В чем ошибался Ильич

На этой неделе исполнилось 144 года со дня рождения Владимира Ульянова (Ленина). Человека, перевернувшего мир в XX веке и отложившего на него неизгладимый отпечаток.

Созданный в СССР социализм, каким его помнят те, кому сегодня за 45, конечно, очень сильно отличался от того идеала, к которому стремились поколения русских и европейских революционеров. Его экономика была негибкой и затратной, а в его политической системе не было даже намека на демократию и элементарные политические права и свободы граждан.

В этой статье я намеренно не буду подробно останавливаться на том позитивном, что было привнесло в повседневную жизнь людей октябрьской революцией 1917 года ― главным детищем Ильича.

Во-первых, потому, что уже много раз об этом писал, а во-вторых, потому что, в данном случае, хотел бы остановится не на победах, а на ошибках лидера русской революции, без осмысления которых ни о каком будущем социализме не может быть и речи.

Позитивный опыт 74 лет советского социализма, дополненный 23 годами капитализма в современной России, состоит, например, в том, что мы теперь точно знаем, что ряд сфер современного общества, такие, как скажем, образование, наука, медицина не только могут успешно существовать вне рынка, но и должны быть выведены за его рамки.

К выдающемся достижениям ленинской политики относится утверждение реального равноправия полов. После 1917 года в Советской России впервые в мире было достигнуто не только юридическое равенство женщины и мужчины в политической сфере, но и реальное равенство в сфере личностных и семейных отношений.

Достижением стала и ликвидация любых форм дискриминации людей по расовым и национальным признакам. И это на фоне того, что в демократических США межрасовый брак вплоть до 60-х годов 20 века в более чем 20 штатах считался уголовным преступлением! На законодательном уровне закреплялась сегрегация по расовому признаку и в колониях не менее демократичной Британской империи. Например, писатель Борис Житков, описывая английский Сингапур начала XX века, рассказывает о местах в общественном транспорте ― одни «только для белых», другие строго только для «цветных»...

Конечно, здесь обычно вспоминают о депортациях народов и политике государственного антисемитизма в СССР времен Сталина, но к этому Ленин уж точно отношения не имеет. И то, и другое имело место через 20 лет после его смерти.

Однако не будем ничего и никого идеализировать. Традиционно большая часть негативных явлений «советского» социализма объясняется наследием сталинизма. Что в целом верно. Однако было бы неверно утверждать, что Ленин, как теоретик и практик революции, не приложил к этим явлениям руку.

Мне представляется, что основная ошибка Ленина состояла в том, что он попытался построить социализм государственными методами, осчастливить народ сверху.

Дискуссии о том, возможен ли социализм в совершенно не готовой к нему аграрной патриархальной стране, по преимуществу неграмотной (по переписи 1897 года читать и писать в России умели только 21% населения), и правильно ли приходить к нему не в результате массового народного движения, а путем верхушечного военного переворота, велись русскими и европейскими социалистами еще задолго до Ленина.

Большинство дореволюционных русских марксистов, прежде всего, Георгий Плеханов считали, что это невозможно. Что вначале капитализм должен провести свою черновую цивилизаторскую работу. А именно, превратить одну (понятно, что меньшую) часть крестьян из патриархальных общинников в буржуазных фермеров, а другую в наемных работников города и деревни, ввести всеобщее образование, окультурить их, а затем...

Ленин отвечал ему: а почему бы не сделать наоборот? Почему вначале не взять власть, а затем, используя государственные рычаги, ликвидировать неграмотность, подтянуть народ культурно и быстро создать экономический базис социализма?

Между прочим такой вариант, причем именно для России того времени, не исключал и Карл Маркс. Отвечая на письмо русской революционерки Веры Засулич, возможно ли установление социализма в России на основе ее крестьянской общины, путем революционного переворота, устроенного кучкой революционеров, основоположник научного коммунизма писал, что именно в России того времени (начало 80-х годов XIX века), возможно воплощение самой смелой «бланкистской фантазии».

Напомню, Огюст Бланки - французский революционер, родоначальник теории заговора в пролетарском движении. Не случайно, позже, некоторые оппоненты Ленина называли его «бланкистом»...

Впрочем, Ленин не был государственником. Он был марксистом, а теория марксизма утверждает, что как только пролетариат берет государственную власть, государство как аппарат насилия и принуждения тут же начинает отмирать, а вместе с ним начинают отмирать и классы, в том числе, и пролетариат.

После вполне бланкистского военного переворота, блестяще проведенного в октябре 1917-го большевиками, жизнь сразу же стала вносить коррективы в теорию. Отмененную регулярную армию ― этот костяк «аппарата насилия и принуждения» - пришлось срочно восстанавливать. Причем привлекать к ее воссозданию тысячи старых царских офицеров. Классы частично были отменены, однако некоторые отменяться не хотели. Крестьяне упорно не желали знать своего счастья и идти в казарменный коммунизм, выстроенный большевиками в 1918-1919 годах. Начались восстания на селе. Пролетариат тоже никуда не исчез.

Но самое неприятное, что взамен экспроприированных помещиков и капиталистов на глазах начал появляться и быстро укрепляться новый эксплуататорский класс. Из ново-старых государственных чиновников. В 1922 году Ленин был вынужден признать: «мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину».

Другую (меньшую) часть этого аппарата представляли бывшие революционеры и «сознательные» рабочие. Впрочем, со временем эти отличия исчезли и появился единый монолитный слой новой государственной бюрократии.

В свое время, оппонент Маркса в I Интернационале, «отец» анархизма и русского народничества Михаил Бакунин предсказывал такую ситуацию. По его словам, рабочий, став государственным чиновником, очень быстро забывает, что когда-то был рабочим...

К 80-м годам XX века этот слой государственной бюрократии в СССР и странах «народной демократии» наконец четко осознал свой собственный классовый интерес ― необходимость конвертировать свою политическую власть в собственность.

Таким образом государственный социализм, выстроенный в СССР и странах Восточного блока к началу 1990-х годов эволюционировал в государственный капитализм. На самом деле это было не так сложно. Достаточно вспомнить, что на международном уровне советский госаппарат практически всегда использовал государственно-капиталистические инструменты. Например, формировал цены на товары советского экспорта, исходя не из директивных цен, а из конъюнктуры мирового рынка.

Сегодня, после 74 лет «советского» социализма, и почти четверти века постсоциалистического развития, учитывая китайский, ливийский опыт и опыт латиноамериканских стран, вроде «социализма Чавеса» в Венесуэле, мы должны констатировать, что попытки установить этот строй в странах, толком не прошедших через капитализм, всегда и везде приводят к одному и тому же.

А именно к созданию патерналистского общества, в котором чиновники государственного аппарата выступают в роли благодетелей общества, распределяя общественные блага среди народа и требуя взамен его безусловную лояльность и беспрекословное подчинение.

Как показала история, методами государственного социализма можно решить те или иные общенациональные задачи. Например, в области образования, науки, промышленности или медицины. Можно создать новые отрасли производства. Но невозможно главное. Методами государства-отца невозможно освободить человека от насилия, эксплуатации и несвободы. То есть, этими методами невозможно то, ради чего, собственно, лучшие умы человечества и стремились всегда к более совершенному, более справедливому обществу.

В чем еще ошибся Ленин?

В таком ключевом, по его собственному мнению, понятии, как диктатура пролетариата. Ленин определял ее как власть, основанную исключительно на прямом насилии. Между тем Маркс, говоря о диктатуре пролетариата, имел ввиду другое. В частности то, что любое государство являет собой диктатуру того или иного класса или классов. В том числе, и наиболее развитая буржуазная демократия.

Тут логично было бы задать вопрос: если буржуазная диктатура (в форме буржуазной демократии) использует не только грубую силу, если при этом виде государства может существовать свобода слова, собраний и печати, то почему пролетарская диктатура не может использовать эти же инструменты?

Этим вопросом Ленин не задавался. Возможно именно поэтому его желание восстановить деятельность меньшевистской партии после гражданской войны, не вызвало никакого интереса у его товарищей-большевиков... Возможно в 1937 году, стоя у стенки перед расстрельной командой, многие из них запоздало вспоминали об этом...

Еще одной ошибкой Ленина была волюнтаристская отмена товарно-денежных отношений после революции, создание системы военного (читай, казарменного, коммунизма), фактически и приведшего к масштабной гражданской войне в России.

В его произведениях вплоть до 1919 года мы почти нигде не видим сомнений в том, что именно эту сверхцентрализованную систему, где нет места никаким, даже самым незначительным, проявлениям рыночной стихии, он представлял себе, как собственно коммунистическую.

Что, в общем, тоже объяснимо. До революции большинству радикальных социалистов задача создания коммунистической экономики казалось до смешного простой. Надо лишь соорудить систему всеобщего контроля и учета производства и распределения, разумно (соответственно средним потребностям) распределять материальные ресурсы и организовывать труд, и вопрос строительства социализма в общем и целом будет решен. В общем, организация экономики по принципу единой фабрики. Для организации этой общенациональной «фабрики» использовались по преимуществу административные и силовые рычаги по принципу «не умеешь ― научим, не хочешь ― заставим».

Что из этого получилось ― хорошо известно.

К чести Ленина заметим, что пересмотр «всей нашей точки зрения на социализм» произошел у него достаточно скоро. Уже в 1919 году, еще в разгар гражданской войны, он призывает заменить ключевое звено «военного коммунизма» - продразверстку ― на продовольственный налог. С тем, чтобы крестьяне имели право отдавать государству не всю произведенную ими продукцию, а лишь часть, распоряжаясь другой по своему усмотрению. В том числе, чтобы могли открыто продавать ее на рынке.

Товарищи Ленина по партии отказываются понимать его. Он продолжает их убеждать, но до поры безуспешно. Однако положение в стране хуже с каждым днем, и весной 1921 года объявляется новая экономическая политика ― НЭП, принесшая феноменальные результаты. Темпы роста экономики в стране в период ее действия ― с 1921 по 1927 годы доходят до 36% в год. Напомним, что рост китайской экономики в 80-90 годы XX века на 10% в год называли не иначе как «экономическим чудом».

К 1930 году Иосиф Сталин под предлогом борьбы с «кулаками» уничтожает возникшего в 1920-е годы российского, украинского, белорусского фермера, как класс. На обочину советской экономики уходит, а затем почти исчезает любая, в первую очередь, производственная, кооперация ― главное звено ленинского зрелого социализма, на которую Ильич возлагал в последние годы своей жизни большие надежды.

Темпы роста советской экономики начинают падать, причем в некоторых отраслях катастрофически. Так, объемы производства мяса на уровне 1927 года были восстановлены только к середине 1950-х годов.

Но сегодня стоит задаться вопросом: а могло ли тогда получиться иначе? Был ли готов к такому вот «правильному» социализму ― с политической демократией, как минимум, не меньшей, чем в самой развитой буржуазной демократической республике, к экономике самоуправляющихся трудовых коллективов, полуграмотный патерналистски настроенный патриархальный народ?

Была ли готова к нему партия большевиков, вначале представлявшая собой ничтожную кучку революционеров, а затем - многомиллионный бюрократический аппарат, основу которого составляли все те же выходцы из низов все того же малограмотного и патриархального народа?

Ответы на эти вопросы обычно даются диаметрально противоположные. Одни исследователи говорят, что после февраля 1917 года надо было не мудрить, а просто последовательно развивать молодую российскую демократию и молодой российский капитализм. Другие говорят об опасности консервативного реванша, существовавшей в то время. Третьи ― о том, что вполне могло получиться так, что капитализм получился бы не передовой, а какой-нибудь «периферийный», латиноамериканский.

Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. У нее единственное назначение ― она учит. Впрочем, лишь тех, кто хочет учиться.

Александр Желенин

Перейти на страницу автора