Малая Октябрьская революция

"Росбалт" завершает публикацию цикла материалов под общим названием "Навстречу Октябрю. 1993-2013", посвященного двадцатилетию самого острого политического конфликта в современной истории нашей страны. На протяжении последних девяти месяцев в рамках этого проекта опубликованы полтора десятка текстов, в которых разными авторами делаются попытки исторического, политического, экономического и социокультурного анализа событий тех октябрьских дней в Москве, рассказывается о предпосылках, предопределивших именно такое течение конфликта, а также выдвигаются версии того, как бы выглядела история нашей страны, если бы в противоборстве с президентом Борисом Ельциным победу одержали бы сторонники Верховного Совета.

Кровавые октябрьские события 1993 года представляли собой завершающий аккорд революции, начавшейся еще во второй половине 1980-х годов, когда Михаил Горбачев решил трансформировать советскую политическую систему. После Октября (в декабре 1993 года) референдум утвердил ельцинскую конституцию, в соответствии с которой механизм власти стал существенно иным, нежели был до начала перестройки. В политическом смысле подобная трансформация системы управления страной, бесспорно, может быть охарактеризована, как революция. Однако даже если мы привычно будем трактовать революцию не как политическую трансформацию, а как вооруженную борьбу за власть, то все равно увидим значительное сходство октябрьских событий 1993 года с событиями 1917 года. Только не октябрьскими, а февральскими.

1917-ый и 1993-ий

В октябре 1917 года произошел обычный государственный переворот. Временное правительство было чрезвычайно слабо, да, к тому же, нелегитимно. Все ждали Учредительного собрания, чтобы сформировать по-настоящему легитимную власть. А большевики не ждали: они собирали силы для того, чтобы захватить бразды правления самим в тот момент, пока остальные политические силы расслаблены и находятся в раздумьях о том, чего же они хотят.

В феврале 1917 года ситуация была совершенно иной. На улицы Петрограда вышли люди, которым плохо жилось. Плохо в двояком смысле. Во-первых, высокая инфляция и нестабильность продовольственных поставок резко снизили уровень жизни населения. Во-вторых, всех достала долго тянущаяся мировая война, на которой регулярно погибали солдаты. Хотелось мира и сытной жизни.

В общем, Февраль произошел из-за движения снизу, тогда как Октябрь из-за действий циничных политиков, пользовавшихся тем, что движение снизу прекратилось, и впавший в апатию народ разочаровался в «демократической» власти Керенского.

Октябрь 1993 года также случился из-за движения снизу. Если бы народ в Москве не вышел на улицы, никакой крови не пролилось бы.

Власть, которой обладал Ельцин, была намного тверже той власти, которой обладал Керенский. А Руцкой с Хасбулатовым не имели той «красной гвардии», которая могла бы штурмовать Кремль, как штурмовали Зимний в 1917 году. Так что Октября-1917 в Октябре-1993 случиться никак не могло. Но зато события двадцатилетней давности во многом напоминали события, происходившие на улицах Петрограда в феврале 1917 года.

Не надо, конечно, искать буквальных совпадений: таковых в истории не бывает. Но следует обратить внимание на то, что часть общества, которой в начале 1990-х жилось не сладко, искала легких путей решения своих проблем, хотя на самом деле эти проблемы были чрезвычайно сложными. Причем некоторые политики при этом подзуживали бунтующую толпу, стремясь поймать рыбку в мутной воде. Политики эти не имели собственных сил для того, чтобы захватить власть в открытом бою с Ельциным, но они надеялись въехать в Кремль на волне общественного недовольства.

Научная теория провокации

Среди обилия материалов, излагающих ход событий 1917 года., есть один любопытный источник, на который следует обратить внимание именно в связи с анализом проблем 1990-х. Это мемуары большевистского лидера Александра Шляпникова, который находился в Петрограде именно во время февральских событий. Мемуары эти интересны по двум причинам.

Во-первых, главные большевистские вожди пребывали в этот момент далеко от центра событий, кто в эмиграции, а кто в ссылке. Малоизвестный нам сегодня Шляпников объективно оказывался одной из ключевых фигур партии. Так сказать, на безрыбье и рак – рыба. Именно он, а не Ленин, Троцкий или Сталин, общался с рабочими в феврале 1917 года и более-менее адекватно представлял себе, что же происходило в пролетарской среде.

Во-вторых, Шляпников сам был рабочим. В отличие от многих других деятелей революции, внимательно следивших за процессами, происходившими в Государственной думе, или в среде вольнолюбивой интеллигенции, он постоянно вращался в уличной карусели, стремясь попасть именно на такие места, где происходили столкновения бунтующих масс с полицией. Пока другие революционеры готовились делить между собой власть в уютных кабинетах, Шляпников пытался «подобрать» ее на политой кровью мостовой.

Мы со школьной скамьи знаем известную ленинскую теорию захвата власти в крупном городе: поставить под контроль мосты, банки, телеграф, телефон и т.д. Но у Шляпникова была своя теория, приспособленная к условиям, когда нет еще гвардии для контроля над мостами и телеграфом, но есть стихийно растущее возмущение масс. В известной степени именно эта теория работала в феврале.

Смысл ее вкратце следующий. Революции не возникнет до тех пор, пока возмущенные пролетарские массы не выйдут на улицу. Но выйдя туда, рабочие столкнутся с правоохранительной системой, которая может раздавить невооруженных людей. Как быть? Как можно раздуть из маленькой искры такой сильный пожар, чтобы он захватил всю имперскую столицу?

Логика действий должна быть такова. Сначала на улицу выходят возмущенные женщины, которым вдруг оказывается нечем кормить семью. «Бунт пустых кастрюль» может разгореться стихийно хотя бы, например, в очереди за хлебом, если вдруг выяснится, что продуктов в Петроград не завезли. Сам по себе бабий бунт – это еще, конечно, не революция. Однако если полиция начнет наводить порядок, мужчины вступятся за своих жен. Во всяком случае, революционеры должны приложить все усилия для того, чтобы это произошло.

Справиться с мужиками, особенно если они возьмутся за булыжник – известное оружие пролетариата, – полиции уже намного сложнее. При столкновении полицейских с рабочими возможно в определенные моменты даже равенство сил. Более того, известны случаи, когда бунтующая толпа начинала доминировать и расправлялась с отдельными городовыми в феврале 1917 года.

Неспособность власти легко подавить рабочих вызывает два рода последствий. Во-первых, в толпу начинают стрелять. Во-вторых, для подавления назревающей революции привлекают армию. И здесь-то кроется главное звено теории Шляпникова. Солдаты, переведенные с фронта в столицу, жутко не хотят возвращаться обратно, а потому поддаются на антивоенную агитацию большевиков. Более того, расправа полиции с народом воздействует на них эмоционально. Армия ведь – это, по словам Ленина, крестьяне, одетые в солдатские шинели. Если воззвать в их разуму (долой царизм, устроивший войну) и к чувствам (долой полицию, стреляющую в народ), то можно добиться перехода солдат на сторону восставших рабочих. Пусть не всей армии, но хоть отдельных воинских частей. И тогда революция получает оружие, а вместе с ним шанс на реальный успех.

Теория Шляпникова требует, чтобы сначала на улицу вышли безоружные, и чтобы среди них было побольше жертв. Лишь в этом случае можно раскачать армию. Теория жестока и цинична. Но ее автор был уверен, что благая цель, в конечном счете, оправдывает средства.

Кипит наш разум возмущенный

Примерно так все и произошло. Были жертвы. Солдаты стали переходить на сторону народа. Власть зашаталась. Направлять в Петроград новые воинские части никто не хотел, поскольку это означало бы кровавую бойню в столице. Царизм, скомпрометировавший себя распутинщиной и многими другими делами, ни генералы, ни высшая бюрократия не хотели защищать подобной ценой. Император Николай II отрекся от престола в пользу брата Михаила, надеясь личным уходом спасти систему от полного разрушения. Но брат не взялся спасать систему в столь сложной ситуации. Царизм рухнул, и вместе с ним рухнула вековая опора власти, которой являлась вера подданных в помазанника божьего. А иной формы легитимности (например, искренней убежденности народа в демократии) на развалинах империи за несколько месяцев возникнуть не могло.

И власть Временного правительства, и даже будущее Учредительное собрание, не имея никакой легитимности, стали просто висеть на соплях. В итоге Ленин призвал народ к революции. Троцкий организовал октябрьский переворот. Матрос Железняк разогнал незадачливых российских учредителей. Из этого вышли гражданская война и миллионы жертв.

Я не склонен думать, что в основе всего этого лежала деятельность Шляпникова. Работая над своими мемуарами, он, конечно, преувеличил роль организаторской деятельности большевиков, чтобы тем самым поднять собственный вес в партии. Процесс нарастания революции в основном шел стихийно. Но общую логику возникновения революции из отдельных уличных стычек Шляпников описал совершенно верно. И верно понял, что задача революционера состоит в том, чтобы подзуживать солдат и рабочих, мужчин и женщин. Ловить момент, создавать провокации, сталкивать лбами. Способствовать максимально возможному кровопролитию, после которого «разум возмущенный» так закипит, что всякие призывы к миру будут наталкиваться на жажду мести.

Кровь, армия, толпа

Общая логика развития событий в октябре 1993 года была точно такой же, как в феврале 1917 года Многие москвичи устали от роста цен, от отсутствия нормально оплачиваемой работы. Также как петроградцы в 1917 году, они, понятно, не думали, что свержение опостылевшей им власти может в будущем привести к революции, гражданской войне и многочисленным жертвам. Люди, вышедшие на улицу, видели перед собой конкретного противника и полагали, что ликвидация ельцинского режима сама по себе решит актуальные проблемы. Но политики, стоявшие за спинами уличных манифестантов, естественно, рассчитывали свои партии на много ходов вперед. Вряд ли они читали Шляпникова или иным путем глубоко изучали историю февральской революции, но легко могли самостоятельно додуматься до тех умозаключений, которые привел в своих мемуарах большевистский лидер. Шляпников ведь даже, в отличие от профессора Хасбулатова, «академиев не кончал», сам до всего допер. В общем, сформулировать «научную теорию провокации» не так уж сложно, если очень хотеть развалить режим.

И дело пошло. 2 октября 1993 года ОМОН стал разгонять демонстрацию на Смоленской площади. Появились первые серьезно пострадавшие люди. В ответ толпа набросилась на милицию с железными прутьями. Несколько омоновцев попали в госпиталь. Обе стороны озлобились, а непосредственные лидеры и моральные вдохновители уличных бойцов восприняли случившееся как победу.

На следующий день противостояние резко усилилось. Митинг, прошедший 3 октября на Октябрьской площади, обернулся массовым движением народа по Садовому кольцу, а также прорывом кордонов, в которых стояли милиционеры и солдаты внутренних войск. Само по себе такое движение не могло, естественно, привести к падению режима Ельцина, но оно могло привести к массовому кровопролитию, а вместе с ними к эскалации напряженности, как это было в 1917 году.

«Наследники Шляпникова» должны были для этого подстрекать толпу ко все более жестким действиям и, по возможности, организовывать жертвы.

В толпе, конечно, имелись боевики, непосредственно стремившиеся убивать. Но не надо думать, будто они численно доминировали. Не надо привлекать для анализа тех событий конспирологию. Октябрь-93 не являлся следствием заговора. Он возник в результате объективно нараставших трудностей пореформенной России. Но, как и в феврале 1917 года, объективные возникавшие проблемы умелые политики смогли в достаточной мере обострить.

Впрочем, на этом месте сходство между событиями 1917 и 1993 годов заканчивается. Шляпников хотел перехода армии на сторону рабочих. Руцкой, Хасбулатов, Макашов, Константинов и прочие деятели Октября вряд ли планировали нечто подобное. Скорее, они могли стремиться к тому, чтобы армия оказалась нейтральна, а милиция деморализована. В этой ситуации силовой перевес мог оказаться на стороне противников Ельцина. Ведь, в отличие от безоружных рабочих февраля 1917 года, уличная толпа вполне могла бы вооружиться. В горячих точках бывшего Союза доступного для боевиков оружия имелось предостаточно. Скорее всего, некоторый его запас уже хранился в Москве.

Надежды на нейтралитет армии были, казалось бы, вполне обоснованными. В октябре 1993 года многим памятны были события августа 1991 года, когда армия дистанцировалась от внутреннего конфликта. И тогда слабая сторона, защищавшая Белый дом, вдруг стала сильной, поскольку оказалась лучше мобилизована.

Если бы нечто подобное произошло вновь, Руцкой с Хасбулатовым, засевшие в Белом доме, победили бы Ельцина с Черномырдиным. Каждая капля пролитой на московскую мостовую крови работала на активизацию толпы, а также повышала вероятность того, что армейские и милицейские силовики предпочтут устраниться от схватки.

Однако, в конечном счете, они не устранились. Государство в октябре 1993 года было, конечно, очень слабо, но, как выяснилось, не настолько слабо как в феврале 1917 года или в августе 1991 года. В элитах (в том числе силовых) было понимание того, что твердая власть им нужна. Одним она была нужна потому, что эти люди уже чувствовали возрождение России и понимали необходимость трудных реформ. Другим она была нужна потому, что подняла их из грязи в князи, сделала крупными «военачальниками» в сравнительно молодом возрасте. Третьим она была нужна потому, что позволяла сформировать крупные капиталы буквально из ничего.

Всего этого ни Руцкой, ни Хасбулатов, ни их уличные сподвижники во внимание не приняли. Тактически они грамотно действовали в духе теории Шляпникова, но стратегически проиграли, поскольку не учли, как быстро меняется страна, в которой начались реальные преобразования.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Перейти на страницу автора