"Закон "18+" пройдет косяком мимо"

"Росбалт" продолжает проект "Петербургский авангард", посвященный горожанам, которые находятся впереди, в авангарде культуры и искусства. В данный топ-список уже попали яркие деятели арт-сцены Петербурга, чьи достижения выходят за рамки города, часто находя признание в Европе, минуя всероссийскую известность. Новый герой "Росбалта" — главный режиссер Большого театра кукол Руслан Кудашов.

Видели бы вы такой кабинет главного режиссера! Вот я их на своем веку повидал — и всегда это было самое важное место театра, важнее сцены, в прежние времена с шикарной мебелью и хрусталем, теперь к ним добавились всякие «плазмы» в полстены. А у главрежа Большого театра кукол Руслана Кудашова — комнатка, где сесть-то толком надо поискать на что, а встать просто некуда — на полу разложены вырезанные из прозрачного пластика силуэты героев спектакля «Айболит» (это так называемый театр теней). Еще и дышать нечем, потому что Руслан собственноручно расписывает их нитрокраской: он не только постановщик, но и сценограф этой «патетической оратории для хора работников медицинских учреждений».

Когда-то он сам оформлял свой дипломный спектакль «Потудань», сделавший его знаменитым и давший название новому маленькому театру-студии, образовавшемуся из выпускников курса актеров-кукольников в Театральной академии. А теперь, будучи признанным и увенчанным, вернулся к этому опыту. Но Руслану, кажется, и дела особенного нет до статуса, званий и т. п., он служит исключительно своему таланту. Полно, до конца, притом без малейшего пафоса, как-то даже обыденно исполняя хрестоматийный завет Станиславского «любить искусство в себе, а не себя в искусстве».

Вообще эта история — невиданной в отечественном театре доброкачественности. После громкого успеха спектаклей «Потудани» Кудашова приглашают на постановку в Большой театр кукол. Результат таков, что ему предлагают стать главным режиссером. И набрать курс на том самом факультете театра кукол, которое окончил он сам, — чтобы вырастить новое поколение БТК. Это и произошло: «Мастерская» Руслана Кудашова стала частью труппы, ее студенческие спектакли вошли в репертуар. И теперь театр — один из лучших, самых интересных и живых в городе.

Такую репутацию только что прошедшая премьера «Айболита» вполне подтвердила — спектакль удался на славу: изобретательный, яркий, заразительный, в котором молодые «кудаши» демонстрируют отменное владение профессией, темперамент, обаяние, музыкальность. В начавшемся сезоне, кроме «Айболита», запланировано еще множество премьер для взрослых и детей, в том числе — детей с ограниченными возможностями: для них сделают специальный спектакль в новом камерном игровом пространстве, оборудованном на месте бывшего кабинета директора.

— Руслан, из тысяч ребят, пришедших поступать в Театральную академию, вы выбрали совершенно потрясающих: с первого взгляда каждого помнишь и любишь. В чем секрет такого гениального кастинга?

— Во-первых, кроме меня в наборе участвовали педагоги, которые потом работали на курсе: Сережа Бызгу, Яна Тумина. А во-вторых, это, видимо, была их судьба — оказаться здесь. В тот год драматических актеров набирали Вениамин Фильштинский и Арвид Зеланд, все шли туда — ведь попасть в кукольный театр никто не стремится. А на драме существует какой-то определенный стандарт, под который они не подошли — и оказались у нас.

— Однако они играют не только живым планом с куклами, но и в чисто драматических спектаклях, и там они тоже прекрасны. У вас какое-то педагогическое «петушиное слово»?

— В каждом есть личностное начало, которое можно скрывать, а можно раскрывать. Главное тут — не реализовывать собственные представления о прекрасном, а помогать человеку идти к его естеству. Если он способен на искренность — все получится. Хотя далеко не каждый в этой профессии может быть искренним: в какой-то момент снять с себя все регалии, заслуги и предстать перед режиссером (который тоже должен снять регалии) как человек перед человеком. Мне кажется, в этом заключается основная сложность не только театральных, но и вообще людских взаимоотношений: если мы друг с другом способны на какой-то искренний поток, что-то между нами состоится. А если нет — то и нет.

— Нередко приходится видеть спектакли с мастерски выстроенной инфраструктурой успеха, но искренности в них нет. А ваши восхищают с профессиональной точки зрения, но притом и слезы наворачиваются. Какова в вашей работе пропорция ремесла и вдохновения?

— Естественно, есть профессиональный навык, с помощью которого делаешь каркас спектакля, форму его художественного решения. Сознательно стараешься избегать штампов, не повторять то, что уже пройдено. Это что касается художества. А что касается человеческого — здесь константы, которые существуют в любых областях, они могут проявиться, если бы я занимался и чем-то другим: искренность, нравственность, понимание себя в определенной точке пространства… Поиск их — работа, которую человек должен вести всегда, на всем пути своей жизни. Эти мотивы рассматриваются, излагаются в художестве. Так что есть, с одной стороны, профессиональная база, а с другой — не знаю, как выразиться… то, о чем мы все думаем.

— Все-таки вы работаете над спектаклем осознанно, рационально или интуитивно?

— То и другое. Есть какие-то просчитываемые вещи, но они возникают естественным образом. Это не холодная математика. В любом процессе присутствует момент неожиданного, в любом спектакле есть интуитивные решения. Своим интеллектом мы подготавливаем почву, но почти всегда самое интересное — то, что происходит спонтанно. Когда мы с ребятами что-то сочиняем — когда нам удается сочинять, — всегда больше верю первому импульсу, чем дальнейшей логической расстановке. Порой говорю какие-то странные, иррациональные вещи, даже задачу актеру не всегда могу поставить. У нас ведь принято, чтобы актер был «вооружен задачей». Но мы находимся в таком тесном сплетении, что они мне доверяют — понимают: можно попробовать, а уж потом, через какое-то время мы подкрепим это анализом. Тут нет особого противоречия: логика связана с чувством крепче, чем нам кажется на первый взгляд. Музыка ведь тоже построена на строгой математической гармонии, но музыка не всегда просчитывается. Ну как-то так…

— Вы ставите в огромном диапазоне: от Пушкина до «Маугли», от Андрея Платонова до «Айболита». Чем обусловлен ваш репертуарный выбор?

— Тут каждый раз по-разному. Допустим, сейчас я работаю в государственном театре и притом еще театре кукол, театре для детей. И я понимаю, что не ставить детские кукольные спектакли было бы неправильно для этого места и этой должности. Иногда мне нужно делать что-то, что я, может быть, и не хочу. Хотя не могу сказать, что делал нехотя: даже если выполняю заказ (а такое случалось), все равно удается находить в работе радость. Дети, которые приходят в театр, должны получить качественный продукт.

— В России театр всегда был важной частью общественной жизни. Но ваши спектакли не обнаруживают интереса к ней…

— Да, Петербург для меня — это родина. Но мне важнее место человека во вселенной, чем в социуме. Здесь, по-моему, проходит какая-то исключительно тонкая граница. Если мы дерзновенно занимаемся искусством, мы должны немножечко подниматься над сегодняшним днем, смотреть на него с другой точки. Когда я учился, декан нашего факультета Анна Иванова говорила, что кукольник по отношению к кукле всегда либо сверху, либо снизу, либо сзади, потому он имеет некий взгляд со стороны. На то, что происходит вокруг, — и, добавлю, на то, что происходит с тобой.

Может быть, поэтому в моих спектаклях нет остросоциальных мотивов. Даже когда мы работали над Замятиным — а его роман «Мы» сейчас очень актуален, там прямые аллюзии с современностью, — думали прежде всего о том, как научить ребят кукловождению: есть кукла, которая как бы продолжает тебя, есть ты, который с этой куклой вроде бы составляешь единое целое, но на самом деле находишься в каком-то раздвоении, растроении. Эти вещи меня, честно говоря, больше занимают.

— У вас ворох «Золотых масок», «Золотых софитов» и прочих наград, но вы производите впечатление человека, для которого они не имеют значения. Это так?

— Получать награды приятно — и мне, и театру в целом. А с другой стороны — ты должен понимать, что «цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех». В каждом человек борется земное и… неземное. Это нормально. Нельзя сказать, что совершенно наплевать, получил ты «Золотую маску» или нет, но нельзя и уделять этому слишком большое внимание и делать из этого какие-то выводы насчет себя.

— Георгий Товстоногов утверждал, что театр — добровольная диктатура. Петр Фоменко доказал, что можно устроить театр лишь на основании взаимной любви и бережности. Как считаете вы?

— Совершенно разные вещи — студия и государственный театр. В команде единомышленников ты и права-то особо не имеешь на диктат. Возникает общее стремление, и в результате все вместе вы чего-то достигаете. Государственный театр — машина и порой чудовищная машина, пагубная для самого театра, иногда она очень сильно зажимает художественное начало. Тем более — к театру кукол не все относятся благосклонно, а некоторые просто презрительно: мол, что это за глупые люди там болтаются по сцене? Поэтому в каких-то ситуациях невозможно быть мягким.

Пока есть силы, ты должен защищать тех, кто здесь творчески работает. И немножко — свое пространство. К сожалению, с каждым годом это становится сложнее, иногда даже отчаянье подкатывает. К тому же кроме актеров есть цеха: монтировщики, свет, есть администраторы, работники по обслуживанию здания, и не могу сказать, что тут царит абсолютное обожание моей персоны. За какие-то вещи приходится сражаться. Хотя я по натуре человек, который не любит сражаться вообще за что-либо. Мне бы иногда — «ну и наплевать, пусть так». Но когда ты снисходительно опускаешь определенные моменты, выпадают очень важные звенья, отсутствие которых потом разрушительно сказывается на театре в целом.

— Как вы относитесь к действующему с 1 сентября закону «О защите детей от вредоносной информации»? Некоторые театры уже оперативно промаркировали афишу «18+».

— Когда я узнал об этом законе, первой моей реакцией было возмущение. Как будто мы жили-жили — а с 1 сентября стали жить в другой стране. Что касается нашей непосредственной работы — до театра для детей и раньше никому дела не было, и, думаю, в ближайшее время не будет, так что, мне кажется, все эти «плюсы» и «минусы» в конце концов пройдут косяком мимо. Другое дело — что сейчас это может сильно повлиять на репертуар. Например, в некоторых наших спектаклях, к том числе по классическим произведениям, есть какие-то моменты, которые под эти «плюсы» не подходят, — и что с ними делать?

— То есть закон — это введение завуалированной цензуры?

— Мне кажется, да. Иначе я его расшифровать не могу. Притом у меня такое ощущение, что самим-то ребятам это все равно.

— А как отец двоих детей вы не видите какой-то опасной информации, от которой вы не можете их оградить — и это должно сделать государство?

— Мы выросли в такое время, когда вся информация была сжата, под запретом, поэтому мы к ней так стремились. И когда она нахлынула, каждый как мог выживал в этом информационном поле. А теперь, видимо, происходит попытка повернуть вспять. Но как ни запрещай, мир все равно рано или поздно чем-то ударит, шокирует, и никто не знает, чем это для человека обернется. Жизнь страшнее и прекраснее, чем все наши «плюсы», она лучший учитель, чем мы с нашими догматическими воззрениями. Это иллюзия взрослых — утверждать, что мы что-то знаем толком. На самом деле мы ничего не знаем. И морально, и нравственно мы совершенно не совершенны. И не нам решать за детей.

Дмитрий Циликин

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.