«Гуманитарии — это психотерапевты, без которых мы обречены на коллективный невроз»

Почему современное общество не может обойтись без гуманитариев даже в век технического прогресса, и как кризис гуманитарного знания поставил мир на грань катастрофы, в интервью «Росбалту» рассказал историк Даниил Коцюбинский.

— Сегодня создается впечатление, что в «мире высоких технологий» гуманитарии отошли на второй план. В центре внимания — IT-технологии, точные и естественные науки. Означает ли это кризис гуманитарного направления?

— Академическое гуманитарное знание во всем мире сейчас действительно оказалось под вопросом — в частности, потому что перестало претендовать на способность познать законы развития, с помощью которых можно «правильно» строить будущее. Изначально такую иллюзию породил технический прогресс XIX столетия, в результате которого сложилось представление, что возможности человеческого разума безграничны и люди могут познать себя — психологически, социально и исторически — точно так же, как познали материю. Можно сказать, ученые в тот период (да и позднее, хотя все менее и менее уверенно с каждым новым поколением исследователей) пытались «математизировать» гуманитарные науки. От них ждали открытия неких «объективных законов развития», основанных на «позитивном знании» — то есть на абсолютно достоверных, «объективных» фактах, которые как бы сами подводят ученого, а вместе с ним и все общество, к «единственно верным выводам».

Марксизм с его стремлением к «строго научному» толкованию общества и открытию «объективных законов» его развития был вполне мейнстримным, позитивистским по духу, течением той поры. Это был один из примеров, как гуманитарии, подражая естественникам и математикам, анализирующим абстракции или эмпирически постигаемую природу, пытались точно так же наукообразно объяснить человеческий социум и его историческое развитие.

Для Европы крушение веры в такое упрощенное и неверное понимание гуманитарного знания произошло после Первой мировой войны. Ее итоги подорвали теорию неизбежного и спокойного конституционно-демократического прогресса, на базе которой выстраивались проекты великого и счастливого будущего. В дальнейшем ХХ век опроверг и другие «прогрессистские» мечтания — националистические и коммунистические. При этом все эти прогнозирующие гуманитарные концепции претендовали на научность. Однако они не только себя не оправдали, но и породили террор, страшные войны и огромное количество человеческих трагедий.

В итоге сегодня мы находимся в точке, когда утрачена вера, что завтра будет лучше, чем вчера, что материальный прогресс автоматически приносит вместе с собой решение основных социальных проблем, что демократия может восторжествовать по всему миру или же, наоборот, что какая-то часть человечества может идти неким особым путем и достичь прогнозируемо стабильных высот прогресса. Все эти варианты «научно-прогрессистских» идей на сегодня устарели и поддерживаются не столько академическим ученым сообществом (хотя по инерции многие ученые продолжают повторять прогрессистские мантры), сколько усилиями политиков и пропагандистов.

— Получается, на протяжении почти двухсот лет от гуманитарных наук ждали некого точного знания — что, как выяснилось, невозможно. В чем же тогда состоит их главная задача теперь? Или их в самом деле пора отправить на свалку истории?

— Функционал гуманитарных наук есть, просто он в реальности другой и должен быть в этом своем истинном качестве осознан и сформулирован. Гуманитарные науки не должны стремиться «открывать объективные законы» и обслуживать тот или иной вариант «идеологии универсального прогресса». Их задача другая — дать каждому социуму в отдельности и человечеству в целом некую «правильную мобилизующую мифологию». То есть такую систему представлений о прошлом, настоящем и будущем, которая выглядит в целом убедительной (хотя и не бесспорной) и позволяет каждому человеку в отдельности и обществу в целом не чувствовать себя потерянным в пространстве и времени и в то же время иметь возможноcть свободно жить и распоряжаться собой и своими планами. Иными словами, главная задача гуманитарных знаний — помогать людям не впадать в порожденный чувством неопределенности коллективный невроз, иметь в каждый конкретный момент более или менее внятный ответ на вопросы: кто мы, откуда мы движемся и куда идем. Без ответа на эти базовые вопросы ни человек, ни общество не могут чувствовать себя комфортно.

Но вот какой именно гуманитарный нарратив обеспечивает подобный комфорт, зависит от эпохи, культуры, воспитания и контекста. Причем человеку, не являющемуся специалистом в той или иной гуманитарной сфере, в любом случае требуется упрощенная «гуманитарная картина мира», предложенная ему как полуфабрикат, который просто нужно «разогреть» и «употребить». Его и готовят гуманитарии.

Совокупными усилиями они вырабатывают максимально достоверный мобилизующий миф (а точнее, набор вариантов таких мифов), адекватный современному представлению, каким должно быть знание и понимание отдельного человека и общества в целом. Сегодня мы живем в эпоху рационализма и наукообразности. Поэтому нам необходимо, чтобы картина мира была преподнесена не народными сказителями, как это было в древние времена, а учеными, и на базе фактов и их логически упорядоченного анализа, а не заклинаний и магических ритуалов.

Если же функция логически упорядоченной и фактологически обоснованной интерпретации всей совокупности гуманитарных проблем не будет выполняться полноценно, то общество, привыкшее доверять науке, через какое-то время впадет в состояние невроза и начнет испытывать дискомфорт. Он будет осознаваться как некий «кризис общественного самосознания», толкающий социум к деструктивным формам преодоления этого кризиса по принципу «разрубания гордиева узла».

Так что гуманитарии — это психотерапевты, которые говорят с обществом о его проблемах и пытаются рационализировать эмоции «пациента». Если же они в какой-то момент теряют контакт с «пациентом», тот начинает впадать в состояние внутреннего, а затем и внешнего саморазрушения. На мой взгляд, сегодня во всем мире гуманитарное знание утратило способность говорить с обществом о волнующей его проблематике и на адекватном его самоощущению языке.

С этим и связано ощущение кризиса гуманитарного знания в целом. Наглядные примеры, подтверждающие мою мысль — по-своему карикатурная неспособность мировых гуманитариев предсказать и угадать развитие важнейших событий хотя бы на «5 секунд вперед». Я имею в виду такие эпизоды новейшей истории, как крушение СССР, атака террористов 11 сентября, возникновение Аль-Каиды и ИГИЛ (террористические организации, запрещенные в РФ — «Росбалт»), референдумы в Шотландии и Каталонии, присоединение Крыма к России, Брекзит, победа Трампа, девятый вал беженцев из Азии и Африки, обрушившийся на Европу и т. д. Список этих «гуманитарных неожиданностей», взламывающих традиционную «научно-прогрессистскую парадигму», по сути, бесконечен.

— Почему гуманитарии оказались настолько не подготовлены к будущему?

— Думаю, основная причина в том, что после Второй мировой войны возник феномен своего рода стихийного табу на новые «большие концепции». Слишком катастрофичными оказались все предыдущие версии реализации той или иной «великой идеи». Великая идея прогрессистского экспансионизма и державного величия породила Первую мировую войну, великая идея национального величия — фашизм, нацизм, Вторую мировую войну и Холокост. Великая идея социальной справедливости — коммунистический тоталитаризм, большой террор, множество войн и истребление миллионов людей.

Поэтому во второй половине XX века возобладала идеология сохранения международного статус-кво любой ценой. Институционально-силовой основой этой глубоко консервативной гуманитарной парадигмы является нынешняя конструкция ООН с Советом Безопасности во главе, а также наличие в мире ядерных «сдержек и противовесов». Но, как мы видим, в последние годы стремление сохранить международную жизнь, а равно социально-политическое устройство существующих стран в их наличном формате вместо стабильности порождает нарастающий общемировой хаос. И вот на этот главнейший и очевидный вызов гуманитарное знание внятно ответить отказывается. Нового мобилизующего мифа, адекватного реальности, ни миру в целом, ни отдельным социумам, из которых он состоит, на сегодня гуманитарным цехом не предложено.

— Вы упомянули, что гуманитарии — это своего рода психотерапевты для социума. А с какой проблемой к ним сегодня обращается российское общество?

— На мой взгляд, оно, в первую очередь, пытается разобраться, почему мы такие неудачники: сами виноваты или кто-то другой? Наиболее живая часть современного российского исторического нарратива (мне проще говорить об истории, а не обо всем гуманитарном знании в целом) посвящена попытке предложить разные варианты ответа именно на этот вопрос. И очень важно, чтобы такой терапией занимались профессионалы-ученые, а не шарлатаны. К слову, с каждым годом авторов, стремящихся найти научно аргументированное, хотя и оставляющее простор для дискуссии, объяснение, становится все больше. И это вселяет в меня определенный оптимизм и надежду на способность российских историков не утратить контакт с социумом.

— А нет ли опасности, что как раз профессионалов у нас будет в целом становиться все меньше? В последнее время все более распространенным становится убеждение, что человеку с гуманитарной специальностью гораздо сложнее найти работу, обеспечивающую достойную жизнь…

— Опыт показывает, что так или иначе социум всегда инстинктивно будет вкладываться в гуманитариев. Без них и без дискурса, которому можно доверять, обществу попросту будет страшно остаться. Условно говоря, в ситуации «наедине с Мединским» даже Кремль, как мне кажется, оказаться бы не захотел, не говоря уже об образованной части российских граждан.

Что касается авторитарной власти, то она нуждается не просто в нелепых пропагандистских лубках, но и в профессионально интерпретированной памяти и основанной на ней исторической политике, формировать которую без помощи профессиональных «историков-коллаборационистов» невозможно.

В то же время, если речь не идет о жестком тоталитарном государстве, значительная часть социума будет сохранять запрос на независимое историческое знание, и он также будет тем или иным способом стимулировать встречное предложение от исследователей, которые стремятся деконструировать авторитарную пропаганду. Эти ученые работать не прекратят — пусть и за меньшие деньги, чем историки-коллаборационисты.

— Но в том-то и дело, что далеко не каждый готов связывать свою жизнь с профессией, которая будет приносить заведомо небольшой доход.

— Без сомнения, в современной России гуманитарием быть трудно. Необходимо либо вписываться в пропагандистскую машину, либо выискиваешь какие-то точечные места работы (что не так просто), либо мириться с тем, что придется жить на весьма скромную зарплату или находиться в вечной погоне за грантами и подработками.

Одним словом, чтобы профессионально состояться, гуманитариям в России, как мне представляется, нужно прикладывать больше усилий, чем технарям. Но при желании и наличии энергии этот вопрос все-таки решаем.

— На Западе картина другая?

— Там на первом месте стоит кризис фундаментального гуманитарного знания, о котором я уже сказал выше. Никто особо не покушается на свободу творчества западных гуманитариев, не стремится лишить их высоких зарплат или оставить без вакансий.

Но в целом гуманитарное знание на Западе, по моим ощущениям, превратилось в вялый и многословный «шумовой фон». Три последних постмодернистских десятилетия привели к тому, что стало — по умолчанию — не вполне ясно, а зачем вообще нужны гуманитарии, которые только и делают, что уходят от определенных ответов и от поиска новых парадигм, повторяя в тысячный раз, что все условно, относительно, вербально, конвенционально и т. д.

Перестав мыслить «большими схемами», историки, например, адаптировались к изучению каких-то частностей и коротких отрезков, социальной статики прошлого. Это тоже важно, конечно, но в данной ситуации подобный подход напоминает ловлю блох, когда кровоточит артерия. Отказываясь от целостного и притом нового, адекватного современным вызовам, а не старого наивно-прогрессистского восприятия человеческой истории, ученые, как мне кажется, не в полной мере отрабатывают свое социальное предназначение.

Отчасти и по этой причине мир сегодня сломя голову катится к войне и глобальному неблагополучию обществ, совершенно не понимая, почему и что с этим делать хотя бы в рамках мобилизующего мифа, созвучного нынешней реальности.

— Появлению новых идейных парадигм мешает только страх перед обрушением статус-кво? Но ведь оно уже происходит…

— Есть и еще одна важнейшая причина того, что мир тонет в интеллектуальной пустоте, сформированной пренебрежением к гуманитарному знанию и к любым попыткам по-новому описать прошлое и спроектировать будущее. Проблема не в том, что в современном мире нет умных людей, а в том, что у общества — даже при наличии условного желания — нет даже физической возможности к ним прислушаться. У интеллектуалов-гуманитариев, презентующих что-то новое, попросту нет возможности сделать свои идеи фактом массового сознания, если эти идеи не берется «пиарить» какая-то мощная лоббистская сила, например, правительство или иные общественные институции.

Но такого рода структуры по сути своей глубоко консервативны и ни в каких «обновленческих» гуманитарных парадигмах не нуждаются. В итоге интеллектуалы попадают в водоворот постинформационного общества, в котором информационный поток разбит на мириады не пересекающихся друг с другом фрагментов и где «никто никого не слышит дольше трех секунд».

Иными словами, сейчас в мире такое количество информации, что научно-валидное знание, не поддержанное внешней слой, просто тонет в океане пустословия и графомании. И мало кто в состоянии выловить его и оценить как социально значимое и перспективное. Когда-то такими «интеллектуальными продюсерами» выступали научные школы, то есть сообщества ученых-единомышленников. Но сегодня в условиях атомизации интеллектуального процесса эта традиция также фактически утрачена. А один человек — даже если он сегодня равен по масштабности интеллекта Ницще, Кьеркегору или Веберу — породить новое направление в науке попросту не в силах по тем причинам, о которых я упомянул чуть выше.

Для развития науки нужны дискуссии и столкновения разных школ. Но их по сути нет. В итоге сегодня налицо замкнутый круг. С одной стороны, отсутствие по-настоящему новых исторических (и гуманитарно-философских в целом) парадигм и научного языка, адекватного современным гуманитарным вызовам. С другой — огромное число терминов и научных направлений-однодневок, не прибавляющих понимания главных проблем, а дробящих и усложняющих язык, что только мешает гуманитариям предложить социуму удовлетворительный, то есть не неврозогенный набор социальных мобилизующих мифов.

Как результат — мир продолжает пользоваться концептуальным языком прошлого столетия и проблемы XXI века анализируются давно проржавевшим научным инструментарием. Не имея ничего лучшего, гуманитарная наука, а вместе с ней и социум, достают из могил полуистлевшие одежды мертвецов — наивного либерализма, марксизма, теории модернизации, цивилизационной парадигмы, концепции столкновения культур, национализма, религиозного фундаментализма и т. д. — и в них вальсируют. Но это всего лишь наукообразная попса, спекулирующая на том, что уже давно вышло из употребления и никакому успешному «винтажу» подвержено быть не может.

— К каким последствиям может привести отсутствие глобальных идей, созвучных современным вызовам?

— Человечество, на мой взгляд, интуитивно движется к кризисной ситуации, которая позволила бы обрести новое, адекватное современности понимание происходящего. Одним словом, в мире, в котором гуманитарное знание пребывает в прострации, будут усиливаться «деструктивно-суицидальные» процессы. Притом, в отличие от катастроф XX столетия, когда чудовища являлись порождением «культа разума», сегодня мы являемся свидетелями буквальной материализации знаменитого офорта Гойи, на котором чудовища порождаются «сном разума». А точнее, его истерическим параличом, спровоцированным (помимо чисто технических постинформационных сложностей) страхом перед угрозой повторения травмы эпохи «культа разума».

— Преодолеть полученную травму возможно?

— К сожалению, это удастся сделать, скорее всего, только при помощи другой травмы, ужас перед которой просто станет актуальней, чем страх перед травмой прошлого.

— Неужели нет варианта более «щадящей терапии»?

— Когда гуманитарии начинают уходить от большой интеллектуальной ответственности, это, на мой взгляд, неизбежно приводит к кризису. Конечно, хочется, чтобы к новым конструктивным «мобилизующим мифам» мы пришли эволюционным путем, а не через катастрофу, к которой мы — я имею в виду не только Россию — движемся семимильными шагами. То, что творится на Ближнем Востоке — уже мировая война, хотя пока что «гибридно-замороженная». Мир пришел в состояние глобального интеллектуально-политического, то есть, по сути, гуманитарного тупика. А на фоне хаотизации международной жизни и остановки общего гуманитарного развития происходит архаизация (а значит, в перспективе — кризис и обвал) таких систем, как Россия, которая ментально все более откатывается в прошлое.

— Опять-таки получается замкнутый круг. Гуманитарии должны искать ответы на глобальные вопросы — но в то же время само это направление в глубоком кризисе.

— Тем большая ответственность лежит на гуманитариях, которые еще находятся в здравом уме и трезвой памяти. Все-таки у них еще есть шанс заставить общество встряхнуться, несмотря на все информационные средостения. Хотя на уровне фундаментального знания ничего не происходит, гуманитарный прорыв назрел. Альтернативы здесь нет. Мир нуждается в перестройке, и многое будет зависеть именно от того, какие проекты предложат гуманитарии.

Беседовала Татьяна Хрулева

Глобальные вызовы, с которыми столкнулась в последние десятилетия человеческая цивилизация, заставляют общество все больше прислушиваться к мнению ученых, мыслителей, философов, деятелей общественных наук. Проект «Квартирник» представляет петербургских интеллектуалов, которые ищут объяснения проблемам XXI века.

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.