Призраки раскола вырвались на волю

Перенос останков «каудильо Испании и крестового похода, генералиссимуса испанских вооруженных сил» Франсиско Франко не стал убедительным для всех актом справедливости. Речь ведь не о демонтаже памятников, а о вскрытии церковного захоронения, пусть и в мемориале, возведенном франкистским режимом. За это решение голосовала лишь половина депутатов парламента Испании. И, судя по опросам, мнения испанцев тоже разошлись. Наследники участников Гражданской войны, казалось бы, давно примирившиеся, вспомнили о том, что их разделяет.

Поскольку еще с конца советских времен наша интеллигенция симпатизировала Франко, находя в нем, в пику казенной пропаганде, многообразные красоты ума и сердца, эвакуация его праха вызвала у нас всплеск споров о том, кем же он был: бессмысленным и беспощадным душителем свободы или, наоборот, скрытым антифашистом, мудрым модернизатором и благодетелем своей страны.

Но испанская Гражданская война, которая привела Франко к власти, мало напоминала борьбу добра со злом. Это была трагедия кровавого и непримиримого раскола. Массовые убийства подлинных или предполагаемых врагов были нормой и для республиканцев, и для националистов. После своей победы Франко еще долгие годы расправлялся с побежденными. Как поступили бы его противники, возьми они верх, можно только гадать. Но их практика, а также зависимость от Сталина, вовсе не говорили о склонности миловать и прощать.

Что же до «антифашизма» (во Вторую мировую Франко глубоко разочаровал своих германских и итальянских друзей, отказав им в помощи почти по всем пунктам), а также авторства испанского экономического чуда 1950-х — 1970-х, то, чтобы не подбирать слова заново, процитирую написанное мной семь лет назад:

«Гитлер был просто в шоке от его умственной ограниченности, когда осенью 1940-го, на вершине своего могущества, встретился с Франко. Тот пропускал мимо ушей пламенные монологи фюрера и тихим монотонным голосом толковал только об испанских имперских притязаниях, ни в чем не желая подчинить собственные планы глобальной политике своего влиятельного по тем временам собеседника… Испанского диктатора спасла полная его неспособность подпадать под чье-либо влияние…»

«Вовсе не ради прогресса, а просто стремясь облегчить себе жизнь, Франко выдвинул группу молодых технократов, сторонников освобождения цен, конвертируемости песеты, сокращения госрасходов и прочих либеральных экономических рецептов. Каудильо даже и не притворялся, что хоть сколько-нибудь понимает их идеи, однако решил попробовать, не видя в каких бы то ни было хозяйственных реформах ни малейшего риска для своего квазимонархического статуса… Скачок к экономической свободе и модернизации оказался лишь побочным и во многом случайным продуктом испанской диктатуры…»

Добавлю, что другим ее неплановым продуктом стало то, что наследники франкистов (Народная партия) и наследники республиканцев (Испанская социалистическая рабочая партия) оказались не похожи на своих политических предков и, сменяя друг друга, мирно правят демократической Испанией уже больше сорока лет.

Но способа честно разобраться с прошлым они не нашли, перейдя от фальшивого его замалчивания к почти такому же фальшивому стремлению переиграть давнюю войну и присудить моральную победу республиканцам. Это не утверждает истину, а только возвращает на местную сцену призрак бескомпромиссного раскола, операторами которого были Франко и его противники.

И не зря это происходит именно сейчас. В той же Испании, а точнее в Каталонии, бушует другой раскол, тоже извлеченный из прошлого, операторами которого выступают уже испанское социалистическое правительство Педро Санчеса и местные сепаратисты, девять из которых только что получили огромные сроки, впечатляющие даже с поправкой на совершенно нефранкистскую мягкость сегодняшней испанской пенитенциарной системы.

Каталония всегда держалась особняком и подумывала о побеге. Ее душили республиканцы, потом топтали франкисты. При демократии она получила все расширявшуюся автономию, но пару лет назад слетела с пути компромиссов и попыталась отчалить совсем. По многим признакам, сторонников полной независимости там чуть меньше половины. Центральному правительству стоило бы рискнуть и устроить официальный референдум. Но оживший дух раскола не дает это сделать. Как он не позволяет самим каталонским сепаратистам найти компромисс с местными ремейнерами. Несметные толпы каталонцев бушуют на улицах Барселоны и непонятно, к какому финалу идет эта история.

Как и история с городскими бунтами в Чили. Уже тридцать лет в этой стране свободный режим, получивший власть из рук Пиночета. А до того был военный переворот против все более радикальных, звавших на выручку Кубу социалистов. Был кровавый террор. Было преклонение диктатора перед Франко. Был и призыв на службу экономистов-реформаторов Chicago boys, действия которых Пиночет, в отличие от Франко, не только поддерживал, но и понимал.

Чили превратилась в самую продвинутую и зажиточную страну Латинской Америки. При новом свободном режиме ею поочередно управляют ставшие демократами наследники пиночетовцев и преемники оппозиционных ему левых элит. Нынешний глава — Себастьян Пиньера, выходец из знатной семьи, процветавшей при диктатуре, умелый руководитель в первый свой президентский срок и по совместительству брат архитектора знаменитой пиночетовской пенсионной реформы.

И вот сейчас — бунт молодежи и бедняков. Под случайным предлогом (небольшое повышение платы за метро, тут же отмененное). С погромами, поджогами, грабежами и убитыми. С выводом войск на улицы, благодаря чему повстанцы обзывают Пиньеру вторым Пиночетом, хотя он фонтанирует анонсами пронародных мероприятий и исходит доброй волей, призывая противников к переговорам. Но многолетнее согласие былых врагов, подкрепляемое ростом благосостояния если не всех, то большинства, сменилось вдруг расколом.

А разве в Соединенных Штатах не раскол? На последних президентских выборах белые американцы из глубинки не стали повиноваться старому политическому классу и выбрали президентом его врага. Да, это была победа над политкорректорами третируемых, унижаемых и принужденных к многолетнему молчанию. Но победа ли это демократии, как говорят оптимисты? Нет, скорее уж выражение ее кризиса, предыдущей фазой которого было превращение половины граждан в людей второго сорта. Реванш они взяли. Вот только демократия не работает без сотрудничества политических конкурентов. А какое у них там нынче сотрудничество?

И как назвать уход Британии из ЕС? Brexit нон-стоп давно стал темой острот. Однако сейчас он приблизился к осуществлению как никогда раньше. Само это решение, одобренное, опять же, лишь половиной избирателей, разом перечеркнуло все обсуждавшиеся компромиссные варианты, по которым Британия отчаливала от Евросоюза наполовину или даже на три четверти. Но граждане выбрали раскол. А чтобы выпутаться из этой ситуации, премьер Джонсон согласился пойти еще на один — оставить в Европе Северную Ирландию, экономически отделив ее от метрополии.

Многозначительным было недавнее предварительное парламентское голосование по этому плану. Джонсон набрал большинство, перетащив на свою сторону часть лейбористов. Однако все этнические области голосовали против, от шотландцев до ирландских протестантов-юнионистов. Чем увереннее пойдет откол Британии от Европы, тем вероятнее последующее отделение от нее Северной Ирландии и Шотландии, если не Уэльса.

Сюжеты для расколов и их политические операторы появляются сегодня у демократических режимов в самых разных краях. Вытащить из могилы одного из главнейших операторов раскола XX века, чтобы поглядеть на него и подумать, имело бы даже и нравоучительный смысл. Но эксгумация предпринята для другого — чтобы обзавестись козырем в междоусобицах, становящихся бархатными (пока) версиями раздоров и разрывов прошлого столетия.

Сергей Шелин