских стран (включая Германию) существуют такие нормы. Я знаю, из-за чего их приняли (из-за тех самых 6 миллионов смертей), но меня никак не радует их существование сегодня. Прежде всего, по причине, которую придется повторить еще раз: наказывать можно только за действия или призывы к действиям, но не за мысли или убеждения.

Вторая причина менее очевидна. Избирательность закона, делающая чувства определенной группы людей неприкасаемыми, нередко вредит тем, кого она защищает, — как и любая идея избранности и исключительности.

Единственный раз в своей жизни фразу: «Жаль, что Гитлера сегодня нет, просто он не тех, кого надо, убивал», — я услышал в Германии именно от еврея, эмигранта 1990-х из СССР. Он был не просто расистом, считающим, что из Германии следует вышвырнуть всех «черных» и мусульман (Гитлер, напомню, тоже вначале размышлял не об убийствах, а о тотальных депортациях), но и кокетничал передо мной своим расизмом, полагая, что раз я белый, русский и в Германии, то просто обязан быть таким же. Его, с моей точки зрения, развратил именно этот узаконенный статус жертвы, и он паразитировал на тех жертвах, которые сам не приносил.

И третья причина, по которой нельзя подвергать судебному либо административному преследованию тех, чьи мысли представляются возмутительными (будь то мысли Бруно и Галилея о вращении Земли вокруг солнца или мысли математика Анатолия Фоменко по поводу хода истории). Человеческое знание развивается дискретно, революционно, посредством смены парадигм. И любая новая парадигма — будь то парадигма гелиоцентрической системы, дарвиновской эволюции или взгляд на Сталина и Гитлера как на преступников против человечности — выглядит для многих современников оскорбительной, возмутительной и преступной. Хуже того: из десятков и сотен кажущихся крамольными идей лишь несколько подтверждают впоследствии свою подлинность. Но мы не знаем, какие именно. Этого не видно вблизи. А запрет на все «возмутительное» способен такие идеи угробить.

Обществу выгоднее позволить существовать отрицающим Холокост антисемитам или отвергающим историческую хронологию математикам, чем сажать их в тюрьму. Общество способно само, без прокуратуры, следственного комитета и тайной полиции реагировать на идеи, которые его возмущают, — в том числе и на этот мой текст.

Существование инакомыслия полезно, в отличие от доносительства, — включая инакомыслие самое бредовое и тупое. В конце концов, профессор Матвеев лишь провоцирует на более доказательный рассказ о работе нацистской машины уничтожения, а также на разговор о том, как вообще стала возможной нравственная деградация целой большой, культурно развитой и недурно образованной страны.

А вот доносчики, впутывающие аппарат принуждения в систему мышления, не дают обществу ничего, кроме раскручивания маховика деградации.

Дмитрий Губин