Хватка потерянного десятилетия

«Уверен, что вы осознаете масштаб этих прорывных задач… Вы должны находить нестандартные подходы… Здесь в правительстве будут решаться ключевые вопросы прорывного развития России…» Судя по наставлениям, которые Владимир Путин дал обновленному коллективу министров, предстоящий президентский срок будет назван шестилеткой прорыва. Так сказать, прощай, застой — и здравствуй, ускорение, переходящее в большой скачок.

Но для понимания будущих свершений напомню, что происходить-то они будут не на голом месте, а как раз на фундаменте того застоя, за годы которого выросло целое поколение наших граждан и состарилось поколение начальников.

Если выражение «потерянное десятилетие» имеет точный смысл, так именно в эти дни и недели. Ровно десять лет назад, в середине 2008-го, российская экономика вышла на свой предкризисный пик. Сейчас ее объем всего процента на четыре больше, чем тогда. Цифра приблизительная, поскольку Росстат время от времени противоречит себе в расчетах, но правдоподобная. Ни одна крупная мировая экономика такую долгую стагнацию в XXI веке предъявить не может.

Иногда из этого делают вывод, что хозяйственная жизнь и бытовые стандарты у нас сейчас такие же, как и десять лет назад. И это первый из нескольких мифов, которые имеют хождение относительно этой эпохи.

Например, силовые расходы, в особенности траты на вооружение, по сравнению с 2008-м круто выросли. Смешно даже и сравнивать.

Вы скажете: «Вот банальность!» Пусть так. Но это еще и парадокс. Ведь уровень жизни тоже рос, причем уверенно. По крайней мере, в первую половину упомянутого десятилетия. В 2013-м «реальные располагаемые доходы населения» были на 20% выше докризисного максимума, а реальная зарплата «работников организаций» (т.е. предприятий, улавливаемых и анализируемых госстатистикой) — даже на 30%.

Потом, правда, доходы пошли вниз, но и в 2017-м они были выше максимумов 2008-го — примерно на 10% у населения в целом и на 22% у «работников организаций». Докладывающая об этом казенная статистика, думаю, приукрашивает картину, но не искажает ее до неузнаваемости. У широких масс нет ощущения, что вернулись ужасы 92 года. Жить стало хуже, но не радикально.

И самое занятное. В первые месяцы 2018-го, несмотря на очень скромный рост ВВП (1,3% в годовом исчислении), реальные доходы и зарплаты пошли на подъем, и притом уверенными темпами. Об урезке военных трат тоже никто не сообщал.

Чтобы понять этот парадокс, посмотрим на зигзаги госполитики за последние десять лет. Она была какой угодно, но только не апатичной. Наоборот, несколько раз радикально менялась.

Подъем 1999-го — 2008-го был оборван мировым хозяйственным спадом. Причем в России он был глубже и тяжелее, чем в большинстве прочих стран. Эту повышенную тяжесть кризиса 2008-го — 2009-го часто объясняют наличием у нас crony-capitalism (капитализма друзей, блатного, кланового), благодаря которому спаянные с начальством корпорации процветали, несмотря на накопление управленческих и инвестиционных ошибок, из-за чего затем свалились особенно глубоко.

Эта схема выглядит очень убедительно, пока не посмотришь на регулярно обновляемые экспертами списки стран, в которых процветает crony-capitalism. Россия там, разумеется на одном из самых почетных мест. Но рядом с ней — богатые и быстро растущие Гонконг, Тайвань и Сингапур. По какой-то причине блатной капитализм вовсе не помешал им процветать.

Предоставим ученым спорить о теоретических тонкостях, а для себя отметим только, что не блат сам по себе, а цели и характер пользования им создали у нас застой. Нашим королям казенного блата даже в самые трудные моменты было позволено пускать в ход свои привилегии только для защиты собственной некомпетентности, изоляционизма и мегаломании. Поэтому кризис 2009-го не оздоровил экономику России и не улучшил логику поведения ее капитанов.

В конце концов, это наблюдение тоже довольно банально. Но отношение режима к народу банальным не назовешь. На фоне тяжелого кризиса, в 2009-м — 2010-м, власти вдруг решительно увеличили пенсии, да и зарплаты в эти годы росли почти без заминок. Нефтедолларов хватало и магнатам, и народу. Экономика костенела еще больше, а люди из высших и низших сословий почти не заметили этого.

Но это длилось лишь несколько лет. Не позднее 2011-го наши руководящие круги охватило желание резко поднять военную мощь и вообще укрепить все силовое. С этого момента денег перестало хватать на всех. Пришлось выявить и отсеять лишних. С 2012-го радикально увеличили денежное довольствие силовикам. Избранникам второй очереди — врачам и учителям — пообещали примерно то же самое, но не одномоментно, а за шесть лет. Выполнили это только частично, причем лучшие куски достались руководящему составу этих отраслей.

У остальных категорий рядовых жителей доходы понемногу увеличивались, но далеко не прежними темпами. Впрочем, экономика не подкрепляла даже такого подъема доходов. После краткого посткризисного восстановления ее рост снизился к 2013-му году вообще до уровня статистической погрешности.

Следующий час выбора пробил в 2014-м — обвалилась нефть, да еще на фоне санкций. ВВП опять пошел вниз. Решили, что пора, наконец, всерьез экономить на народе и особенно на пенсионерах. Окостенелость хозяйства, неспособного к нормальному развитию, а равно и тяжесть военных трат, воспринимались режимом как данность. Главной задачей стало, методично затягивая на людях пояса, свести сократившиеся госдоходы с госрасходами.

Сначала простонародье переносило трудности терпеливо, тем более что их масштаб был далеко не таков, как в 90-е. Но чем дальше, тем заметнее становилось недовольство. Мысль, что пора уже как-то на него откликнуться, охватила высшие круги не позднее конца прошлого года. Именно тогда хозяйственное равновесие было, наконец, достигнуто, инфляция упала, процентная ставка снизилась, и возникло, казалось бы, все необходимое, чтобы экономика пошла в рост, принося плоды, часть которых можно было бы даровать народу.

Однако по каким-то загадочным причинам хозяйство России не воспользовалось сочетанием этих благоприятных обстоятельств и, вместо большого скачка, поползло вверх с полуторапроцентной скоростью.

Впрочем, причины совсем не загадочны.

Крупный капитал не стал профпригоднее, чем был в 2008-м. При этом он очень нравится себе таким, какой есть, и мигом пресекает любые попытки себя критиковать. Свежий пример — шумное изгнание сбербанковского аналитика, всего лишь рассуждавшего о бизнес-логике «Газпрома».

Гособязательства перед силовыми ведомствами, военно-промышленным комплексом и мощно разросшимся именно за эти годы контрольно-проверочным аппаратом, блокирующим любое развитие, выросли до предела. И нет ни малейших признаков, что их хоть частично готовятся пересмотреть.

Так называемые десять потерянных лет вовсе не были временем, потерянным для застоя. Представления, будто это были годы сонного государственного безделья, — ошибочны. Застой строили и укрепляли всей мощью казенной машины. Его корни стали гораздо глубже и разветвленнее.

В этой гармонии остались только два непонятных звена.

Во-первых, народ, привыкший за десять лет стагнации, что рост уровня жизни не завязан на реальные успехи экономики, и считающий спады в своих доходах лишь временными неудобствами, которые начальство обязано исправить.

Во-вторых, перманентное отставание от остального мира бьет по высочайшим амбициям и в среднесрочной перспективе сужает круг возможных действий на глобальных площадках.

Идеология шестилетки прорыва решает на словах обе проблемы разом — «нестандартные подходы», придуманные старо-новыми министрами, разгонят ВВП, а растущие госдоходы удовлетворят тягу широких масс к обогащению.

Если же посмотреть, что происходит на деле, то какие-то поблажки народу, пусть и неохотно, делают уже сейчас, не дожидаясь «прорывных» успехов. Чувствуют, что пора. А вот «прорыв» без демонтажа системы можно только симулировать: в лучшем случае — манипулируя статистикой, в худшем — расшатывая кое-как обретенную финансовую стабильность.

Прорывоустойчивость путиномики сейчас велика как никогда. И ведь властная машина вполне могла бы смириться со своим иммунитетом к развитию и довольно долго жить спокойно — но нет. Все-таки недооцениваем мы запасы романтики, которые в ней есть.

Сергей Шелин