В России не понимают, что такое пенсия

«Я прошу у всех прощения за то, что мы не дорожим своим словом». Замминистра экономического развития Сергей Беляков написал это три года назад на своей странице в Facebook. Причиной стало решение властей «заморозить», а фактически конфисковать ту часть обязательных взносов, которая шла на формирование накопительных пенсий. Автор поста был немедленно уволен с госслужбы премьер-министром Дмитрием Медведевым.

Сейчас Сергей Беляков возглавляет Ассоциацию негосударственных пенсионных фондов (АНПФ). В беседе с обозревателем «Росбалта» Сергеем Шелиным он рассказал о странностях принимаемых у нас «пенсионных» решений и о тех опасностях и шансах, которые несет рядовому гражданину российская система пенсий.

— Давайте взглянем на нашу пенсионную систему глазами рядового человека средних лет, который успел побывать объектом четырех или пяти пенсионных реформ. А ведь почти каждый предпочел бы, чтобы пенсионные правила не менялись всю его трудовую жизнь. Разве государство не исчерпало, как принято выражаться, кредит доверия?

— Все опросы показывают высокий уровень доверия к государственным институтам. При этом традиционно люди не доверяют негосударственным структурам. И это, в частности, делает пенсионную систему заложницей такого положения. Государственная пенсия воспринимается как единственный источник обеспечения как нынешними, так и будущими пенсионерами. Сейчас проводится курс на то, что главным игроком на рынке пенсионных услуг является Пенсионный фонд России (ПФР). На мой взгляд, это путь в тупик. Наличие значительного дефицита ПФР свидетельствует о том, что возможностей выплачивать даже нынешние пенсии без трансфертов из федерального бюджета нет.

Все страны, которые достигали определенного уровня развития, сокращали долю государства и как субъекта экономики, и как регулятора. Они создавали негосударственные институты, в том числе негосударственные пенсионные фонды (НПФ).

К сожалению, до понимания, как должна формироваться пенсия, мы не дошли. У нас нет устойчивой трехуровневой модели: с государственной пенсией, обеспечивающей гражданину прожиточный минимум; накопительной пенсией, частично — государственной, частично — добровольной; и с добровольными пенсионными программами. Наши власти делают упор только на государственную распределительную систему. Хотя ее эффективность все время снижается.

— Нет ли в этом своеобразной логики? Еще недавно казна ломилась от нефтедолларов, да и вообще жизнь была спокойнее, и коэффициент замещения рос. С тех пор прошло несколько лет, и сразу по нескольким причинам наша система начала реализовывать какие-то внутри нее заложенные инстинкты. Когда у нее становится меньше ресурсов, и она видит, что где-то лежат денежки, хотя бы в НПФ, или просто на счетах у людей, она пытается их оприходовать, проявляя для этого исключительную изобретательность. Эта традиция уходит в далекое прошлое. Еще при царизме вклады в казенные сберкассы тратились государством на различные симпатичные ему проекты — инфраструктурные и т. п.

— Согласен, если кто-то сформировал доход и распоряжается им, то у государства действительно есть традиция на этот доход претендовать. Особенно когда все не слава Богу в экономике и деньги нужны.

— И что теперь делать? Ведь наше государство не любит или даже вовсе не признает частную собственность в любых ее формах. В том числе и в виде обязательных пенсионных накоплений, которые оно теперь год за годом конфискует.

— Почему юридически стало возможным решение о заморозке накопительной системы? Именно потому, что средства, которые вы ежемесячно отчисляли на свой персональный счет, не являются вашей собственностью.

— Да, я с интересом об этом узнал, когда власти их конфисковали. До этого я, например, думал, что они принадлежат вкладчикам.

— Вот тут и можно вернуться к риторическому вопросу о кредите доверия. Если 77 млн клиентов системы обязательного пенсионного страхования, лишившись возможности распоряжаться деньгами или узнав, что распоряжаются ими не они, а государство, никак не высказались по этому поводу, значит, кредит доверия колоссальный.

— Или непонимание очень велико.

— В целом ясно, что нужно делать — распространить этот кредит доверия на негосударственные структуры. Простой пример для понимания. Существует Норвежский пенсионный фонд — суверенный фонд, который является крупнейшим портфельным инвестором в мире, с приличным доходом. Мировая экономика циклична, в ней бывают периоды роста и спада. Время от времени и пенсионный фонд Норвегии несет убытки. Но его менеджмент умеет работать так, чтобы прогнозировать спады, умеет реинвестировать, вовремя уходить из падающих активов, вкладываться в растущие и показывать доходность даже в условиях снижающегося рынка. На долгом периоде — пять, семь лет — они всегда показывают доход выше инфляции.

Логика успеха очень простая. Создать стабильные условия для деятельности такого типа инвесторов. И чем качественнее станет среда — институциональная, регуляторная, — тем больше доверия будет у вкладчиков. А чем больше доверия у вкладчиков, тем больший объем средств они привлекут. А чем больше средств привлекут, тем более эффективны и доходны инвестиции.

В движении по такому пути, мне кажется, должны быть заинтересованы и наши власти. А они проводят политику дискредитации НПФ. Логичным следствием этого является и дискредитация пенсионной системы вообще. И это при том, что пенсии у нас всегда были недопустимо малы. Ведь российская пенсия только в среднем — 13 тыс. руб. Но это с учетом высоких пенсий лиц, работавших в районах Крайнего Севера, с учетом надбавок в таких городах, как Москва и Петербург, с учетом большого числа военных пенсионеров, которые получают 30 тыс. руб. и выше. А для очень большого числа граждан пенсия примерно 7—8 тыс. руб. И у многих из них другого дохода и нет. В странах, которые принято считать благополучными, коэффициент замещения достигает 70%. У нас он ненадолго поднимался до 40%, а сейчас — чуть более 32%. И не надо еще забывать, что коэффициент замещения — это доля зарплаты, а наши зарплаты — низкие.

— Вы говорили о Норвежском пенсионном фонде. Однако он инвестирует вовсе не в Норвегии, выбирая самые выгодные активы по всему миру. Может быть, это не всегда хорошо для норвежской экономики, но для норвежских пенсионеров лучше не придумаешь. А российские НПФ — сколько они инвестируют за границей в привлекательные для них активы?

— Ноль. Они по закону не могут инвестировать в бумаги компаний, которые не размещены на российской бирже.

— Разве этот запрет не превращает работу российских НПФ в бег в мешках? Им просто запрещено зарабатывать для пенсионеров деньги, инвестируя там, где выгодно.

— Концептуально я не вижу ничего плохого в том, чтобы длинные пенсионные деньги, как принято их называть, инвестировались только у нас. Экономика от этого выигрывает, а интерес граждан в том, чтобы на протяжении их жизненного цикла рос ВВП. Тогда, став пенсионерами, они будут потребителями результатов этого роста.

Но у инвестирования в активы по всему миру есть одно очевидное преимущество: циклические кризисные явления в своей национальной экономике ты можешь компенсировать вложениями в растущие секторы экономики мировой. У нас таких возможностей нет. Поэтому мы — заложники небольшого количества компаний и их бумаг, обращающихся на российской бирже, невысокого индекса этой биржи и качества активов, которые плоть от плоти российской экономики. Если бы я был регулятором, я бы разрешил российским пенсионным фондам инвестировать в бумаги иностранных эмитентов. Но пока, к сожалению, такого решения не принято.

— Скажу, что меня удивляет. Прогрессивные руководители наших экономических и финансовых ведомств, когда хотят заступиться за накопительную пенсионную систему, любят говорить, что эти накопления нужны экономике в качестве длинных денег. И многие либеральные аналитики охотно повторяют этот довод: экономике требуются длинные деньги, а значит, НПФ не вредны, а полезны. Но это же полное равнодушие к интересу рядового человека, вкладчика этих НПФ, который вносит деньги в надежде получить хорошую пенсию на старости лет. Эти понятные человеческие интересы вовсе не обязаны подчиняться, а то и приноситься в жертву каким-то долгосрочным «длинноденежным» проектам то ли государства, то ли магнатов бизнеса, совсем не обязательно прибыльным и эффективным.

— Я бы не передергивал. Равнодушия к гражданам нет. Длинные деньги действительно нужны. Поясню: либо ты инвестируешь в экономику через бюджет, и тогда это неэффективные вложения, либо ищешь возможности привлечь капитал для создания инфраструктуры — транспортной, энергетической, социальной. А гражданин получает эффект в виде дохода от этих инвестиций и в виде объектов, созданных в результате привлечения длинных денег.

Меня не это тревожит, а то, что дальше заявлений дело не идет. В моем понимании, если руководитель того или иного ведомства говорит о необходимости привлечения длинных денег в экономику, а пенсионные деньги являются номером один среди источников инвестиций, то надо создавать условия для формирования этого инвестиционного потенциала. Чтобы граждане с охотой несли деньги в пенсионные фонды. А у нас получается парадоксальная ситуация: власти называют НПФ инвесторами, а возможностей для инвестирования все меньше и меньше.

— А в какой степени экономические власти привлекают НПФ, подсказывая, во что им инвестировать? У них ведь есть свои любимые проекты, часто нерентабельные.

— В нерентабельные проекты НПФ не могут и не будут инвестировать. И надо отдать должное, никто из чиновников высокого или среднего уровня к этому не призывает. А привлекают или не привлекают? Привлекают. Вот была сделка по вторичному размещению акций АЛРОСА. Некоторые пенсионные фонды с удовольствием там поучаствовали, потому что видели возможность получения дохода.

— Их специально попросили?

— Я бы сказал, что в таких случаях не просят, а приглашают. Предоставляют информацию и дают возможность участвовать. Один фонд выбирает такую инвестицию, другой не выбирает.

— Его не накажут, если он не выберет?

— У нас хватает вещей, которые настраивают на критический лад, но такого нет. Менеджмент фондов абсолютно свободен в таких решениях.

— Это хорошая новость для вкладчиков наших НПФ. Но у них есть и другие поводы тревожиться. Скажем, в Аргентине, и эта страна только один из примеров, были несколько больших негосударственных пенсионных фондов. В них скопились десятки миллиардов долларов. И вот несколько лет назад тамошнему режиму остро понадобились деньги, и он просто национализировал эти фонды, оприходовал накопления будущих пенсионеров и взамен пообещал дать им государственные пенсии, когда состарятся. В наших НПФ уже аккумулированы больше 3 трлн руб. Разве не заманчиво для властей пустить их на какие-то свои нужды? И чем больше там скапливается денег, тем сильнее соблазн.

— Очень не хотелось бы. Надеюсь, что не будет. Но возможно. Дело не только в пенсионной политике. Мы наблюдаем, как происходит огосударствление экономики. Приватизация подменена национализацией, как ее ни называй. Наивно думать, что в одной части экономики будут одни тенденции, а в другой — противоположные. Так что риск есть.

— Не есть ли это и ответ людям, которые раздумывают, нести или не нести свои деньги в НПФ?

— А теперь переходим к хорошим новостям. Даже если будет реализован самый драматический сценарий, то государство просто станет новым собственником пенсионных фондов — в том или ином виде, через того или иного агента. Но все равно оно обязано будет гарантировать сохранность пенсионных накоплений. И еще есть такая упрямая вещь — статистика, которая говорит, что доходность от инвестиций НПФ даже в этой структуре экономики в ближайшее время потенциально выше, чем обещанная доходность по банковским депозитам.

— Для большинства НПФ за пять лет, с 2012-го по 2016-й, это не так. Их доходы оказались ниже накопленного роста индекса потребительских цен (около 50%).

— А вот за более длительный отрезок времени, с 2010-го по 2016-й, доходы выше роста ИПЦ. Причем между НПФ идет конкуренция, фонды борются за клиентов, и это хорошо. Если брать не средние показатели по рынку, а лидеров, лучшие десять—двенадцать НПФ, то их доходы существенно выше инфляции. Основной мой тезис такой: надо создать условия, чтобы я как вкладчик был уверен, что государство будет стимулировать развитие негосударственных пенсионных фондов. И если я принес деньги в фонд, то попадаю в систему, где правила устойчивы. А значит, не буду оттуда выдергивать деньги и прятать обратно под матрас. В НПФ уже и сейчас 33 млн вкладчиков.

— Не очень большие суммы у них там накоплены — меньше 100 тыс. руб. на каждого в среднем.

— Потому что срок накопления небольшой. Чем больше срок инвестирования, тем нагляднее работает конструкция сложного процента. А у нас это существует только с 2002 года. Не забывайте, что был 2008 год с падением экономики…

— Будут и новые падения…

— Поэтому и надо расширять возможности для инвестирования.

— Если это то государство, с которым мы имели дело до сих пор, то какие пенсионные планы может строить молодой человек, у которого впереди еще лет сорок трудовой карьеры? Он же в общих чертах знает, какие чудеса происходили за предыдущие сорок лет. Чего у нас только не было с конца 1970-х. В том числе — несколько волн радикального обесценивания денег. Государство даже может и не национализировать НПФ. Достаточно, если оно просто разрушит финансовую систему. И сбережения людей сгорят. Вот сейчас у нас маленькая инфляция. А вдруг она опять подскочит раз в десять? Не хочу пускать в ход воображение и придумывать, что может сочинить государство, чтобы подорвать процесс накопления. Разве рядовой человек не вынужден брать в расчет такие повороты?

— При средней зарплате по стране 38 тыс. руб. только меньшинство может откладывать какие-то средства на пенсионный счет. Поэтому задача — увеличивать средний уровень заработной платы. Но это не исключает другой задачи — развивать институты, через которые можно инвестировать свои средства. Все равно какая-то доля населения обладает доходами, часть которых могла бы откладывать. Как им быть? Просто все тратить? Это значит абсолютно не думать о старости. Какая альтернатива? Допустим, тратить не все, но и не вкладывать, а просто держать деньги где-то под рукой. Но тогда они станут обесцениваться еще быстрей. И все риски, о которых вы сказали, наступят сразу.

Гражданам следует требовать, чтобы государственная политика минимизировала риски таких драматичных периодов в экономике, когда деньги обесцениваются. Кризисы будут. Но их можно и нужно проходить с наименьшими потерями. Не надо быть заложниками того, что гражданин ни во что не верит и никому не доверяет. Надо развивать у нашего человека финансовую грамотность.

— У него же есть некоторые основания не верить. Все-таки не от одной темноты это идет, а чаще от житейского опыта. Который только что обогащен новым изобретением властей. С 2019-го собираются ввести обязательную накопиловку в виде добавочного налога с граждан, от 1% до 6% зарплаты — «Индивидуальный пенсионный капитал» (ИПК). Мне это почему-то напомнило облигации сталинских займов. Люди добровольно-принудительно их покупали, а государство обещало когда-нибудь вернуть деньги. И в конце концов действительно вернуло, но с опозданием и в реальном измерении куда меньше, чем брало. Разве люди примут ИПК всерьез? Сразу после того, как у них конфисковали предыдущие обязательные пенсионные накопления?

— Система ИПК добровольна, и ее ключевой элемент в том, что вложенные в нее деньги — собственность вкладчиков. Но, конечно же, заморозив обязательные пенсионные накопления, государство дискредитировало накопительную систему и пенсионную систему в целом. Поэтому у меня не очень большие ожидания, что многие граждане станут участниками системы ИПК. Тем более, у людей просто нет денег, чтобы дополнительно что-то отчислять.

— Ни денег нет, ни доверия.

— Даже и не скажу, какой из двух этих факторов более весом. В Центробанке очень грамотные, разумные люди. Они понимают, что деньги ИПК должны быть собственностью вкладчиков, что нужны налоговые и неналоговые стимулы, которые бы мотивировали граждан и работодателей, что необходимо восстановить доверие. Но это легко сказать — и трудно осуществить.

Самая большая проблема в том, что за развитие пенсионной системы отвечает не Центробанк, а социальный блок правительства. Во главе с вице-премьером (Ольгой Голодец — ред.), которая не верит в НПФ. Получается, что на словах такие фонды — часть стратегии развития нашей пенсионной системы, однако курирующий их вице-премьер в них вообще не верит. Это феномен, характерный для российской системы управления. Такой вот парадокс.