Как в нашей державе ломают курс

Ровно девяносто лет назад объединенный пленум ЦК и ЦКК, плавно перетекший в XVI партконференцию ВКП(б), поставил точку в спорах о необходимости так называемого «великого перелома». Само это выражение вошло в обиход чуть позже. Но именно тогда, в апреле 1929-го, было принято окончательное решение об отказе от остатков рыночных отношений и о большом индустриальном скачке (Первой пятилетке), неразрывно привязанном к коллективизации и раскулачиванию.

Как выглядит крутая смена экономического и социального курса в нашей стране, мы наблюдаем как раз сейчас. Не то чтобы нынешний поворот является повторением «великого перелома», но что-то общее есть. Поэтому полезно помнить о механизме грандиозных событий девяностолетней давности и о цепочке ситуаций, к ним приведших. Если же кто-то решит, что логика поведения действующих лиц тоже кое в чем похожа, то любое сходство может быть только случайным.

Упразднение НЭПа, т. е. рыночной экономики, было вовсе не внезапной импровизацией режима или прихотью вождя, а почти неизбежным следствием устройства тогдашней системы. Но раскрытие этого секрета наших 1920-х шло поэтапно.

1. В 1921-м — 1922-м переход от военизированной социалистической экономики к управляемым властями рыночным механизмам (НЭПу) был вынужденным и воспринимался новым правящим классом именно так: «Всерьез и надолго, но не навсегда».

Не зря, прощаясь с НЭПом в апреле 1929-го, один из противников сталинского великого переворота признавал, что номенклатура в большинстве своем именно к такому разрыву с прошлым и стремится, полагая, что «до сих пор на селе большевики проводили эсеровскую программу, а только теперь чрезвычайные меры означают возвращение к настоящей большевистской политике».

2. Восходящая линия НЭПа продолжалась лишь до осени 1925-го. Попытки организовать местные выборы по более свободной схеме привели к повальным неудачам казенных кандидатов — особенно в деревне. Попутно провалилась очередная хлебозаготовительная кампания, т. е. принудительная скупка зерна у крестьян по невыгодным для них ценам.

Это окончательно убедило тогдашнее правящее сословие, что народ ненадежен и нуждается в суровом перевоспитании. Главного партийного интеллектуала Бухарина, выдвинувшего было лозунг «обогащайтесь!», обращенный к крепким крестьянам («кулакам»), сразу же заставили взять его назад, что он без особых уговоров и сделал. Начальника финансового ведомства Сокольникова, который ненадолго ввел твердую валюту и отстаивал жесткую денежную политику, сместили. НЭП именно тогда получил смертельный удар.

Стремительный рост промышленности, необходимость которого была для всех звеньев руководящего класса совершенно очевидной, обеспечивали теперь денежной эмиссией.

Но она не могла быть единственным источником финансирования большого скачка. Надо было решить, какими способами изымать у крестьян зерно (такой же по тем временам источник экспортной выручки, как сейчас нефть), и насколько быстро двигаться к социализму.

Поэтому дальнейшие споры шли вовсе не о том, сохранять ли рыночное хозяйство, а лишь о скорости его свертывания и большей или меньшей жестокости применяемых методов. Умеренные члены и кандидаты Политбюро (премьер Алексей Рыков, начальник профсоюзов Михаил Томский, идеолог Николай Бухарин и глава Москвы Николай Угланов), которых позднее разоблачили как «правых уклонистов», полностью разделяли эту доктрину и стояли лишь за более мягкое ее осуществление.

3. С 1927-го сталинское крыло руководства начало давить на рыковское крыло, делая нормой так называемые чрезвычайные меры (массовое принудительное изъятие зерна и репрессии против тех крестьян, кто этому противился). Подковерные дискуссии в Политбюро шли примерно на равных до середины 1928 года. Каждая сторона пыталась переиграть другую в борьбе за симпатии номенклатуры. Занятно, что главным хозяйственным оратором со стороны сталинцев на решающих пленумах ЦК был молодой нарком (министр) торговли Анастас Микоян, как раз тогда стремительно делавший карьеру, а позднее превратившийся в одного из самых авторитетных представителей реформаторского крыла в эпоху Хрущева и раннего Брежнева.

4. Одним из главнейших инструментов борьбы стало статистическое ведомство (тогда оно называлось ЦСУ). ЦСУ заверило высшие власти, что у крестьян припрятаны огромные запасы зерна. Эта выдумка послужила обоснованием для усиления «чрезвычайных мер». Ведь если крестьяне купаются в зерне и не хотят отдать его начальству на нужды развития страны, то «кулацкую хлебную забастовку» надо задушить любыми способами.

5. Атмосферу принятия решений круто изменила истерия по поводу напряженного якобы международного положения и придуманного спецслужбами внутреннего хозяйственного «вредительства». Крики о том, что на советскую державу вот-вот нападет то ли Англия, то ли еще кто-то, стали устойчивыми формулами пропаганды.

Некоторые, например, авторы романа «Двенадцать стульев» (действие которого происходило в середине 1927-го), позволяли себе осторожно шутить на эту тему.

«Треухов хотел сказать многое. Можно освободить город от заразного привозного рынка, построить крытые стеклянные корпуса, построить мост. Треухов открыл рот и, запинаясь, проговорил:
— Товарищи! Международное положение нашего государства…
Толпа, слушавшая уже шестую международную речь, похолодела…»

Не меньшее парализующее значение имело возобновление показательных процессов, первый из которых, Шахтинский, сфабрикованный примерно тогда же, закончился летом 1928-го несколькими смертными приговорами инженерам-«вредителям». «Правые уклонисты» явно не ориентировались в обстановке. Вот что «либерал» Томский и «сталинец» Ворошилов сказали друг другу в Политбюро накануне открытия процесса:
Томский. — Я был на двух рудниках. Надувают нас кругом! Надувают инженера, надувают хозяйственники… Только рабочие верят нам…
Ворошилов. — Миша! Скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытом суде?
Томский. — Такой опасности нет. Картина ясная.

6. Событием, раздутым сталинцами до невероятных размеров, стал мимолетный нелепый эпизод — так называемый разговор Бухарина с Каменевым, бывшим членом Политбюро, раскаявшимся левым оппозиционером и человеком, политический вес которого на тот момент (июль 1928-го) был равен нулю. Бессильные бухаринские жалобы на Сталина, призывы к недавнему политическому противнику помочь советом или делом говорили лишь о политическом и моральном крахе главного идеолога умеренности. Но несколько месяцев спустя сделанная Каменевым запись этого разговора неизвестным образом стала общим достоянием, после чего дискуссии на хозяйственные темы в Политбюро вообще прекратились, будучи заменены бесконечно долгими разборами личного облика Бухарина и его друзей. Обстановка в высшем кругу была уже такова, что это не казалось ненормальным.

И примерно тогда же, в последние месяцы 1928-го, под разными предлогами все руководящие «правые уклонисты», кроме премьера Рыкова, были де-факто отстранены от руководящих постов и лишились административных инструментов воздействия на номенклатуру.

А запоздалые попытки «уклонистов» переспорить Сталина и сталинцев, используя так называемое завещание Ленина, в котором он поочередно ошельмовал всех своих сотрудников, вызывали лишь злобный хохот толпы высших руководителей.

Сталин (на расширенном заседании Политбюро в феврале 1929-го): «Не прячьтесь трусливо. Для этого и приведена у вас цитата из письма Ленина насчет грубости Сталина. Да, я действительно груб… Если Сталин разоблачает недостойный выпад против партии, то это, конечно, грубость, грубость Сталина. А если, например, тов. Бухарин и его друзья ведут закулисные махинации со вчерашними оппозиционерами для организации фракционного блока против ЦК, то это, конечно, не есть грубость, это — мягкость…»

К весне 1929-го ситуация полностью созрела для радикальных решений. Открытые и потенциальные антисталинцы были сломлены или замаскировались, а какая бы то ни было критика проводимой социальной и хозяйственной политики стала верным признаком врага.

Теперь можно было без помех созывать сначала пленум, а потом партконференцию, которые в апреле 1929-го в обстановке коллективной паранойи утвердили фантастические планы большого скачка и беспощадного наступления на «кулацкие слои» деревни.

Второй этап большевистской революции начал осуществляться по самому варварскому сценарию из всех возможных.

Сергей Шелин