Режим уклонился от морального разгрома. Но продолжает сажать

Приговорами, вынесенными сегодня, режим явно хотел показать, что снисходительность тоже стучится в его сердце.

Два условных срока: Егору Жукову — самому знаменитому фигуранту «Московского дела», чье последнее слово стало главным национальным событием этих дней, — и Владимиру Емельянову. Штраф вместо колонии Павлу Новикову. Один год вместо запрошенных прокуратурой трех — Никите Чирцову.

Ждали существенно большей жестокости. Обрадованный адвокат Чирцова даже второпях назвал «нонсенсом» годичный срок по такому обвинению.

Хотя карательная линия по этому «делу», нащупанная после некоторых зигзагов, сегодня не изменилась. Все обвинения признаны в судах правильными. За прикосновение к бронежилету выписана колония. А условные приговоры при любой попытке выйти за флажки превратятся в безусловные.

Причин у нее несколько.

Вряд ли самая важная, но реальная — предстоящие на днях международные мероприятия с участием Владимира Путина. Шлейф абсурдных приговоров помешал бы собеседованиям в Париже.

Сыграло роль и нежелание слишком уж явственно плюнуть в лицо влиятельным людям, заступавшимся за обвиняемых. Вытереть ноги о Вышку, и без того униженную несколькими свежими скандалами, было бы чрезмерным. Учли, возможно, и то, что Сергей Жуков, отец Егора, всецело поддержавший сына, — статусный человек. Впрочем, Владимира Емельянова, несмотря на более скромное происхождение, тоже наказали условно.

Желая хорошо думать о людях, не совсем исключу даже и некоторый сдвиг в настроениях внутри самой охранительной системы. Из троих охранителей, объявленных пострадавшими, двое не стали топить обвиняемых. И только один полицейский, слишком мужественный, чтобы жаловаться на физическую боль (сослался лишь на дискомфорт), и слишком законник, чтобы принимать не относящиеся к делу сожаления жертвы, вверил судьбу извинившегося перед ним Чирцова правосудию. После чего Чирцов и получил реальный срок.

Наверняка сказалась также общественная кампания солидарности, причем далеко не с одним Егором Жуковым, — слишком широкая, чтобы ею пренебречь. Режим не в первый раз делает шажок назад под давлением снизу.

Признак ли это какой-то смены вех? Заставил ли Жуков корифеев системы задуматься над смыслом их деяний?

Если судить по сетевым откликам, — а сети у нас сейчас почти единственное место, где мнения по-настоящему вольны, — то его речь в суде стала исторической и даже, возможно, открыла новую политическую эру. С этим согласны и ее сетевые критики, которых меньшинство. Их отзывы, часто изощренные, напирают либо на банальность леволиберальных, как они считают, рассуждений, либо на их сходство с риторикой народников позапрошлого века и перестроечных публицистов 1980-х, либо на недальновидность обывателей-симпатизантов, которые поддержкой этих разрушительных идей рубят сук, на котором сидят.

Не вдаваясь в спор, напомню только, что критики, как и большинство хвалителей, простодушно равняют свои мысли с мыслями Жукова. Упуская, что слова человека, который готов за них многим жертвовать, имеют общественный вес, а любые сетевые соображения, хотя бы и умные, — нет.

Жуков заявил в суде, что реальные скрепы режима не только не являются христианскими, а напротив, по его мнению, противостоят установкам христианской веры, разобщая людей, сея безысходность, насаждая неравенство и безответственность, укрепляя самодержавие. В противовес этому Жуков в качестве не просто своих убеждений, но личной общественной и политической практики назвал ответственность, солидарность, любовь, ненасилие и готовность пострадать — «взвали свой крест на плечи и следуй за своей мечтой».

Не так важно, является ли это связной политической программой. Важно другое. Это лобовой моральный вызов режиму, подкрепленный делом.

Cами по себе обвинения нашей системы в аморальности вовсе не стали новинкой. Наоборот, они никогда не умолкали. Ими полна публицистика.

Давно прошли и те времена, когда система сама кокетничала своим бесстыдством («цинизм есть мера всех вещей») и сочувственно внимала рассуждениям интеллектуалов о неком путинском общественном договоре («отказ от свободы в обмен на благосостояние»), придававшим съедобный вид отсутствию гражданского самосознания. Тогда народ и номенклатура в одинаковом восторге слушали песни молодого Шнура, нашего лучшего и талантливейшего певца пофигизма.

Это прошло. Уже лет десять как режим старается придать себе моральное лицо. Скрестить понятия, по которым живет руководящий слой, с почерпнутыми из советских фильмов «традициями» — и получить на выходе какую-то этику. Так возникли скрепы, которыми государственная машина прессует народ.

И вот случилось то, что рано или поздно должно было произойти: коса нашла на камень. Хотя и получилось это почти случайно. Причиной преследования Егора Жукова были политические проповеди, с которыми он выступал в YouTube. Но формально ему, конечно, вменяли другое: сначала якобы организацию беспорядков, потом подтасованные призывы к бунту.

Короче, суд как суд. И тут Жуков своим последним словом переворачивает ситуацию. По пунктам объясняет, что его судят за то, что его любовь к народу, желание помочь людям и патриотизм во всем противоречат скрепам системы. То есть, что здесь судят добро. И что он не боится принять за него кару.

Это стало у нас первым, подкрепленным готовностью к мученичеству, публичным вызовом системе как явлению безнравственному. По крайней мере — первым, к которому было привлечено общее внимание.

Вынести карательный приговор значило бы на глазах у всей страны потерпеть полный моральный разгром. Власти уклонились от этого. Что говорит об остаточном реализме. Но вряд ли о готовности что-то внутри себя изменить.

Сергей Шелин