«Наше сознание переписали не политики, а художники»

Спектакль «Чук и Гек», поставленный на Новой сцене Александринского театра режиссером Михаилом Патласовым, в 2018 году стал лауреатом главной театральной премии «Золотая маска» в номинации «Спектакль малой формы». Патласов обратился к известному рассказу Аркадия Гайдара, нагрузив оптимистическую историю о том, как два брата со своей мамой едут к папе на северную научную станцию встречать Новый год, документальными свидетельствами о времени репрессий. Мало кто задумывался о том, что в рассказе Гайдара, относящемся к 1937 году, папа мальчиков вряд ли работал на северной станции, а сидел он, скорее всего, в лагере без права переписки.

«Росбалт» поговорил с Михаилом Патласовым о том, почему он взялся за эту тему.

— Михаил, можно представить вашу радость от получения «Золотой маски»!

— Вообще когда когда в спектакле речь идет о национальной травме, то особой радости не испытываешь. Но мы, безусловно, рады победе. «Маска» дает уверенность в том, что мы делаем что-то продуктивно, и появляется возможность большему количеству людей узнать, как оно было на самом деле. Есть понимание не только со стороны зрителей, но и профессионального сообщества, что это попадает, работает и запускает некий мыслительный процесс у народа.

— В спектакле много исповедальных моментов, он будет и дальше нарастать новыми историями?

— Форма спектакля останется та же. Однако процесс идет у самих артистов, и они хотят высказаться о своих родных и близких: практически у всех находятся истории о репрессированных. Мы обязательно используем документы, свидетельства. Я по первому образованию юрист, следователь, и для меня точность, документальность необычайно важны.

— Что стало отправной точкой?

— Все началось с артиста, который позвонил ночью и сказал, что надо делать спектакль, связанный с 1937 годом. Я спросил: «Ну как это может сочетаться — я и 37-й год?» Он добавил: «Нет-нет, это важно, потому что я не могу жить со своей девушкой». Рассказ артиста на следующий день был вполне логичен: когда-то его семья забрала квартиру родственницы, которая пошла по этапу в 1937 году. И когда женщину освободили, жилье ей так и не вернули. Мой коллега внутренне никак не мог перебороть ту давнюю историю, хотя не был ни в чем повинен: жилье ему досталось в наследство. Я понял, что нужно поднимать эту тему. Со временем репрессий, этапов, арестов связано все в нашей стране. Если не был репрессирован родственник, значит, был кто-то по другую сторону лагерного забора.

— В спектакле актер Валерий Степанов как бы рассказывает историю от лица своего деда, который был сталинистом… Это сложно для человека — говорить о неприглядном из своей жизни?

— Я еще в «Антителах» (этот спектакль тоже получил «Золотую маску») начал эту историю. Когда у артиста есть похожая проблематика, то он не играет ее, а существует в некой внутренней терапии, проговаривая каждый раз свои проблемы. Так строится психология. Я думал, что-то стыдное люди прячут, но пообщавшись с психологами, понял, нет, это контролируемая история. Так что получается на сцене? Как по Станиславскому, включается третье «я» — оно наблюдает и не дает человеку сорваться в какое-то эмоционирование. Это своего рода психодрама.

— У вас лично были какие-то истории в семье?

— У меня был раскулачен прадед. Ему сказали, что ты либо едешь на Север, либо все отдаешь. Он отдал все свое хозяйство. Я помню в детстве эту мантру: «Нам должны вернуть то, что забрали, это поле было наше…» Я вот лично теперь не хочу никакой недвижимости, не хочу однажды все потерять. В нашей стране все возможно.

— Гайдар оказался многослойным?

— Я думаю, Гайдар был человеком искренним: он верил в то, что делал. Знал, что были репрессии, жену бывшую практически снял с поезда, придумав невероятный звонок Ежову, за который человека, давшего телефон, по одной из версий, расстреляли. Меня поразило, как Гайдар умудрился видеть в этом позитив. Насколько он верил. И мучился. Он дико травмирован. В 14 лет Гайдар приводил приказы о расстреле в исполнение. А в шестнадцать был командиром в отрядах ЧОНа. Он совершал какие-то поступки, порывистые, эмоциональные, за что был исключен из партии.

Почему он придумал движение тимуровцев? Они ведь в какой-то момент конкурировали с пионерами. Даже звонок был Сталину про тимуровцев — мол, подрыв? При этом Гайдар был потомком Лермонтова. И он, конечно, дико любил этого поэта. И всегда хотел, как Лермонтов, быть героем. Почему он писал детские рассказы? Психологически объяснимо: он пытался не фокусироваться на том страшном, в чем проходила его юность, уходил от этих воспоминаний. Но они его догоняли всю жизнь.

В спектакле мы прочли свидетельские показания, а вот эту внутреннюю линию Гайдара не стали проявлять до конца, — не имеем такого права. Хотя в конце звучат записи из его дневников. Там много боли. Семь или восемь раз он лежал в психиатрических больницах. В поездах находился больше, чем дома. Бесконечные дороги. В итоге снова попросился в армию — ему отказали. Он пошел военным журналистом к партизанам. И там снова хотел воевать, ходить в атаки, быть командиром.

У меня есть нереализованный финал спектакля. В 1963 году была написана жутчайшая пьеса «Всадник, скачущий впереди» — пьеса про Гайдара, где Чук и Гек выходят на гору и видят, как в них стреляют немцы. «Товарищ Гайдар, не умирайте!» — кричат дети. И я понимаю, что наверное, для художника это очень страшно. Твою фальшь окончательно залакировали. Я чувствую в этом смысле метания Гайдара. Может быть, нам сегодня нужно понимать: не политики переписали наше сознание, это сделали мы, художники. И это, в том числе, история об ответственности нашей, художников. Мы не имеем права повторять сегодня эти ошибки.

— Бытует мнение, что не следует каяться за грехи предков, не надо ворошить историю, а просто перешагнуть и жить дальше.

— В Библии говорится о грехе до седьмого колена. Под грехом я подразумеваю травму, которая не дает развиваться дальше. Нам нужно осознать эти грехи, во что они выросли. К покаянию, как и к исповеди, необходимо подойти. А исповедь предполагает психологический труд по осознанию своих грехов. И не перед батюшкой, а перед Богом и самим собой.

— В театре это возможно?

— Кстати, гораздо успешнее, чем в реальной жизни. Пожилая актриса мне сказала недавно: «Почему мы работаем в театре, денег же здесь нет. Мы понимаем, на что себя обрекаем. Но у нас есть возможность переписывать свои архетипы». Вот что дает свободу — когда ты сопереживаешь кому-то, когда ты способен меняться, наполняться, освобождаться от наслоений грубых и разрушающих. А что есть все наши парады на площадях? Это же форма древнего театра, в котором тебе моментально переписывают все твои архетипы.

Мне кажется, мой разговор с Гайдаром — это исповедь. Наша общая с ним. И у меня желание — его реабилитировать, с точки зрения художника, потому что ему плохо.

— Ваша тема бездомных — спектакли «НеПрикасаемые» — она проявилась как инструмент, что-то сдвинулось в обществе по этому поводу? Почему этот проект был так интересен молодым?

— Тут важна методичность. Мы в общем закрыли этот проект. Но планируется сделать мобильное приложение на эту тему — у нас километры записанных интервью с бездомными. Молодых, надеюсь, зацепила эта тема, им вообще нужна встряска, особенно — благополучным мальчикам и девочкам. Они должны понимать, что кому-то рядом может быть очень несладко. Один бездомный мне рассказал, как он выжил — а у него была последняя стадия ВИЧ. Выкарабкаться нереально — оказался в ночлежке, потом в больнице. И он выжил! Потому что начал помогать другим. Это вообще мощный психологический прием: помогая другому, помогаешь себе.

Моя задача в «НеПрикасаемых» была включить молодежь в эту работу. Сейчас в Европе все дети после 9 класса идут в хоспис, в дома престарелых, там они учатся состраданию.

— После «Чука и Гека» вы опять возьметесь за социальный проект?

— Я бы хотел сделать что-то для подростков, например, про сложные любовные взаимоотношения, но появилась другая тема — неизвестные письма царской семьи, написанныe незадолго до расстрела. Они еще даже не расшифрованы. Письма были распроданы на аукционах по одному, причем ни одно не попало в Россию. Их уже никогда не собрать вместе. Но у меня хранятся фотографии этих писем, и это потрясающее обретение. Видно, как уменьшались размеры листков, и почерк становился мельче, убористей…

Я опять стал копаться в документах, свидетельских показаниях людей, которые отказались убивать Романовых. А потом были эти 20 минут расстрела, когда девушек пришлось добивать штыками, потому что пули застревали в корсетах… Это так затронуло меня, тем более что я родом из тех мест. Я деревенский житель — программа моя заложена там. Мама с папой да триста человек во всей деревне — и всех знаешь. Два раза в год езжу туда, подпитываюсь.

…Поваренок выжил в доме Ипатьевых. Хочу организовать экспедицию и порасспрашивать людей, кто что помнит.

— Бывала там, места особые…

— Урал — место непростое. Николай II в 1910 году открыл Белогорский монастырь для старообрядцев, для русских, не имеющих веры — раскольников, киржаков. Там же куча деревень, в которых никаких церквей не было. И моя бабушка рассказывала такие страшные вещи об их жизни, что никакой Гоголь со своей Диканькой в сравнение не идет.

В 1910-м году монастырь открыли, а в 1919-м закрыли. Кого покрестили за 10 лет? О каком христианстве можно говорить? Хотя когда-то в древние времена именно в Сибири была величайшая культура — в курганах находят предметы искусства пятого тысячелетия до нашей эры, здесь проходил путь в Индию, и много народов оставили свой след.

Когда я приехал в Москву учиться, я понял, что говорю на чужом языке. Питер мне ближе, потому что тут много финно-угорского в культуре, что роднит с Уралом.

— Театр — это для вас все?

— Не знаю. Скорее, театр — это способ разобраться с самим собой, со своими рефлексиями, травмами и надеждой, что твой разбор кому-то будет полезен для осознания себя тоже.

Беседовала Елена Добрякова

Глобальные вызовы, с которыми столкнулась в последние десятилетия человеческая цивилизация, заставляют общество все больше прислушиваться к мнению ученых, мыслителей, философов, деятелей общественных наук. Проект «Квартирник» представляет петербургских интеллектуалов, которые ищут объяснения проблемам XXI века.