Памяти Дмитрия Циликина

Скверное начало: в шесть утра, шагнув на питерский перрон с московского поезда, узнать из Твиттера о смерти Димы Циликина.

54 года, чуть старше меня, жил один, был зарезан у себя дома, информации о взломе нет никакой: значит, убийцу впустил сам. Богачом не был. Дальше имеются варианты, но их немного, тут поставлю точку.

Важно другое.

Дима Циликин был дитем питерских конца 1980х — начала 1990-х, когда вечно блуждающая ось мировой культуры переместилась в голодную разрушающуюся Северную столицу, сквозь трещины в которой бурно и буйно начало расти все, что было способно к радостному танцу свободы, — полная противоположность и 1920-м, мандельштамовской траве забвения, и 2000-м, путинской сытой серости.

Для нынешних молодых это звучит странно, но тогда Питер на короткое время действительно стал центром мира, и уж точно — страны. Все лучшее, крутое, новое, cool & fun, было здесь. Юный светящийся Гребенщиков (Джоан Стингрей, одной из первых угадавшая смещение мировой оси, немедленно оказалась здесь — вон, она только что выложила на сайте снимки тех лет: сидит, счастливая, в одной ванной с БГ, и, должно, рафаэлевы путти взбивают им небесную пену). Хрипатый р-р-р-рокочущий Шевчук. Бешеный, как Азия, Цой. Вообще рок-н-ролл, звучащий из каждой щели. Алеша Кострома, обклеивающий гаубицы Петропавловки перьями. Мамышев-Монро, разрисовывающий портреты Политбюро; «пиратское ТВ» и юненький Бугаев-Африка; томно-манерная «Новая Академия» Тимура Новикова, запустившая апулеева осла в питерские парки; некрореалисты во главе с Юфитом; пылающее лапидарное граффити на макушке брандмауэра на Фонтанке: «Жан Татлян» — как подпись неба. Новый кинотипаж — Баширов: любопытствующий городской сумасшедший, эдакий Глюкля и Цапля в мужском теле. Французская киноакадемия сходит с ума по «Красному на красном» Дебижева (а российская публика — по «Два капитана-2» с Курехиным и БГ). Курехин в «Поп-механике» запускает кроликов бегать по сцене и спускает из-под колосников упакованного в кокон из фольги Хиля — советскую икону, будущего интернетного Мистера Трололо. Вся страна смотрит «5 канал» с Курковой, «600 секунд» с Невзоровым и «Адамово яблоко» с Набутовым. Игорь Мельцер открывает «Хали-Гали» с Трахтенбергом. Митьки устраивают бестиарий в Летнем саду. На открытии первого гей-клуба в особняке фон Дервиза на Галерной пол-Питера уверяет другую половину, что здесь исключительно по приглашению… Разъезжаются под утро, многие — во всехприемлющие сквоты.

Денег не было вообще или почти вообще; Майк Науменко, «Зоопарк», попросил японцев в обмен на интервью купить в «Березке» баночного пива; все делали все за счастье и ради счастья, и боги улыбались над городом, и сквозь облака торчали их бороды, и каждый, кто дерзал, мог дернуть бога за бороду, и рука немедленно становилась золотой.

Дима Циликин оказался из тех, кому позолотили если не руку, то перо.

В это отчаянно-прекрасное время он начал писать для питерской газеты «Час пик» (ах, какая была газета!) колонку о сексе (Sex in the City не было и в проекте), эдакий секс-просвет для советского человека, стремительно перестающего быть советским. Это была прекрасная — короткая, точная, интеллектуальная и упоительно смешная — колонка об играх с желанием, телом и полом. Несколько заголовков, невозможных по совковым меркам, я помню до сих пор: «- Что это, дядя? — спросила она»; «Ох, цветет калина в поле у ручья. Парня мало. Дога полюбила я…» Даниил Гранин, смущаясь, признавался тогда главреду «Часа пик» Наташе Чаплиной, что начинает читать газету именно с этой колонки. Господи, да кто не покупал «Час пик» ради колонки Циликина!

Это было лучшее время Питера после Серебряного века, и у многих это навсегда осталось лучшим временем жизни, и у многих — временем высшего профессионального подъема.

Мир покрутился юлой пятилетки полторы на ленинградско-питерской оси — и укатил в сторону Китая, а те, кто решили, что это теперь навсегда, проиграли, оставшись в пустоте с собственным головокружением.

Питер остался центром кайфа, но перестал быть центром силы. В поисках силы кто-то уехал в Лондон, кто-то — в Москву, кто-то разумно переквалифицировался в рестораторы и отельеры, кто-то стал жить на два города.

Дима Циликин остался в Петербурге, но тот циликинский писательский слог остался с тем Петербургом. Циликин продолжал работать на вымирающие понемногу газеты, писал театральные рецензии с подробным пересказом сюжета, пару раз выступал резонерски в дискуссиях с тем подтекстом, что кто в Петербурге не родился, тому петербуржцем не стать.

Я же говорю: время ушло далеко, а Циликин уходить не захотел или не смог.

Но этот мальчишка, черт побери, вписал свои золотые слова, заголовки, идеи в тот век! Сделал свои па, повороты, пируэты в том безумном карнавале эпохи. Успел, станцевал свой танец — и пусть живые завидуют ему, мертвому.

Вечной памяти ему не будет, потому что вечной памяти не бывает, но он успел причаститься той эпохи и успел причастить других, и за то одно мной навсегда любим.

Этот умный, классически образованный, чуть двусмысленный, чуть провинциально надменный мальчик, которому отпущены теперь все грехи.

Дима Циликин.

Аминь.

Дмитрий Губин