Как Сурков Россию в одиночку посадил

Хорошо быть известным политиком. Даже отставным. Почти так же хорошо, как поп-звездой, и лишь чуть хуже, чем знаменитым хоккеистом. Потому что, когда ты захочешь с умным видом высказаться на умную тему, тебя все будут слушать или читать. Как читали последние дни Владислава Суркова, решившего вдруг поразмышлять о судьбах России в статье «Одиночество полукровки». Конечно, если бы нечто подобное написали, скажем, Филипп Киркоров или Павел Буре, шуму было бы больше. Но и Сурков привлек к себе внимание.

Статья, надо признаться, хороша. Прежде всего тем, что, несмотря на малый объем, ее можно рассматривать как энциклопедию ошибок, возникающих при дилетантских рассуждениях о модернизации России.

Например, вестернизация для Суркова — это своеобразная история приключений выдающихся государственных деятелей, собиравшихся превратить Россию то ли в Голландию, то ли во Францию, то ли в Америку, то ли в Португалию… «Самодержцы усердно женились на немках, имперские дворянство и бюрократия активно пополнялись „бродяжными иноземцами“. Но европейцы в России быстро и повально русели, а русские все никак не европеизировались».

Конечно, если изучать вестернизацию эпохи Петра I по роману Алексея Толстого, то так примерно и получится. Но в действительности стремление к заимствованию западных институтов — от Петра Алексеевича до Бориса Николаевича — всегда вызывалось осознанием нашей слабости в отдельных важных сферах жизни. В прошлом — как правило, в военной области. Сегодня — в экономике, в росте благосостояния, в способности сделать Россию привлекательной для самых талантливых наших граждан. Тех, что способны создавать духовные ценности.

Вестернизация — это не легкомысленное увлечение Лжедмитрия польскими нравами или гораздо более позднее и столь же легкомысленное увлечение марксизмом некоего молодого человека из Симбирска, как видится Суркову. Модернизация — это объективный процесс спасения России от отсталости. Возможно, для Суркова вестернизация и впрямь выражается в женитьбах царей на немках, но для России она состояла в ликвидации крепостного права, развитии рыночной экономики, урбанизации, индустриализации. То есть во всем том, что было у немцев привлекательным, помимо принцесс и марксистов.

Кстати, от термина «вестернизация» в науке стали отказываться примерно в те годы, когда Сурков появился на свет. Сегодня говорят о «модернизации», поскольку давно признано, что прямое заимствование даже лучших западных институтов редко способствует успеху преобразований. В каждой стране есть свои особенности, сформировавшиеся на долгом историческом пути, которые примитивной вестернизацией не сломаешь. Даже Петр I не был вестернизатором, поскольку не отменял, скажем, крепостное право. Оно рухнуло лишь через полтораста лет — когда для освобождения крестьян созрели объективные обстоятельства.

Первое, что должен усвоить любой студент, изучающий исторический опыт модернизации: страна не может трансформироваться «со скуки», но не может и вестернизироваться с налету. Модернизация — это долгий процесс, идущий от поколения к поколению, впитывающийся в плоть и кровь народа по мере того, как люди адаптируются к современности. Поэтому лишь удивительным легкомыслием можно объяснить такой шедевр сурковского творчества: «в конце прошлого века стране наскучило быть „отдельно взятой“, она вновь запросилась на Запад».

Россия в 1990-е не просилась на Запад, в НАТО и в Евросоюз. Она спасала себя от советской экономики, желая применить те современные экономические институты, к которым народ, уставший от пустых прилавков, был уже готов. В итоге сформировали рынок, пусть слабый и нелиберальный, но все же такой, благодаря которому наша экономика сегодня существует и может забавляться контрсанкциями, поскольку худо-бедно способна производить товары даже при ограничениях, накладываемых на импорт.

«Проситься на Запад» мы тогда были не готовы. Скорее всего, мы все же созреем до этого после Путина, сейчас Россию «подмораживающего». А в конце ХХ века западными народами желали стать лишь те, которые чувствовали себя европейцами и разделяли основные европейские ценности. Они вошли в Евросоюз, стали частью его хозяйственной системы, смогли свободно передвигаться по Европе. Получили ряд материальных выгод, которых не получили мы. И произошло это именно потому, что модернизация на самом деле — не занятное приключение для элиты, а сложнейшее испытание для всего общества, долго вызревающего при совершении каждого шага к современности.

Не вина, а беда Суркова в том, что он сложный процесс общественного развития превращает своим пером примерно в такую же комедию, в какую его преемники из кремлевской администрации превратили недавно предвыборную президентскую кампанию. Модернизация не ложится в априорные схемы. Ее понимание требует серьезного знания истории. Но когда эту науку у нас силами «историка» Владимира Мединского превращают в курсы по изучению патриотизма, трудно ожидать адекватного анализа фактов. Даже со стороны такого светоча кремлевского интеллектуализма, как Владислав Сурков.

Главная мысль «Одиночества полукровки» сводится к тому, что Россия — не Европа, поскольку «у нас не схожие софты и не одинаковые разъемы, составиться в общую систему им не дано». Но Россия — и не Азия, поскольку там она уже была, однако не удержалась. А потому нас ждет сто лет одиночества между двумя мирами.

Представление, будто существует некая единая Европа со стандартными разъемами для подключения новых гаджетов — еще одна важная ошибка Суркова. Если сказать упрощенно, в двух-трех фразах, то Европа — это система концентрических кругов. В центре — пионеры модернизации, которые еще в XVIII—XIX веках своими успехами соблазнили соседние страны провести серьезные преобразования. Затем эти соседи повлияли в ХХ столетии на европейскую периферию вплоть до России. Причем при каждом взаимодействии «разъемы» болезненно приспосабливались к расширению европейского пространства. Модернизирующиеся страны проводили реформы, но и старая Европа предпринимала усилия для того, чтобы принять новичков. Представление Суркова о стандартных «на века» разъемах можно объяснить, опять же, недостаточным знанием истории.

И самое главное — никакое «одиночество» в современном мире невозможно. Даже Сталин не был во время Второй мировой войны одиноким, хотя идея мировой большевистской революции, казалось бы, должна была привести к изоляции Советского Союза. Прагматично мыслящие государства всегда ищут союзников. Причем не раз и навсегда, а ситуативно. По принципу: нет постоянных друзей, но есть постоянные интересы.

У России, бесспорно, интересы есть. Но их очень трудно защищать, если ты движешься к одиночеству в соответствии с теорией Суркова и практикой Путина. У нашей страны весьма уязвимые позиции в Азии, но она ссорится с Европой, руководствуясь странными идеями насчет того, что в нее мы с нашими размерами не влезаем.

На самом деле мы не влезаем в Европу с большими амбициями Путина и его команды, Суркова включающей. А вот размеры нашей малонаселенной страны или тем более нашей малоэффективной экономики для европейской ориентации преградой быть не могут. Сурков стремится создать представление о России как об инфантильной неуживчивой одиночке, которую бросает из мании величия в комплекс неполноценности и обратно. Но на самом деле наша страна лишь временно страдает инфантилизмом, пока за ней присматривают такие «добрые дяди», как Владислав Юрьевич. Без их патернализма Россия быстро перестанет быть неприкаянной и одинокой.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге