Читайте Ричарда Пайпса

В возрасте 95 лет в американском Кембридже скончался главный русист планеты, автор двух десятков страстно и яростно написанных книг, в большинстве переведенных на русский и изданных в России — но, похоже, так Россией и не усвоенных.

Лет пятнадцать или даже двадцать назад я спросил историка Льва Лурье, какие книги по российской истории следует прочитать непременно. Ключевского к тому времени я уже знал и любил, а заунывный пересказ летописей Соловьева был мне не интересен — как и Карамзин с его верноподданическим лизоблюдством, деликатно повешенным потомками на плечики в гардеробной русского национального характера.

«Пайпса, — отозвался Лурье. — Непременно надо читать Ричарда Пайпса. „Русская революция“ в трех томах. Ничего лучше про рубеж веков не написано. И „Россия при старом режиме“. Это обязательно».

Я открыл «Революцию» — и пропал. Как потом пропадали все, кому я, передавая эстафету от Лурье, советовал эту книгу. Помню, в ночи позвонил Кирилл Набутов — сказать, что который день читает Пайпса, не в силах оторваться.

При советской власти и на ее обломках с книгами по истории было примерно то же, что с книгами по кулинарии или, не знаю, по разведению горшечных растений: ноль. Не было системы популярных исторических книг вообще. Поэтому, кстати, до сих пор профессиональные историки так обрушиваются на Акунина с его невиннейшей и замечательнейшей идеей многотомной «Истории российского государства». Обрушиваются примерно по той же причине, по какой меня однажды обгадили в Петербурге в ботаническом саду. Я туда пришел за помощью: у меня листья на юкках пошли темными пятнами, болели — что делать, как лечить? Разыскал лучшего, как мне сказали, специалиста по суккулентам, доктора наук. «Ваши юкки — совершенно тупые растения, ничего интересного», — надменно отрубил он в ответ, породив желание нахлобучить ему на голову кадку с фикусом.

То же и с российской исторической наукой. Не умея изъясняться парадигматически и популярно; не создав никакой школы, по силе равной французским «Анналам» (создавшей историю не правителей, а бытовых укладов), — она большей частью и в наши дни лишь шипит на все, хоть сколько-нибудь приотворяющее рассохшуюся кафедральную дверь, за которой лежит мир.

Шипит до сих пор и на Пайпса. Вероятно, потому, что он блестяще владел искусством парадигмы.

Вот, скажем, его парадигма становления Руси в одной фразе: страна родилась как частное охранное предприятие группы скандинавских разбойников с целью обеспечения транспортировки награбленного добра с севера на юг, то есть из варяг в греки… Попробуйте это определение забыть, я уж не говорю — опровергнуть.

И главная парадигма России за последние пять веков ее жизни, по Пайпсу, не менее проста. Россия — это страна patrimonial autocracy, патримониальной автократии, или, проще говоря, вотчинного самодержавия, в которой собственность по-настоящему есть лишь у одного человека, а потому он распоряжается всей страной как собственной вотчиной — так дачник распоряжается своими шестью сотками. Неважно, какое имя у самодержца и как называется его пост, но после всех потрясений Россия неизменно возвращается в это самое устойчивое ее положение. Только у одного человека в России есть собственность в западном понимании, а всем остальным он делегирует собственность и права лишь настолько, насколько считает нужным.

И это повторяется и повторяется, страна ходит и ходит по кругу, наступая на одни и те же грабли, в дикой радости, что их не стырили (как однажды заметил Кирилл Набутов)…

Я помню свое потрясение от первых страниц «Русской революции». Февраль 1899 года, студенты петербургского университета бурно (и несанкционированно) празднуют день рождения alma mater, что власть расценивает почти как бунт и университет закрывает. Когда же из-за нарастающего недовольства университет приходится вновь открыть, вернувшиеся студенты начинают доверять агитаторам, а не преподавателям…

У Пайпса в арсенале были как минимум две вещи, отсутствовавшие в отечественной исторической науке: вывезенные в США и доступные всем русские архивы (в России они историкам в полном объеме не доступны до сих пор) — и умение мыслить образами, парадигмами, определяющее современного ученого, ученого-популяризатора, отвергающего идею науки как закрытого ордена. Пайпс сделал с русской историей то же, что Хокинг сделал с астрофизикой. Хокинг свел к минимуму использование физических формул — и приблизил квантовую физику даже к «блондинкам». А Пайпс, не отказываясь от фамилий и дат, сделал их перечисление вторичным, дополнительным по отношению к образу, идее, мысли.

Сегодня с книгами по истории России и по истории русской революции все не так плохо, как тогда, когда я обращался за советом к Лурье. Одна facebook-style «Империя должна умереть» Зыгаря чего стоит: ничего подобного прежде не было.

Но, если вам известна только школярско-совковая история дат, имен, королей и шутов, — читайте Пайпса. И если вас раздражает неизбывный русский царизм, определяющий неизменную русскую несправедливость, отсутствие в России права на достоинство, — читайте Пайпса. Неважно, с чего начинать. Можно с «Трех „почему“ русской революции», можно с «Коммунизма», можно с «Русского консерватизма и его критиков» (сам Пайпс по политическим взглядом был близок к российским кадетам, то есть консерваторам в западном смысле, консерваторам-законникам).

В 1990-х, когда Пайпс только стал издаваться в России, его у нас принимали восторженно. В 2010-х к нему все чаще приклеивали, с кривой ухмылкой, ярлык русофоба. А он был все тем же — исследователем тяжелой наследственной болезни, безумно влюбленным в предмет своего изучения.

Дмитрий Губин