Что мы защищаем в Венесуэле

Как сторонники, так и противники нынешнего венесуэльского режима упорно говорят о социализме в Венесуэле. Первые выступают за него, а точнее, за его живое воплощение на грешной земле — президента Николаса Мадуро, вторые, соответственно, против. Однако тут возникают определенные вопросы. Как известно, на фоне массовых акций протеста в Венесуэле одни страны поддержали Николаса Мадуро, а другие — председателя Национальной ассамблеи Хана Гуайдо, провозглашенного парламентом этой страны временным президентом. Так вот, если Мадуро левый, то почему его поддержали крайне консервативные мировые лидеры? Почему в его поддержку, например, высказалось нынешнее право-популистское правительство Италии, в то время как большая часть остальной Европы, где преобладают левые и центристы, поддержала Гуайдо?

Почему режим Мадуро защищают не только властители нынешней крайне правой России, но и, например, президент Турции Реджеп Эрдоган, выступающий, мягко скажем, с традиционалистских позиций? Речь о том самом Эрдогане, которого после известных столкновений на сирийско-турецкой границе некоторые проправительственные российские эксперты вообще называли «фашистом» из-за его сентенций в духе теории «мирового еврейского заговора». Впрочем, в России все быстро меняется, и Эрдоган теперь снова если не друг Москвы, то, как минимум, партнер, в том числе, торговый. Но левым-то он от этого не стал!

Пока эти недоуменные вопросы остаются без ответа, я предлагаю тем, кто говорит о социализме в Венесуэле, подумать еще над одним: в чем, собственно, состоит венесуэльский «боливарианский социализм» (он же «социализм XXI века»)?

По Марксу, основное отличие одного социально-экономического строя от другого заключается, в первую очередь, в форме собственности на средства производства. При капитализме — частная собственность с вольнонаемным характером труда. Здесь господствует экономическое принуждение к труду. В отличие от рабовладельческого строя или феодализма, где преобладало внеэкономическое принуждение к труду представителей разных категорий зависимых работников — рабов, колонов, крепостных и так далее.

При социализме преобладающей формой собственности на средства производства (по идее) должна стать общественная, а разделение на хозяев и прочих начальников, с одной стороны, и наемных труженников — с другой, должно отойти в прошлое вместе с любым (как экономическим, так и внеэкономическим) принуждением к труду. Труд должен постепенно становиться тем, что дает человеку возможность творческой самореализации в том или ином виде общественной деятельности, а стало быть, источником если не наслаждения, то, как минимум, глубокого удовлетворения.

Но это в теории. Практика социалистического строительства XX века показала, что в таких слаборазвитых на тот момент регионах мира, как Россия, Китай, Юго-Восточная Азия и позже Куба, упрощенно понятый марксизм ни к чему хорошему не привел. Государственный социализм как некая инструкция по решению любых социальных проблем путем ликвидации частной собственности потерпел крах во всех без исключения странах, где это попытались реализовать. Вне зависимости от того, как называются партии, которые продолжают до сих пор оставаться у власти в некоторых из перечисленных государств и какого цвета у них флаги.

Отличие российской модели от китайской (она же вьетнамская, лаосская, камбоджийская и кубинская) состоит лишь в том, что в РФ и странах Восточной Европы под воздействием мощнейших общественных движений в 1991 году изменилась политическая модель — однопартийная система была заменена на многопартийную. Впрочем, в России, как мы знаем, ненадолго. После принятия в 1993 году новой конституции, установившей в Российской Федерации сверхпрезидентскую республику, были созданы условия для реанимации и по факту возрождения вначале персональной, а затем, после 2000 года, де-факто и однопартийной диктатуры.

Китайская модель перехода к капитализму состоит в его внедрении в общество «сверху», руками членов партии, которая по старинке продолжает именовать себя «коммунистической». В этой модели постепенно, шаг за шагом, меняется экономическая основа, при том, что политическая (до поры) остается неизменной, то есть — той же однопартийной диктатурой.

Что нового в эту социалистическую практику внес венесуэльский «социализм XXI века»? Социальные программы, развитие общедоступного здравоохранения и образования? Все это хорошо, но все это было и не только при социализме. Что тут нового? Административное регулирование государством цен частных компаний? Так, простите, это не что иное, как не оправдавшая себя политика столетней давности, которая в советской России в 1918—1921 годах получила название «военного коммунизма».

Кроме катастрофы экономики, ни тогда в советской России, ни в нынешней Венесуэле эта политика ничего не принесла. Все, что переживала Венесуэла после того, как рухнули мировые цены на нефть — чудовищная инфляция в тысячи процентов в год с неизбежной жуткой девальвацией национальной валюты, дефицитом элементарных продуктов и товаров, очередями и прочими прелестями, — все это хорошо известно тем, кто жил в позднем СССР. Что тут нового? Как можно наступать на те же грабли, на которые многие народы наступали уже неоднократно?

Причем, в скобках заметим, что коллапс экономики происходит в стране, обладающей запасами нефти сопоставимыми с российскими! С той только разницей, что в России живет 143 миллиона человек, а в Венесуэле — 31 млн.

И дело даже не в новациях «боливарианского социализма», которых, как мы увидели, не существует. Вопрос в том, где там вообще социализм и в чем он выражается? И при Чавесе, и при Мадуро в стране наличествует как государственная, так и частная собственность, в том числе, крупная. В политике, хотя и есть традиционный парламент, господствует персонифицированная диктатура человека, лишь говорящего о социализме. Причем, если судить по сообщениям различных СМИ, огромная разница между бедными и богатыми в этой стране никуда не исчезла.

Так что если уж и проводить какие-то исторические параллели, то, строго говоря, социально-экономическую систему нынешней Венесуэлы правильней было бы назвать даже не государственным социализмом, а государственным капитализмом. Точно такое же сочетание государственного и частного капитала с политическими лидерами во главе страны, говорившими о социализме, было и при НЭПе в советской России в 20-е годы XX века. Ленин тогда, не стесняясь, говорил, что экономическую систему страны можно характеризовать именно как государственный капитализм. Ничего оригинального в повторении этой модели в нынешней Венесуэле тоже нет.

Боливаризм в форме антиамериканизма? Так и тут ведь ничего оригинального, если не считать вывески. Однако если приглядеться внимательнее, «боливаризм» на поверку оказывается банальным изоляционизмом. Эта политика также неоднократно была испытана на практике многими странами в качестве средства от всех их болезней. Но ни к чему, кроме технологического и экономического отставания и политической диктатуры, не приводила. Борьба с внешним врагом везде и во все времена становилась идеологическим обоснованием политической диктатуры изоляционистов внутри страны. Как видим, и тут ничего нового.

В политической области «боливарианский социализм» и его отцы ничего оригинального тоже не создали. «Команданте (Уго Чавес) планировал править до 2030 года — когда исполнилось бы 200 лет со дня кончины его кумира Симона Боливара. Чтобы усидеть в президентском кресле, Чавес изменил конституцию, ввел поправки, позволяющие главе государства переизбираться неограниченное количество раз. По сути, эти реформы демонтировали систему представительной демократии, существовавшей до него сорок лет. А ведь президентом он стал именно благодаря демократии», — отметил в комментарии для РИА Новости ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки РАН, один из немногочисленных серьезных российских специалистов по Венесуэле Эмиль Дабагян.

Конечно, нынешнее крайне правое, либеральное (в экономическом смысле) правительство России поддерживает Мадуро не потому, что он левый и руководству РФ дороги социальные завоевания «боливарианской революции». Тут не должно быть никаких иллюзий, как, впрочем, и насчет «левизны» самого Мадуро, которой тоже нет. Социально-ориентированной политикой во все времена занимались и ультраправые политики, начиная с Муссолини, раздававшего бесплатно земли фермерам, и заканчивая Марин Ле Пен, которая шла на последние президентские выборы во Франции с весьма социальной программой.

Россия поддерживает Мадуро в рамках своего противостояния с Америкой, столбит место для возможного размещения там своих ракет. Не последнюю роль играют и интересы российских нефтяных частно-государственных корпораций, выразителем интересов которых выступает Кремль.

Однако возможности России в Венесуэле весьма ограничены. Ведь даже если просто посмотреть на столь любимые в России геополитические расклады, то Дональд Трамп просто не может себе позволить проиграть в Венесуэле Путину. Иначе кто он такой для своих избирателей?

Так что вне зависимости от дальнейшего развития нынешнего политического кризиса в этой стране, от того, останется ли Мадуро на своем посту или уступит его Гуайдо, система «боливарианского социализма» обречена — так же, как был обречен и тупиковый советский (китайский) социализм. Она неизбежно придет к тому же финалу — начнет разлагаться изнутри, пока под боливарианским флагом или каким-либо другим не эволюционирует к обычному, будем надеяться, демократическому капитализму.

Социалистам же всего мира надо бы давно успокоиться и понять, что демократический социализм будущего, та самая «ассоциация свободных производителей», о которой писали еще Маркс и Энгельс в своем «Манифесте», возможен лишь в наиболее развитых во всех отношениях странах.

Поддерживая сегодня этот тупиковый венесуэльский «социализм», левые поддерживают и стоящие за ним крайне правые державы, уже традиционно солидаризуясь с их реакционными верхушками, которые по отношению к своим народам проводят отнюдь не левую политику.

И не надо никаких иллюзий насчет «слабого звена» в цепи капиталистических государств. Мы слишком хорошо знаем, к чему приводят эти «звенья»… Хватит наступать на грабли.

Александр Желенин