Власть и люди — параллельные миры

Накануне чемпионата мира глава комитета Госдумы по вопросам семьи, женщин и детей Тамара Плетнева отсоветовала гражданкам России вступать в интимную связь с иностранными футбольными болельщиками. Добрая женщина поделилась опасениями: «Хорошо, если еще одной расы, а если другой расы, то вовсе. Мы своих детей должны рожать. Я не националист, но тем не менее». Плетнева была среди тех депутатов, которые защитили доброе имя своего коллеги Слуцкого, обвиненного клеветниками в сексуальных домогательствах. Ясное дело, наш депутат — сущий ангел по сравнению с заморскими фанатами.

Позиция пещерная, обсуждать нечего. Хорошо, если ФИФА, где борьба с расизмом объявлена главной политической задачей, не заметит эскапад депутата. Для наших граждан, которые регулярно страдают от дремучего мировосприятия родимой политической элиты, в этих откровениях важнее, так мне кажется, другое. Ханжеская мораль, проповедуемая в ГД, — яркое проявление тоталитарного мышления, которое мертвой гирей сдерживает движение России вперед.

Тоталитаризм начинается не на партийном съезде и, скажем, не на «прямой линии», где люди бухаются в ноги вождю. Тоталитаризм начинается на скамейке у подъезда, где добрые бабушки советуют молодым людям быть такими, как все. Наш главный по семье политик, по существу, ничем не отличается от бабули, которая перемывает кости соседям.

Неотличимость — высшая добродетель тоталитаризма. Когда это чувство овладевает массами, появляются вожди, а униженная челобитная становится единственным алгоритмом общения народа и власти. И власть это устраивает, потому что гарантирует контроль над будущим.

Мне на глаза попались результаты недавних социологических исследований, которые говорят о том, что в обществе идут глубинные процессы, свидетельствующие о хрупкости этой мнимой стабильности. Опросы фокус-групп в благополучных крупных мегаполисах и в депрессивных малых городах говорят о смене вектора настроений в обществе. Большинство уже рассчитывает на собственные силы и лишь от 10 до 30% граждан по-прежнему уповает на социальную защиту и поддержку государства.

Эксперты отмечают крах «легистской утопии», которой слишком долго жила страна. Она сводится к вере в то, что сильный правитель решит все проблемы. Как в популярной песне: «Завхоз отожрался, а я похудел, где ж ты, вождь, прекрати беспредел!» Граждане больше не верят в обещания власти, а полагаются на собственные силы. Столь распространенная ностальгия по спокойному советскому прошлому — худшая тактика выживания. Даже в депрессивных с точки зрения трудового рынка городах Гусь-Хрустальный, Ржев и Елец нет отчаяния и ощущения жизненного тупика, нет намека на безысходность. Главная забота — не потерять работу, но никак не помощь государства, что долго оставалось доминантой социальных ожиданий.

На этом фоне социологи отмечают повальный скепсис к новым майским указам. Общее мнение сводится к тому, что указ, обещающий населению молочные реки и кисельные берега, не будет выполнен. Мало того, люди считают, что указ не имеет отношения к реальной жизни. Похожие настроения вызывали у гражданина бравурные лозунги партийных съездов в эпоху позднего СССР. Удивительно вообще, как долго общество питало иллюзии, жило патерналистскими настроениями и позволяло власти в каждой новой ипостаси вешать себе лапшу на уши. Поэт Долматовский писал: «Великая Программа, дай ответ, что будет с нами через двадцать лет?» Вопрос глупый, в программе все сказано. Чем майский указ лучше Программы КПСС? По крайней мере, уже три поколения должно жить при коммунизме, а теперь четвертое — по указу…

Умудренное население не ждет от государства помощи, не верит в дотации и пособия, но уверено в новом повышении различных сборов и тарифов. И не верит, что власть проведет реформы, которые улучшат жизнь. Согласно опросам, всего 5% граждан предъявляют требование сильной власти, 12,5% хотели бы, чтобы государство проводило взвешенную социальную политику, но абсолютное большинство — 67,5% жаждет справедливости, которая необходима для эффективной хозяйственной деятельности.

Зарождается новая политическая культура. И неизвестно, готова ли к такой трансформации сама власть, которая по-прежнему видит в народе ребенка-старичка. Показательно, что под сенью лозунгов о модернизации правительство не предъявило ни одной внятной идеи на сей счет, а все новации сводятся к игре в тарифы и к повышению пенсионного возраста. Ни одной свежей мысли о повышении активности граждан, которые хотели бы собственными силами выбраться из экономической ямы.

Раздвоение ожиданий и реальности говорит о том, что власть и общество живут в параллельных мирах. Запрос на перемены ощущается на всех этажах. Но власть рискует заболтать процесс. Монополии по своей сути враждебны модернизации, и отдельные успехи, вроде Крымского моста, возможны только при жестком политическом понукании. Настоящая модернизация — это нарастающая лавина инноваций, которые зарождаются в питательной среде конкуренции, а ее может обеспечить только малый и средний бизнес. Но власть, дабы сохранить политическую стабильность, не решается трансформировать социальную структуру и дать «зеленую улицу» российскому предпринимателю. Каждый год президент приводит ужасающую статистику, как силовики душат бизнес. Ничего не меняется. Шариков так котов не душил…

Кстати, в 2012 году, после победы на президентских выборах, Владимир Путин опубликовал статью «Строительство справедливости. Социальная политика России». Статья предваряла очередной президентский срок, ее можно назвать программной. Текст дышал оптимизмом. Экономический рост и социальная атмосфера давали основания для радужных прогнозов. Однако теперь самые лояльные сторонники власти не решаются связывать Россию с понятием социальной справедливости. Термин «справедливость» полностью исчез из лексикона элиты. И одновременно именно справедливость стала первым требованием общества к власти.

И еще важные цифры. 33% граждан не считают Россию великим государством. Но 50% — по-прежнему считают, только добавляют, что это величие основано на военной мощи и способности отстоять территорию, но никак не на мирных достижениях и процветании населения. Что изменилось с тех времен, когда первый советский диссидент Андрей Амальрик писал: «Народ верит в силу режима, которую должны бояться другие народы и которую боится он сам»?

Сергей Лесков