Страна решеток и замков

Невероятный по силе воздействия образ — дети, запертые в кинозале во время пожара, которым остается лишь звонить родным в надежде, что кто-то из взрослых придет на помощь и откроет эту чертову дверь, — породил огромное число гражданских инициатив по срыванию всех и всяческих запоров.

Журналисты дружно отправились инспектировать торговые центры, родители выкладывают в соцсетях фотографии наглухо перекрытых аварийных выходов в детсадах и школах, общественники призывают всех и каждого не быть равнодушными, жаловаться во все инстанции на руководителей и бизнесменов, пренебрегающих правилами пожарной безопасности.

Все это понятно и, наверное, правильно. Одна беда — боюсь, этот порыв пройдет, как только будут похоронены жертвы кемеровской трагедии, а федеральные СМИ опять переключатся на «глобальные» темы, вроде внешней угрозы и величия президента страны. Так было и после пожара в «Хромой лошади», и после горевших один за другим зарешеченных домов ветеранов, и после менее крупных, но не менее страшных локальных трагедий, жертвами которых становились, в том числе, и дети.

И причина тому даже не в нашей короткой памяти, хотя и в ней, конечно, тоже. Запертые двери — это чуть ли не главная скрепа страны, возникшей на руинах СССР, а теперь, похоже, стремящейся вернуться в советское прошлое. Скрепа и в физическом, и в метафизическом смыслах. Убери ее — обрушится вся конструкция.

Запертые двери — это символ власти. Власти охранника, вахтерши, сторожа — тех миллионов людей, которые заняты этой бессмысленной, по большому счету, работой только потому, что наши не менее многочисленные полиция и Росгвардия не могут обеспечить безопасность граждан в ее обычном, бытовом плане. Людям в погонах некогда — они борются с внутренними врагами, разгоняют митинги, охраняют начальников на встречах с народом. Вот функции охраны порядка в магазинах, школах, торговых центрах и доверяют людям, которые не смогли найти более достойной работы. Не удивительно, что многие из них готовы растерзать пенсионерку, забывшую заплатить за пачку масла, но разбегаются при первом признаке настоящей опасности — будь то пожар или вооруженный человек. Вспомним хотя бы нападение на журналистку «Эха Москвы»: неадекватный преступник легко преодолел и турникет, и охранников на входе.

Запертые двери — это символ государства, которое грозит ядерным оружием всему миру, но на своей территории не может даже согласовать требования двух ведущих силовых служб: МЧС и ФСБ. Спросите любого бизнесмена или директора детсада — и они расскажут, как платят штрафы сначала одним проверяющим (по правилам пожарной безопасности лестницы и пожарные выходы должны быть всегда открыты), а потом другим проверяющим (по правилам антитеррористической безопасности все выходы должны быть закрыты и опечатаны, а ключ спрятан так, чтобы его не выкрали потенциальные террористы). Конечно, можно было бы установить как минимум в госучреждениях такие двери, которые открываются только на выход. Но денег в стране, как известно, нет. Все ушли на ядерные ракеты.

Запертые двери — это и символ повышенной роли спецслужб, которым надо как-то объяснять обществу и правительству, зачем они вообще нужны в таком количестве. Отсюда — бесконечные усиления и ограждения, решетки и рамки на любом массовом мероприятии. В результате даже на праздничных гуляниях публика становится больше похожа на заключенных какого-нибудь элитного концлагеря, чем на праздных горожан.

Запертые двери — это еще и историческая традиция последних ста лет, практически один из культурных кодов страны. Ильф с Петровым в свое время писали: «Давно прошел восемнадцатый год, давно уже стало смутным понятие „налет на квартиру“, сгинула подомовая охрана, организованная жильцами в целях безопасности, разрешается проблема уличного движения, строятся огромные электростанции, делаются величайшие научные открытия, но нет человека, который посвятил бы свою жизнь разрешению проблемы закрытых дверей.

Кто тот человек, который разрешит загадку кинематографов, театров и цирков? Три тысячи человек должны за десять минут войти в цирк через одни-единственные, открытые только в одной своей половине двери. Остальные десять дверей, специально приспособленных для пропуска больших толп народа, — закрыты. Кто знает, почему они закрыты? Возможно, что лет двадцать назад из цирковой конюшни украли ученого ослика, и с тех пор дирекция в страхе замуровывает удобные входы и выходы… Пятнадцать тысяч любителей футбола, возбужденные молодецкой игрой сборной Москвы, принуждены продираться к трамваю сквозь щель, такую узкую, что один легко вооруженный воин мог бы задержать здесь сорок тысяч варваров, подкрепленных двумя осадными башнями…

Если уже нет никакой возможности привесить дверь (это бывает тогда, когда ее не к чему привесить), пускаются в ход скрытые двери всех видов: 1. Барьеры. 2. Рогатки. 3. Перевернутые скамейки. 4. Заградительные надписи. 5. Веревки…»

Что изменилось спустя 90 лет после того, как были впервые изданы «Двенадцать стульев»? Разве что внешний вид дверей да барьеров, и то не везде.

Можно ли изменить все это, инспектируя частным порядком торговые центры и другие заведения? Очень сомневаюсь. Скорее лбы расшибем. Впрочем, это не означает, что и пытаться не надо. Если даже в одном торговом центре активисты добьются соблюдения противопожарных мер — уже хорошо. Но все запертые двери и решетки так не открыть. Для этого нужно сначала открыть страну. Впустить в нее свежий воздух. Перестать видеть в окружающих в первую очередь потенциальных нарушителей, террористов, врагов, и только потом — людей.

Сможем ли мы добиться от власти этого? Судя по последней реакции руководителей страны на митинг отчаяния в Кемерово и акции солидарности по всей стране, не санкционированные сверху («все это происки врагов»), наши начальники к такому повороту точно не готовы. А значит, двери и решетки будут закрыты на еще более мощные замки.

Виктория Волошина