В чем сила Путина

Начнем с бесспорного. Популярность вождя в прошедшем году шла вниз быстрее, чем когда-либо за неполное двадцатилетие его правления. Чтобы заметить это, не нужны даже рейтинги, публикуемые опросными службами. Из размышлений простых граждан на кухнях, да и на улицах, следует то же самое.

Брюзжат чиновники низкого и среднего уровня, если рядом нет коллег. Растет недовольство молодежи, и еще больше — людей средних лет. Неодобрительно шепчутся граждане состоятельные (если верить вполне правдоподобным сообщениям ФОМа о настроениях верхней доходной группы, составляющей 15% россиян).

Раздражение и уныние носятся в атмосфере. Откликаясь на это, сообщество наших политических аналитиков понемногу погружается в запретные ранее темы. Чаще всего звучат выражения «транзит власти» (т.е. замена Путина кем-то другим) и «раскол элит» (т.е. разделение начальства на противоборствующие коллективы, каждый из которых будет двигать своего вождя или уже начал это делать).

Предоставим ученым творчески прикладывать различные политические теории к нашей действительности и набрасывать широкими мазками всевозможные картины будущего. А собственную задачу сформулируем проще.

В распоряжении нашего режима есть народ, есть политические и силовые опоры, на которых он стоит, есть привилегированные группы, которые проталкивают свои интересы, и есть, наконец, стиль общения с ними со всеми. Вот это, вместе взятое, и составляет нашу систему. Попробуем ответить на простой вопрос: появились ли в ней звенья, взявшие курс на «транзит власти», раз уж эти слова так всем полюбилось?

Начнем с высочайшего стиля общения. Думаю, прежнее его обаяние потеряно безвозвратно. Ни одно из выступлений Владимира Путина в 2018-м, включая заведомо программные, не стало общественным событием. «Пенсионная» речь в конце августа, призванная переломить народные настроения, прошла почти незамеченной. Длительное собеседование с обновленным составом президентского Совета по правам человека вызвало в лучшем случае недоумение. Что было сказано единороссам на очередном их съезде, никто не запомнил. Ежегодная пресс-конференция, проведенная неделю назад, уже забыта.

Заявления вождя воспринимаются как двусмысленные, несамокритичные, обращенные не в будущее, а в прошлое, и сверх всякой меры загруженные угрозами ближним и дальним странам. Все это не в резонансе с чувствами людей, уставших от затягивания поясов, нелепой пропаганды и упорно раздуваемых страхов перед ядерной войной.

Что же до начальников более скромного уровня, то единственным возможным для них способом привлечь к себе народное внимание стали скандалы — вокруг проигранных или подтасованных выборов, а еще чаще из-за клоунских публичных выходок очередного номенклатурщика. Мало кому прежде известная свердловская чиновница Глацких на полтора месяца сумела стать суперзвездой, чья вздорная болтовня, бизнес родни, пребывание на отдыхе в теплых краях, прикрытие в виде самоотверженного заступничества областного губернатора и, наконец, неохотная отставка последовательно становились новостями национального масштаба.

Можем поэтому отметить, что в 2018-м публичный стиль руководящего класса во всех его звеньях, вплоть до первого лица, ни в одной из своих новых вариаций не был для народа приемлем. Это стало одной из главных причин общего падения авторитета власти. Притом принятого начальственным сословием отчасти равнодушно, а отчасти с этаким показным молодечеством. Многочисленные должностные лица пользовались любыми способами сообщить массам, что вовсе и не ищут их уважения, не собираются приспосабливать свой развратный быт к их ожиданиям и вообще презирают простонародье. 2018-й стал годом сброшенных драпировок.

Рядовые люди ответили на это неприятием руководящего класса. Но оно было пассивным и прорывалось наружу лишь в небольших уличных акциях, а также в нескольких выборных провалах казенных кандидатов. Широкой протестной волны, которую верхи с таким страхом ждали в ответ на реформу пенсий, не случилось. Небывалый всплеск обоюдного неуважения властителей и подвластных к прямой стычке, вопреки широко распространенным предположениям, не привел.

Причина — в резком усилении репрессивности системы. Махнув рукой на уговоры, режим теперь карает всех, кто подвернулся. В 2018-м стали наказуемы даже безобидные и вполне системные по недавним меркам акции протеста. Согласованные митинги внезапно запрещаются, а их участники попадают в автозаки. Что уж говорить о несогласованных. То, что правила изменились, видно по многочисленным показательным делам, из которых история Льва Пономарева — только самая известная.

Особое внимание уделялось тому, чтобы пресечь выходы на улицы навальнистов, и это в целом удалось. Перекрыта и предпринятая скорее всего от безысходности попытка команды Навального хотя бы косвенно включиться в закрытый для них выборный процесс, срывая избрание казенных кандидатов.

На этом фоне разгоны каких-то концертов и десятки прочих наспех придуманных запретов выглядят просто как игра мускулами.

Но очевидный переход от «пронародного» к «антинародному» стилю вовсе еще не говорит о критическом ослаблении системы. «Если властям не удается набить своим гражданам брюхо, то взамен часто бывает достаточно набить им морду», — так размышлял классик немецкой драматургии Бертольт Брехт, который повидал на своем веку много режимов и знал, о чем говорил.

Не любимые и не уважаемые народом режимы могут существовать неопределенно долго, если выполняют хотя бы минимум управленческих задач, не доводят подданных до полного разорения, планомерно дезорганизуют любую антисистемную оппозицию, располагают сильным охранительным аппаратом и не расколоты внутри себя. Нередко хватает и частичного соблюдения этих условий. Борис Ельцин, например, последние три-четыре года пребывания у власти управлял, имея нулевой рейтинг и не располагая твердой поддержкой даже наверху.

Голода и разорения нет. Организованную оппозицию сокрушают при первых же попытках ее создать. Охранительная машина, от росгвардейцев до судей, работает на твердую тройку. Ее звенья, как им и положено, грызутся между собой, но не с высшей властью. Вертикаль по-прежнему имитирует выполнение высочайших приказов. В этом большая доля инсценировки, но так было изначально. А открытые возражения исключительно редки. Фундамент власти Владимира Путина довольно прочен.

Недовольство на местах так называемых элит безусловно растет, но до серьезного накала ему далеко. А способностей к объединению у этих полубандитских группировок нет — не говоря о том, что любые их коллективные действия пресекаются. Признаком системного кризиса было бы вызревание в регионах автономных владетелей феодального типа. Что-то подобное, видимо, происходит. Но очень медленно. Чечня — исключение, подтверждающее правило.

Не видно примет раскола и в центральной управленческой машине. Да, там есть и свои «ястребы», и свои «голуби», а еще больше — беспринципных лоббистских кланов, которые скандалят между собой по поводу конкретных решений. Но когда доходит до дела, когда вождь изрекает окончательное слово, они дружно исполняют то, что приказано. Каждый на своем посту, будь то системный либерал или матерый силовик.

Они могут быть в конфликте или даже в ссоре только друг с другом, но не с вождем, от которого всецело зависят должностями, материальным положением, да и личной свободой. Ничего похожего на членов брежневского политбюро, каждый из которых обладал самостоятельным статусом и мог временами фрондировать, у нас сейчас нет.

По той же логике живет и ближний круг миллиардеров, могущественных якобы людей. Конечно, санкции, контрсанкции, «инциденты» и прочие внешние авантюры не могут их радовать, поскольку бьют по их активам, по укорененным на Западе семьям и прочим открытым и скрытым интересам. Но никакой оппозиции они образовать не способны, поскольку миллиардерством своим обязаны режиму, который волен в любой момент разжаловать их в рядовые. А эвакуация на Запад для большинства из них если и возможна, то в достаточно скромном качестве — так называемая глобальная элита никогда не примет людей с таким багажом в качестве своих.

Подводим итог. Да, в 2018-м авторитет Владимира Путина заметно упал в народе, а отчасти даже и в машине управления. Но его сила как вождя сократилась не так уж значительно — именно потому, что система сомкнула ряды и начала защищать от широких масс свои интересы кулаками. А значит, она нуждается в твердом руководстве даже больше, чем раньше.

Чтобы лодка действительно стала раскачиваться, нужны кризисы куда более тяжелые, чем те, что были в 2018-м. А они хотя и не исключены, но не обязательны. И я бы сказал, что режим вполне готов спокойно гнить еще долгие годы, если бы не приближение 2024-го.

А эта проблема теперь уже не имеет мягкого решения. Сделать власть Путина несменяемой путем правки законов или перекраивания государственного строя теоретически несложно. Но это именно тот редкий случай, когда режиму, чтобы не пойти вразнос, понадобится народная популярность. А ее больше нет. Другой же вариант — организация преемничества — всегда ставит под вопрос единство верхушек. Притом ставит его заранее, вольно или невольно втягивая в кризис не только номенклатуру, но и массы.

Не так уж резко 2018 год уменьшил силу Путина. Но в одном пункте он действительно ограничил его возможности — в поисках решения проблемы-2024, которая становится все более актуальной.

Сергей Шелин