Ставка больше, чем Англия

На обложке последнего номера The Economist изображен британский праворульный автомобиль с премьером Терезой Мэй и ее министром иностранных дел и главным брекситером, сияющим Борисом Джонсоном, который подкатывает к развилке. Там, куда направлена стрелка с надписью «мягкий Брексит», - более или менее ровная дорога и спокойный пейзаж. А стрелка «жесткий Брексит» указует туда, где горят мосты, разверзаются пропасти, дорога вьется бессмысленными петлями, а на горизонте маячит, не знаю уж почему, нечто, похожее на Вавилонскую башню.

В сопутствующей статье авторитетный журнал, известный своим благоразумием и банальными, но идущими от чистого сердца экономическими наставлениями, убеждает, что так называемый «жесткий Брексит», то есть одномоментный разрыв правил и соглашений, связывающих Британию с Евросоюзом, и строительство торговых отношений с чистого листа - штука очень невыгодная:

«Без гармонизации регулирования (т.е. обоюдного принятия единых стандартов, включая, хотя бы, и стандартизацию огурцов, по поводу которой брекситеры негодовали с каким-то особым многословием и исступлением – «Росбалт») английские фирмы обнаружат, что их продукция не соответствует европейским требованиям, и наоборот… И маловероятно, что торговое соглашение между Великобританией и ЕС будет охватывать еще и финансовые услуги, которые являются одними из крупнейших в экспорте Великобритании…»

Ну, разумеется, примерно половина торговли товарами и большая часть торговли услугами приходится у Британии на Евросоюз. «Начать с чистого листа» - это вовсе не значит оказаться в положении Норвегии или Швейцарии. Да, формально они не члены ЕС, однако связаны с ним многочисленными соглашениями, работа над которыми заняла десятки лет и привела к тому, что де факто они в Евросоюз, по сути, входят.

Благоразумный The Economist умоляет соотечественников ориентироваться на «мягкий Брексит», понимаемый им как сохранение прежних отношений с Европой, хотя и под другой вывеской. И воспринимать лишь как обычную демагогию недавнее заявление Терезы Мэй, о том, что Британия в ближайшее время провозгласит себя «суверенным и независимым государством», отменит действие европейских установлений на своей территории и выйдет из юрисдикции Европейского суда в Люксембурге.

Ведь, если захотеть, то европейские законы вполне можно сохранить даже и в этом случае, просто переименовав их в британские. И ничто не мешает «временно», не оговаривая срока, остаться в Европейской экономической зоне, то есть удержать за собой фактическое членство в ЕС. В таком исполнении мягкий Брексит плавно превратился бы в отказ от Брексита.

Однако уговаривать нужно не только британцев, но и европейцев. Из-за декламаций британских вождей фунт сейчас трясет сильнее, чем сразу после референдума по выходу из ЕС, а европейские правители приходят в ярость.

Франсуа Олланд только что заявил, что британцев придется примерно наказать на страх всем прочим, заставив заплатить за уход дорогую цену. «Должна быть угроза, должен быть риск… Если мы этого не сделаем, то поставим под вопрос основные принципы Евросоюза. Другие страны тоже могут захотеть выйти из ЕС, чтобы получить предполагаемые преимущества без обязательств…»

Таковы страсти дня.

Но посмотрим на ситуацию с большего расстояния. Не только Британия и даже не только Европа, но и все, что принято называть Западом, пересматривает сейчас прежние ориентиры и ищет себе новое место в XXI веке.

Жесткий Брексит, если таковой осуществится, означает для Британии сплошные материальные, а, может быть, и территориальные потери – от Шотландии до Гибралтара. Понятно, что это упадок торговли, добровольный отказ от главных своих конкурентных преимуществ, выдавливание евросоюзовских трудовых мигрантов, приносящих местной экономике огромные барыши и т.д. и т.п. Тут и спорить особенно не о чем.

«Восстановившая суверенитет» Британия не станет новой Канадой. Та давно отделилась от прежней метрополии и сегодня в экономическом смысле слилась с США. Поэтому и процветает. Продвинутой части британцев, которая голосовала против Брексита, будет проще переехать в Америку, чем остаться в изолированной, стагнирующей стране.

Не сможет стать примером для подражания и еще одна бывшая колония, Австралия, на которую любят ссылаться брекситеры. Австралия живет в богатстве, благодаря режиму свободной торговли с теми, кто рядом - с Китаем, Японией, Южной Кореей, США и Сингапуром, которым она поставляет природные ресурсы и продовольствие.

С точки зрения экономической логики, разрыв Британии с Европой – такой же абсурд, как разрыв Канады с США или Австралии с Китаем.

Но людьми сплошь и рядом правит вовсе не экономическая логика. А что, если народное большинство в Соединенном Королевстве именно к застою сейчас и тянется? Хочет не придуманной брекситерами «глобальной Британии», а просто изоляции от окружающего мира. Чтобы никто не приезжал, чтобы ни с кем не надо было конкурировать. А прожить, в конце концов, всегда можно – ну там, картошку растить, баранов разводить, уголь добывать для нужд национальной чугунолитейной промышленности. Лондонцам такое не понравится. Но Лондон – это английская Москва, инородное тело. Его огорчения и беды провинция перенесет с полным хладнокровием.

Правда, общественные теории говорят, что всемирный рост экономики и глобальных связей должен продолжаться непрерывно. Но теориям как раз и нужна экспериментальная проверка. Жесткий Брексит, если вдруг состоится именно он, даст богатейший экспериментальный материал. С первой половины прошлого века еще ни одна первоклассная капиталистическая держава не пыталась пойти таким путем. Каким бы ни оказался результат, он принесет бесценные сведения о том, что работает в XXI веке, а что – нет. Готовы ли люди западного мира сделать такой шаг назад и зажить, не скучая о прошлом, или им это быстро надоест.

Ну, а мягкий Брексит, который, полагаю, пока что более вероятен, станет проверкой того же самого, но от обратного. Ведь попытка де-факто сохранить Британию в Евросоюзе – это ставка на жизнеспособность и привлекательность европейской интеграции. Сегодня эта интеграция дает куда больше, чем отнимает, но прежней уверенности в завтрашнем дне нет ни у кого.

Единство Европы держится на преимуществах и выгодах, а вовсе не на угрозах Олланда, которого никто не боится даже в собственной стране. Если это единство разочарует народы и перестанет работать, то Евросоюз развалится на части, пусть даже Британия и станет скрупулезно следовать всем предписаниям The Economist.

Одна шестая XXI века позади. Проверка общественных моделей и идеологий, унаследованных от прошлого столетия, идет полным ходом.

Сергей Шелин