"Коллективные страхи - мощное орудие манипуляций"

О том, чего боятся современные россияне и что им необходимо для построения «светлого будущего», в интервью «Росбалту» рассказал старший научный сотрудник Института психологии РАН, кандидат философских наук, эксперт в области психологии прогнозирования и коллективных представлений о будущем Тимофей Нестик.

- Какие надежды и тревоги о будущем характерны для россиян?

- По данным исследований, которые мы проводили в 2012-2013 гг. в Институте психологии РАН, людей больше всего тревожит вероятность застоя во всех сферах жизни, а также пугает перспектива революции и распада России как единого государства. На втором-третьем местах – опасения политических репрессий и дальнейшего роста коррупции в стране, экономические трудности, возможность войны с другими странами. Часто высказываются тревоги по поводу роста иммиграции, ксенофобии и межэтнических конфликтов; снижения доверия людей друг к другу и безразличия граждан к судьбе своей страны; потери Россией влияния на внешнеполитической арене; истощения ресурсов, ухудшения экологической обстановки и природных катастроф; криминализации общества, роста числа и масштабов терактов; демографического кризиса и вымирания местного населения. Наши данные в целом совпадают с результатами общероссийских опросов, которые проводят Институт социологии РАН, ВЦИОМ, «Левада-центр» и «Ромир».

Россиян пугают крайности: одни и те же люди опасаются и застоя, и революции. Коллективные страхи вообще гораздо менее разнообразны, чем надежды на будущее. Задумываясь о будущем, люди разного возраста и благосостояния опасаются примерно одного и того же, а вот мечтают о разном. Это одна из причин того, что страхи – мощное орудие манипуляций массовым сознанием. Они мобилизуют и сплачивают нас сильнее, чем надежды.

- Как я понимаю, дурными пророчествами «можно накликать беду». С другой стороны, произнесенное вслух порой теряет энергию и как бы самоуничтожается. От чего зависит, какой из вариантов реализуется?

- Есть такой психологический механизм – самореализация пророчеств. Самый известный пример его работы – лавинообразные обвалы фондового рынка или крах банков, когда негативные прогнозы толкают часть клиентов на перевод средств и закрытие вкладов, а это, в свою очередь, воспринимается остальными клиентами как подтверждение прогноза: выстраиваются очереди у банкоматов, увеличивается отток капиталов. В итоге пророчество сбывается. Наблюдая за словами и действиями друг друга, мы находим все больше подтверждений своим ожиданиям и все больше опираемся на них в собственном поведении. Это относится и к политическим конфликтам, распространению агрессии в обществе. Благодаря электронным СМИ и социальным сетям этот эффект многократно усиливается.

Разумеется, публичные «страшилки» нередко используются для оправдания применения силы, которая, в свою очередь, провоцирует развитие событий по худшему сценарию. Но пророчества могут и «самоуничтожаться»: публичное предсказание порождает в обществе действия, которые делают его осуществление невозможным. Похоже, этот эффект сказался на протестной активности и поведении властей в России после Болотной.

Исследования показывают, что мы гораздо точнее предсказываем чужое поведение, чем свое собственное. Неслучайно некоторые консалтинговые компании зарабатывают деньги на массовых интернет-прогнозах: люди в Сети делают ставки на вероятность тех или иных политических или экономических событий, и оказывается, что «мудрость толпы» на краткосрочных дистанциях работает лучше, чем оценки экспертов.

А вот в отношении самих себя мы, как правило, заблуждаемся. Каждый из нас подвержен сверхоптимизму: нам свойственно верить в то, что лично нас беда не коснется, что мы контролируем ситуацию. Например, проводили такой эксперимент: некоторым испытуемым предложили вытянуть лотерейный билет самим, а за некоторых это сделал экспериментатор. Те, кто сам тянул билет, в два раза больше были уверены в его выигрышности, чем те, кто его не тянул. Получается, нам свойственна иллюзия контроля над ситуацией. Отсюда и вера в приметы: свернуть, если дорогу перешла черная кошка, не говорить вслух о своей мечте – вдруг не сбудется.

Когда мы думаем о будущем, мы склонны недооценивать вероятность того, что неприятности приключатся именно с нами, а не с другими. Отсутствие соответствующего опыта мешает нам адекватно оценить риски. Кроме того, мы стараемся сравнивать себя с теми людьми и группами, которые заведомо наиболее подвержены данному риску: «Какой рак, у нас в семье не курят!», «Да какая война - мы же не в Сомали живем!» и т.п.

- Оптимистические пророчества – это всегда хорошо? Или они действуют только тогда, когда за ними стоит истинная убежденность «пророков»?

- Положительные прогнозы подстегивают не только активность инвесторов и потребителей, но и ускоряют технологические инновации. Самореализующиеся пророчества работают и здесь. Посмотрите на последствия закона Гордона Мура, согласно которому мощность процессоров должна удваиваться каждые 2 года. На самом деле скорость этого удвоения возрастает. Как только высокотехнологические компании стали закладывать этот закон в свои стратегии, конкуренция за скорость усилилась, и темпы технологического роста – тоже.

Пессимизм в отношении будущего – один из признаков ослабления культуры, начиная с ранних ближневосточных цивилизаций и античности. Опыт двух мировых войн в XX веке привел к тому, что образ будущего в обществе был преимущественно негативным. Причем всплеск технологического оптимизма 1950 – 1960-х гг. был тут же погашен гонкой вооружений на все последующие 40 лет. К счастью, сегодня опросы показывают, что картина отдаленного будущего в массовом сознании более сложна, чем принято было ожидать.

- А какова польза от пессимистических прогнозов?

- Знаете, у библейских пророков и сегодняшних визионеров есть общая психологическая черта: они одновременно сеют тревогу и дают надежду. Тревога мобилизует, а надежда повышает нашу самооценку. Скорость изменений и число рисков растут, а вместе с ними растет потребность в лидерах, которые внушают своим последователям уверенность в собственных силах. Характерный факт: после терактов 11 сентября 2001 г. к власти в США и европейских странах стали приходить харизматики. Руководители такого типа умеют сознательно сгущать краски, а затем указывать «путь к солнцу».

Тем не менее, внушенная лидерами уверенность в будущем очень опасна, особенно если из диалога были исключены ключевые заинтересованные стороны. В таких случаях право обсуждать будущее узурпируется определенной частью элиты, а само будущее становится безальтернативным и теряет притягательность. Именно это произошло в XX веке с верой в светлое будущее, нещадно эксплуатируемой тоталитарными режимами.

Риски упрощенного, черно-белого понимания будущего сегодня как никогда велики. В эпоху Web 2.0 и социальных сетей пророчества экспертов оказывают меньше влияния, чем обмен прогнозами между менее осведомленными людьми, разделяющими схожие ценности. Но здесь есть и свои преимущества – «сетевые» способы защиты от мифов о будущем. Сегодня футурология уже не дело одиночек, технологии прогнозирования осваиваются все большим числом корпоративных и профессиональных сообществ. По существу, растет признание того факта, что будущее – это не карта новых территорий, а конструктор, который невозможно собрать в одиночку. Именно эта идея лежит в основе быстро распространяющейся социальной технологии форсайта. Эта технология позволяет всем заинтересованным сторонам договориться о желаемом будущем и построить постоянно действующую сеть взаимной поддержки.

- Согласно данным ученых, которые вы приводите, в Восточной Европе горизонт планирования - 5-6 лет, а в Юго-Восточной Азии – около 100 лет. Как это интерпретировать? Значит ли это, что народы Азии больше верят в себя? Или что народы Восточной Европы готовы потерять свою идентичность?

- Действительно, чтобы заглядывать в столь отдаленное будущее, нужна уверенность в себе и своих потомках. Большинство футурологов сходятся во мнении, что из-за скорости изменений и растущей сложности нашего мира любые прогнозы за горизонтом 25 лет – это блуждание в тумане. Подавляющее большинство форсайтов в области экономического и научно-технического развития не превышают горизонта в 10-20 лет. Исследования показывают, что протяженность индивидуальной временной перспективы различается в разных культурах, но в среднем не превышает 15-20 лет. Иными словами, люди не склонны заглядывать в будущее более, чем на одно поколение вперед.

В Юго-Восточной Азии горизонт прогнозирования более продолжителен, чем в Европе и США. С одной стороны, это может объясняться темпом экономического роста: чем быстрее растет экономика, тем больше руководители уверены в будущем и тем дальше готовы в него заглядывать. С другой стороны, долгосрочность прогнозирования в азиатских странах может быть связана с их культурой. Есть ряд исследований, указывающих на то, что в Тайване, Гонконге, Японии и Южной Корее уважение традиций прошлого умеют совмещать с долгосрочным планированием. В Китае принято долго вести переговоры с потенциальными партнерами, но зато там дорожат долгосрочными отношениями. Разница в подходах видна на примере интеллектуальных игр, популярных на Западе и Востоке. Если шахматы преимущественно аналитичны, то стратегическая игра го, популярная в Азии, отличается большей сложностью и целостностью. Основное внимание здесь приходится уделять не отдельным фигурам, а долгосрочному расчету жертв и приобретений. В азиатских обществах на протяжении множества поколений вырабатывалась способность учитывать большое количество факторов развития ситуации, искать компромиссные варианты решений, принимать разнообразие и противоречивость точек зрения как нечто само собой разумеющееся.

В таких обществах готовы смотреть дальше границ личного существования, так как планы отдельного человека здесь тесно связаны с судьбой коллектива. И это сильно контрастирует с ситуацией в России. Например, у нас долгосрочные планы по освоению космоса критикуются на том основании, что никто из нынешних руководителей не доживет до их реализации и, следовательно, не несет за них персональную ответственность.

- Связан ли горизонт планирования со способностью «держать цель», «формировать дерево целей»? Или он может существовать в виде фантазий и мифов, не воплощаемых в конкретные действия?

- В России много целеустремленных людей, но это не увеличивает наш горизонт планирования. Для долгосрочных проектов необходим высокий уровень доверия людей к социальным институтам, к тому, что правила игры будут соблюдаться всеми сторонами. Происходящая сегодня третья индустриальная революция сильно отличается от индустриализации образца XX века: вместо вертикальных коммуникаций она требует прежде всего готовности строить горизонтальные связи; вместо утвержденных сверху рабочих групп с четкими границами «свой» - «чужой» приходится управлять множеством сетей и сообществ в глобальных масштабах. Необходимость централизованных решений и политической воли остается, но образ будущего уже невозможно формировать в одностороннем порядке. А значит, чтобы получить дерево целей и управлять рисками, нужно опираться на социальный интеллект, увязывая друг с другом множество заинтересованных сторон. На смену проектному подходу приходит диалогический. И здесь мы снова упираемся в необходимость доверия.

Российское общество очень нуждается в идеалах и мечтах. Это представления о желательных для нас событиях, которые не предполагают немедленной и полной реализации, а также представления о принципиально недостижимом, но желательном для нас развитии событий. Делясь мечтами друг с другом, мы укрепляем отношения, формируем общность ценностей и чувство коллективной судьбы. Чтобы такие идеалы и мечты появились, они должны публично обсуждаться. Долгосрочные цели длиной в одно-два поколения невозможно поставить и реализовать в обществе, где нет пространства для обсуждения.

Но мечтать трудно, когда ты живешь в обществе риска. Сегодня на место идеалов прогресса и качества жизни заступают гарантии безопасности. В связи с этим политические и государственные структуры, отвечающие за безопасность, оказываются более востребованными и влиятельными, чем институты инновационного развития. В условиях быстрых изменений все более важным критерием эффективности власти становится время ее реакции на общественно значимые события: власть воспринимается как сильная, если реагирует на возникающие проблемы мгновенно. В обществе риска политические элиты заинтересованы не столько в поддержке долгосрочно ориентированных национальных стратегических целей, сколько в формировании у граждан чувства безопасности, уверенности в защите при любом сценарии будущего.

Мы все больше подвержены шоку будущего, когда старые адаптационные механизмы культуры не успевают за происходящими изменениями. В этих условиях укрепляется власть, опирающаяся не столько на диалог элит о будущем или долгосрочные коллективные мечты социального большинства, сколько на управление тревогами. Поэтому штамповка коллективных страхов сегодня выгоднее, чем трудоемкое выращивание коллективных мечтаний. Отсутствие ясной программы у российских политических, интеллектуальных и художественных элит – это во многом следствие отсутствия публичного диалога о долгосрочных идеалах.

- Известный украино-американский психолог Александр Кроник приводил данные многочисленных исследований, свидетельствующие, что человек чувствует себя тем моложе и энергичней, чем больше он видит важных для себя событий в будущем. И, соответственно, тем старше, чем больше он фиксирован на событиях прошлого. Как вам кажется, это справедливо и для стран?

- Да, для меня как социального психолога эта аналогия вполне уместна. Ее можно продолжить, не уходя в незавершенные еще дискуссии о природе психологического возраста. Согласно исследованиям Евгения Головахи и Александра Кроника, мы воспринимаем окружающих нас людей, относя их к своему прошлому или будущему – в зависимости от того, видим ли в них потенциал для собственного развития. В сознании россиян разных поколений и политических взглядов многие категории современников сегодня вытеснены в прошлое, не рассматриваются как возможность чему-либо научиться, что-то понять и совместно создать. Не потому ли мы никак не определим наш психологический возраст, разрываемся между грузом прошлого и оторванным от реальности инновационным будущим?

- А каким вам видится будущее России?

- Таким, о котором мы сможем договориться. Само существование России рано или поздно будет определяться лишь одним – успеем ли мы научиться достигать и исполнять стратегический договор о совместном будущем. Поможет ли в этом электронная демократия и краудсорсинг, или элиты научатся договариваться друг с другом о долгосрочных целях, сейчас не так уж важно. Важнее развитие способности нового поколения россиян принимать решения о приоритетах в будущем, не ограничивая себя 3-5 годами. Но умения быть стратегами недостаточно в труднопредсказуемом мире. Для работы с долгосрочным будущим нам нужно развивать еще две важных компетенции. Во-первых, способность играть, быть детьми - владение технологиями экспериментирования и быстрого извлечения уроков из своих ошибок и успехов. Импровизация и экспериментирование позволяют идти «наощупь» даже в условиях полной неопределенности. Во-вторых, способность строить разветвленные сети личных контактов и формировать доверие в командах. Связи обеспечивают доступ к информации и экспертной поддержке, а приверженность и доверие придают нам остойчивость на волнах изменений.

Способности быть стратегом, игроком и «нетворкером» невозможно развивать и использовать в одиночку, они тесно связаны с умением договариваться – ведь наверняка что-то пойдет не так, как ожидалось.

Беседовала Татьяна Чеснокова