Немота «Русской весны»

Любая война имеет свой язык. «Боши», «лапотники», «фрицы», «тараканы» — все это может многое сказать не только об адресатах кличек, но и о тех, кто их придумал. Язык войны на Украине не исключение.

Первое, что здесь бросается в глаза, это словарный запас сторон. Посмотрите, сколько названий придумали в Киеве: «ватники», «колорады», «Луганда и Донбабве». А в ответ — или совсем необидное «укропы» и «укры» (это вообще пусть идиотское, но самоназвание). Или затасканные до утраты смысла штампы советской пропаганды: «фашисты», «каратели». Но даже от них федеральные СМИ РФ в июне отказались: теперь градус общественного негодования происходящим поддерживают только картинки с трупами детей, а ведущие говорят: «украинские войска», «силы Киева» и разве что именуют нацгвардию «так называемой».

Почему ополченцам и поддерживающей их Москве так явно не хватает эмоциональных, а главное — адекватных слов? Киев креативнее? Вряд ли. Просто по каким-то не очень ясным причинам Киеву такое «можно», а ополченцам и Москве «нельзя». Это ощущается кожей. Украина позволяет себе расчеловечивать защитников ДНР и ЛНР, а те их — нет. Самоцензура ополченцев и цензура в российских СМИ укрепляют в противнике уверенность, что тот обладает неким моральным превосходством.

Такая же система табу отмечалась участниками Великой Отечественной по отношению к пленным немцам. И, если верить Шаламову, — по отношению к бандеровцам в ГУЛАГе. Их не убивали за сопротивление администрации, за создание сетевых структур, за убийства осведомителей. А потом выпустили и многие из них вернулись на родину. Что было потом, все знают.

Отчего же «им» можно доходить до крайностей в действиях и риторике, а «нам» нет? Наследие нацполитики большевиков? Но она не помешала выселить чеченцев и крымских татар? «Человечность» правящих элит СССР-РФ? Я бы поверил, не будь они так бесчеловечны к своим. Карго, побуждающее относиться ко всему, что западнее, лучше, чем к себе? Но распространялось ли это на Украину, если даже Болгария была «не заграница»? Кроме того, основа карго — обожествление технологий, а тут все значимые успехи Украины — локальный продукт советской кооперации. Украинство, напротив, всегда ассоциировались с сельской архаикой, которую идеализировало.

Так что же мешает ополчению и поддерживающим их публичным институтам России отвечать дегуманизацией на дегуманизацию — тем более, что в ряде случаев для этого не надо ничего придумывать: достаточно просто назвать вещи своими именами?

Мне кажется, в основе немоты лежит неспособность сформулировать четкие и единые для всех, кто «по эту сторону», цели и задачи войны. Все знают, против чего воюют — а вот за что? Тут у нас полная фрагментация диска.

Почти невидимый ныне Царев с подачи Путина и федеральных СМИ долго трубил в пустоту о «Новороссии», но все понимали, что это лишь один из эвфемизмов России, удивляясь, почему нельзя сказать все как есть. А с эвфемизмами в голове ярких и хлестких кричалок не придумаешь.

Часть русских националистов деятельно помогает ополчению. Это находит отклик и на Украине, где государственная русофобия осточертела многим. Но насколько полно отражает повестку война под русским национальным флагом? Кто может считаться русским? Берут ли в русские украинцев? Какое место уготовано другим этносам в идеальном государстве Просвирнина, декларируемом как некая противоположность нынешней «многонационалии»?

Стрелков отважно воюет «за царя и отечество», понимаемое как дореволюционная, бунинско-булгаковская Россия. И это, кстати, прямо проецируется на язык: вчера он запретил ополчению ДНР материться. Но в притягательности «белого проекта» для жителей Донбасса есть сомнения. Ведь Стрелков пока не объяснил, как и на каких принципах будет построена жизнь в стране вечной «русской весны». Нельзя материться — ок, но будут ли, например, в ней «копанки»? И если да, то кто будет в них умирать?

Многие, кто побывал в эти месяцы на Донбассе, отмечают: идеи социальной справедливости его людям гораздо ближе, чем эстетика возрождения Российской империи. Борис Кагарлицикий называет их «православно-советскими социалистами», и он, пожалуй, ближе всего к истине. Отталкиваясь от этих настроений, можно и кричалок насочинять, и обрести понятный во всем мире язык.

Но может ли нынешняя РФ, чьи СМИ остаются единственным рупором восставшего Донбасса, подхватить антиолигархические просоветские лозунги? Очевидно, что нет: это противоречит ее природе. Максимум, что эта Россия себе позволяет — умеренный корпоративный антиглобализм и попытки прикрыть отсутствие подлинной альтернативы Западу лозунгами о защите неких традиционных ценностей в духе «папа сверху — мама снизу». А как звать за собой людей, если нет альтернативы?

Варианты есть. Например, можно признать вслед за Киевом, что это — «русско-украинская война». В сущности, Украина ставит так вопрос в одностороннем порядке уже давно. Еще в 1992 году офицеров советского ЧФ при вербовке в ВМС Украины спрашивали: «Вы готовы воевать с Россией?». Теперь этот вопрос поставлен перед остальными жителями страны. По ответившим «да» стреляют ополченцы, по ответившим «нет» — украинская армия.

Но Украина, в отличие от России, может быть национальным государством, хотя и она, как мы все видим, платит за это территориями. РФ же подобные декларации не только мешают добиваться реальных целей (воссоздание буржуазной империи), но и чреваты распадом. И, опять же, это вряд ли притянет украинских пассионариев.

Вот потому-то «Русская весна» и нема. Белая риторика, возможно, отвечает ее задачам, но отталкивает бедных и нерусских. Красная привлекательна для большинства, но противоречит необъявленным целям. В результате у российского агитпропа нет своего мифа, нет военного лексикона, просто нет слов. И он блуждает в трех соснах — между выхолощенным казенным антифашизмом, православным глэм-роком и стоками западного медиамаркета.

Виктор Ядуха

Перейти на страницу автора