"Мы нация экстремального подъема душевных сил"

Когда Ксения Малич первый год работала в Эрмитаже, чтобы не заблудиться, ориентировалась по видам из окон. Теперь даже скучает: «Заблудиться в Эрмитаже — большое счастье для студента-искусствоведа. Потом эта неопытность, к сожалению, исчезает». Ей нескучно смотреть на черно-белые графические листы и три недели проводить в архивах финских музеев, чтобы потом делиться открытиями с посетителями Эрмитажа.

До 31 января в Главном штабе открыта выставка «Золотое поколение. Модернизм в финской архитектуре и дизайне», которую курирует Ксения Малич. В рамках проекта "Петербургский авангард" она рассказала, чем российские архитектурные традиции отличаются от скандинавских, есть ли у Михаила Пиотровского преемник и почему стоит верить в «память места».

- Когда в Эрмитаже решились показывать и рассказывать о современной архитектуре? И зачем решились?

— Это было параллельно зарождению проекта «Эрмитаж 20/21» в середине 2000-х годов, когда стало ясно, что нужно показывать современное и актуальное. Тогда и возник отдел современного искусства. И сразу же, как только мы начали готовить выставку Сантьяго Калатравы, стала вырисовываться концепция долгосрочной архитектурной программы. Было понятно, что мы не можем привозить только блокбастеры с крупными именами — актуальных современных практиков, поскольку в целом музейная образовательная функция в отношении современной архитектуры в Петербурге находится в подвешенном состоянии. Нам показалось важным рассказывать историю архитектуры XX века, чтобы понять, откуда взялось все то, о чем мы активно в городе спорим, разложить по полочкам генеалогию, понять истоки. В этих двух направлениях и развивались наши кураторские замыслы: с одной стороны, познакомить с известными мастерами, с другой — рассказать о языке модернизма, как он зарождался.

Стараемся совместить два подхода: сохранить научный уровень выставочных проектов и учесть то, что человеку, который не читает каждый день архитектурную периодику, скучно смотреть на черно-белые графические листы. Хочется рассказать одновременно и историю серьезную (не на уровне статьи из «Википедии»), и историю понятную, которая задевает, привлекает внимание. Пытаемся удержать этот баланс.

- Чего нам ждать в новом году?

— 2016-й у нас, наверное, будет без архитектурных проектов, потому как два последних были очень большие, крупные...

- Устали?

– По-человечески, конечно, устала, но дело не в этом. Каждый проект требует определенной подготовки. Мы не показываем сырые, случайные выставки, они вызревают, на это тоже нужно какое-то время. Поэтому не можем выдавать такого уровня проекты каждый год. Будет небольшой перерыв на научную, исследовательскую работу. Обязательно откроются выставки современного искусства, но в 2016-м они будут посвящены живописи, скульптуре, инсталляции.

- Что будет исследовать Ксения Малич в 2016-м? Уже есть наработки?

— Я много путешествую, иногда целенаправленно ради интересной архитектуры. Мне чрезвычайно интересна скандинавская практика, любопытно, как в экстремальных условиях на протяжении последних 200-300 лет развивалась архитектурная традиция. Одно дело построить в Италии, под южным солнцем, и не заботиться о том, что от перепада температур у тебя осыпется штукатурка, а другое дело возводить здания там, где постоянно находишься в состоянии выживания.

Северный человек умеет вести диалог с природой. Мой интерес к этому возник еще во время изучения древнерусской архитектуры. Новгородская республика была тоже северной страной, страной первопроходцев, покорителей. Такие территории требуют от людей недюжинной силы, смелости сердца. В этом есть какая-то романтическая нотка, но тем не менее мне, как исследователю, было всегда любопытно, что помогает человеку возводить скромную и в то же время величественную, полную достоинства архитектуру.

- Что посоветуете посмотреть в Скандинавии людям, которые вслед за вами этим интересуются?

— На нашей выставке мы многие адреса в Финляндии уже подсказали. Надеюсь, появится новый предмет для архитектурного паломничества. Еще я бы порекомендовала посетить Швецию, не только Стокгольм, но и окрестности, рабочие кварталы 30-х годов. Чтобы понять, как обустроена жизнь людей в столице, надо увидеть, как жили их предки. С этой целью любопытно оценить шведский сельский пейзаж, какой у него рисунок: усадьбы, поля, хутора.

- Вы точно знаете, чем отличается сельская картинка в России от шведской.

— Там протестантская этика, никогда не найдешь нашего запустения. Но отчасти это объясняется тем, что у них просто меньше земли, а значит, ее легче обработать, у любой территории практически всегда есть хозяин. Скандинавия тяготеет к порядку, но порядку ненавязчивому.

- В Швеции и Финляндии вокруг домов только лужайки и газоны, а у нас чаще заборы...

— Знаете, одно дело, когда без заборов живет сто тысяч людей, другое дело — когда сто миллионов. Думаю, дело не только в ментальности, но и в природе человека. Когда людей много — они иначе себя ведут. И нам иногда не хватает хозяина, который с палкой заставит остальных соблюдать договоренности.

- Почему, на ваш взгляд, в Европе дворянские усадьбы чаще всего отреставрированы, а у нас разорены?

— В России действительно много уничтожено. У нас сложно внушить людям, что они принадлежат какой-то большой традиции, что даже если они не владеют объектом по документам, то все равно это — наши дома, церкви, что нас должна заботить их судьба не просто потому, что это памятники архитектуры, а потому, что это личное наследие, мы передаем его потомкам. Мы, наверное, нация экстремального подъема душевных сил. А восстановление усадеб требует больших инвестиций, контроля. Должна быть воля, целенаправленная программа, нужна особая вдохновленность. У нас есть энтузиасты, бескорыстные волонтеры, архитекторы, реставраторы, но только на их усилиях не выстроить реставрационной и охранной политики. У нас очень большая страна, много проблем, и эти вопросы рассматриваются по остаточному принципу.

- Получается, облик современного здания, жилого пространства — тоже никого не заботит?

— Заботит. Просто иное отношение к понятию «красота». В нашей стране современная архитектура развивалась скачками, часто ассоциируется с хрущевскими панельными домами, что не является правдой. Развитие советского модернизма было искусственно прервано в 30-е годы. Все это сказалось на том, что современная архитектура воспринимается как нечто недостойное особого внимания и уважения в обществе. И в силу того, что судьба страны достаточно трагично развивалась в XX веке, все, что свидетельствует о какой-то скудности декоративных средств, ассоциируется с недостаточным богатством, кажется не достойным «высокого» уровня жизни. В Эрмитаже все ясно: вот камень дорогой, вот золото, картины в барочных рамах. А когда речь идет о простом кубике без дополнительного украшения, сразу кажется, что в проект вложено недостаточно средств. Есть, конечно, отдельные поклонники, но в целом в России язык модернизма не находит понимания в том плане, в каком находит у тех же шведов или финнов. Для них простота не синоним бедности, скорее синоним рациональности, ясности. У нас с этим посложнее. Но нельзя же навязывать миллионам людей совершенно иной путь. Нужно менять отношение именно к традиции, культивировать понимание того, что все окружающее тебя — это твое наследие, в каком бы состоянии оно ни было, и если ты хочешь что-то передать своим внукам, то должен об этом здесь и сейчас заботиться, уважать свое прошлое.

- Удалось ли в Главном штабе сохранить уважение к прошлому? Как вам здесь работается?

— Имперский монументальный дух здания Росси никуда не делся, несмотря на философскую концепцию авторов реконструкции Игоря и Никиты Явейнов. Изначальный код отчасти повторяется. Архитекторы сохранили размах — триумфальная лестница, гигантские ворота, анфилада. При этом мне в Главном штабе пока не хватает той исторической памяти, накопленной энергетики, которые есть в Зимнем дворце. Это место еще будет обживаться, наполняться собственной историей. И тогда смогу сказать, уютно мне здесь или нет. Все зависит от того, что здесь будет происходить. Стены все помнят. Я не мистифицирую, но практика показывает, что «память места» очень серьезно влияет на атмосферу в здании. Бывает — прекрасный архитектурный памятник, но в нем некомфортно находиться.

- Вам, наверное, не стыдно приводить иностранцев в Главный штаб, учитывая их опыт создания пространств современных музеев?

— Не стыдно, наоборот. Любой человек, который имеет отношение к архитектуре, понимает, что это грандиозная работа. Отрадно видеть восхищенный взгляд человека, который впервые попадает в Главный штаб, когда он поглощен пространством большого двора, лестницы, ворот, почти «вавилонского» масштаба. Когда архитектура способна произвести такое впечатление, когда она явно тебя захватывает, увлекает, это свидетельствует о том, что здесь воплощены серьезные и удачные идеи. Бывает, что испытываешь удовольствие, источником которого является именно архитектурный прием, например, световые барабаны на четвертом этаже. Здесь есть места, в которых тяжело, но есть и безусловные архитектурные победы.

- У Эрмитажа — Главный штаб, здание Биржи, фондохранилище в районе Старой Деревни… Почему пока одни музеи только мечтают продлить график работы, вы начинаете пускать не только по вечерам в среду, но и в пятницу? Эрмитажу легче, чем другим?

— Это благодаря наличию воли. Если есть желание, можно сделать все, что угодно, и вдохновить на что угодно.

- Простите за не вполне корректный вопрос, но есть ли у Михаила Пиотровского преемник? И нужен ли? Ведь у нас часто в сфере культуры крупные театры и музеи возглавляют лидеры, а после их ухода все устаревает и дряхлеет.

— Мы этот вопрос даже с коллегами не обсуждали.

- Но преемственность будет?

— Она уже есть. Это главное, чем живет Эрмитаж: для нас важно сохранить традицию, не относиться к ней как к рутине, которая тормозит, а поняв, что традиция возникает не случайно, только стоя на плечах своих предшественников, ты сможешь выше шагнуть. Когда существует преемственность, тогда и происходит позитивное развитие. Наш отдел современного искусства в принципе молодой. Нам недавно нужен был лаборант, был огромный конкурс — 53 человека на место, в основном молодежь.

- Это потому что у лаборантов зарплаты высокие или потому что Эрмитаж?

— Потому что Эрмитаж. Зарплата для соискателей не имела значение. Мне изнутри сложно представить, насколько престижно и даже модно трудиться у нас. Но безусловный факт: уважение и пиетет к Эрмитажу у всех, кто хочет здесь работать, существуют.

- Когда вы сами приняли решение, что будете служить в Эрмитаже?

— Я начинала в Музее истории города. В какой-то момент личного кризиса мне показалось, что занимаюсь профанацией, что искусствоведение — просто миф. Стоило полгода пожить без профессии, чтобы понять, что уже не могу без нее. И тогда осознала: если возвращаться в музей, то можно пойти только в Эрмитаж. Я была уверена, что это единственное место, которое не разочарует, что здесь основы профессии историка, искусствоведа, археолога сохранились в том объеме, в каком они мне казались необходимыми. Это было скорее наитие, я просто знала. И ни одного дня не было, когда бы разочаровалась.

- Что и кто вам нравится в петербургской архитектуре?

— Мне нравится Сергей Чобан. За его рафинированную внутреннюю школу, благородный почерк, за его прекрасную руку рисовальщика, не только за остроумные решения, благодаря которым он стал известен (торговый центр «Лангензипен» на Каменноостровском проспекте, бизнес-центр «Бенуа» на Свердловской набережной).

Любопытны некоторые здания Евгения Герасимова. Более того, мне кажется, у «дома с грифонами» на Крестовском острове есть свои достоинства. Проект Максима Атаянца для Набережной Европы может сколько угодно не нравиться, но проект в первую очередь великолепно нарисован, сделан качественно. А этого сегодня часто не достает в архитектурной практике.

У нас не хватает хороших градостроительных решений в плане развития города. Есть группа людей, которая пытается сохранить все, что только можно сохранить, и есть их противники, которые не хотят ничего сохранять. Мы мечемся между этими крайними точками зрения, погрязли в будничных ситуациях. Мне кажется, иногда надо подниматься над суетой дискуссий и смотреть шире. Опять же вопрос воли. Потому что пока в Петербурге есть налет провинциальности в том, как развивается город и как принимаются решения по реконструкции и застройке.

- Как историк архитектуры оценивает новую сцену Мариинского театра?

— Мне кажется, это рядовая застройка, немного морально устаревшая, добротная и безликая. Если бы страз было поменьше, но это уже дело вкуса… Мне кажется, что там «отреставрированный» фрагмент Литовского рынка Кваренги смотрится как насмешка над градозащитниками. Жалко, что в Петербурге не получился выдающийся памятник современной архитектуры. Зато внутри с точки зрения функционала все прекрасно, продуманы многие детали. У нас часто архитектор построил здание, а потом оно наполняется какими-то непонятными ручками, скамейками, указателями. В Мариинке-2 такого нет, там проект от начала и до конца реализован. Хороших музыкальных залов в мире не так много. В городе есть куда более спорные современные объекты.

- На что вы предпочитаете не смотреть в Петербурге?

— Странно видеть в городе, где существует великая классическая традиция, небрежное использование элементов ордерной архитектуры.

- А в споре про блокадную подстанцию на Фонтанке вы на чьей стороне?

— Считаю, что здание нужно сохранять. Как раз к вопросу о традиции — о том, что до тебя было и что после тебя останется.

- Вы явно разделяете философию Пиотровского о том, что, пока политики ссорятся, музеи могут объединять людей и страны.

— Ради этого и работаем. Когда я только начинала, все время думала: «Ну, как же так: пока кто-то на заводе трудится, ты сидишь и читаешь переписку Бенуа, за это еще деньги получаешь». Долгое время пыталась найти оправдание. И оно, наверное, в том, что, когда человек приходит в музей и отвлекается от будней, ему хочется свои внутренние силы пустить на что-то позитивное и созидательное. И, к счастью, культура существует вне политики. Не вне экономики, как бы иногда хотелось, но точно вне политики.

- Вы верите, что даже одна выставка может воспитать аудиторию?

— «Воспитать» — не совсем верное слово. Но если бы не верили в перемены, не занимались бы выставочными проектами. Мы надеемся, что не только студенты-архитекторы, но и другие петербуржцы смогут узнать и оценить, как так получилось, что вся Финляндия довольна своей архитектурой. Постепенно глаз насматривается, начинает привыкать, какие-то решения становятся узнаваемыми. Как правило, то, что знаешь, то и любишь. Чем больше знаешь — тем больше любишь.

Беседовал Егор Королев