Довоевались

Американцы, кажется, начали замечать наши «Ура!», «На Берлин!», «Повторим!», «Сотрем!» и прочее.

Иран и КНДР — вообще хорошая компания. Но главное не в этом. Главное — за что воюем?

Очень нам хочется воевать. Понятно — падение СССР, которое ожидалось как прыжок вверх, оказалось не прыжком, а падением. Мы победили коммунизм, но мы и проиграли: пошли не вверх, а вниз.

Насколько в этом виноват Запад? Конечно — ненасколько, сами виноваты. Но когда мы принимали ответственность на себя?

В общем, идея, что мы воюем с Западом, попала на подготовленную почву. Только за что воюем?

За право элиты обирать остальное общество? Хотя это частность. За другое право нам предлагается воевать — за право оскотиниваться. Но и это не совсем точно: мы претендуем на право делать такое, чего никакая зверушка делать не может по своей природе: не просто жить плохо, а быть сознательно плохими, и при этом называть свое плохое хорошим. Не просто жестокость, а жестокость, выдаваемая за добродетель. Не просто алчность, а алчность, принципиально ненасыщаемая. Не просто ситуативная ложь, а ложь, возведенная в принцип.

Вот что мы защищаем. И ничего больше. С такими знаменами войн не выигрывают. Но мало что не выигрывают — не ведут.

То, что нам пытаются представить войной, на самом деле простое хулиганство. А хулиганы не воюют. Им воевать западло. Махать кулаками и вопить «Замочу!» — это не война. А ничего другого у нас нет.

И в этом отношении даже КНДР с Ираном нам не компания. Иран отстаивает некие принципы — дикие, архаичные, нежизнеспособные, но принципы. Северная Корея — тоже. Тоже дикие и тоже нежизнеспособные. Но принципы. А мы?

Только не говорите про православие и самодержавие. И их мы не отстаиваем. Все-таки слишком умны…

Война Ирана или Кореи против Запада — это война за отжившее, за старое, война поэтому обреченная на поражение. Но это война. А у нас? А у нас для войны нет главного — знамени. И поэтому с нами воевать нельзя. Только отправить в вытрезвитель. Что история потихоньку и делает.

Впрочем, Запад не торопится. Зачем? Когда дебош наш вредит исключительно нам самим. Изматывает исключительно нас самих. Обессиливает нас самих. Убивает нас самих. И куда эффективнее, чем это могут сделать санкции или даже военное вторжение. Зачем нас завоевывать? Когда мы разрушаем себя сами.

Что тут можно сделать? Да, фактически, ничего. Чтобы делать, надо проспаться. А мы сначала полезли к Западу с поцелуями, потом, заметив брезгливое недоумение целуемого, стали интересоваться, уважает ли нас Запад, а обнаружив, что уважения нет, замахали кулаками, теряя равновесие и рискуя шлепнуться при каждом взмахе.

В общем — куражимся, тешим душу. Не замечая, что пока мы так весело проводим время, наши карманы чистят. Но нам не до карманов. Что за мелочность — карманы! Когда не уважают!

Ну, хорошо — это власть и «86» (дай бог, чтобы в реальности их набралось хоть 40%, хотя почему «дай бог»?). Про власть и «86» — понятно. У одних интерес, у других глупость. От нее же, от глупости только может проистекать такое поведение. А что же «14» (реально, конечно, не меньше 30%)? Что наиболее здоровая часть общества?

А наиболее здоровая тоже больна. Ей тоже война мерещится. Только она эту войну мечтает проиграть. Вот было бы здорово — оккупационная администрация, денацификация, план Маршалла и все такое… Та же наша мечта. Чтобы нам — на печи, и чтоб все по нашему хотению исполнила щука. Только у этой части общества щука — заокеанская. Отсюда и призыв: «Предлагаем сдаться!», на что следует грозная отповедь: «Русские не сдаются!.. На Берлин!.. За немками!..». И шмяк — в лужу. Такой вот внутриобщественный диалог. Очень продуктивный. Для тех, кто занят делом. То есть нашим карманом.

Ну, хорошо. А что значит «проспаться»? Что можно, когда (если) проспимся?

Тогда кое-что можно. Можно, например, понять, что западная модель устройства общества не справляется с современными вызовами, плохо справляется. Отсюда и перманентный кризис с марксовых времен. В чем плохость? В несвободе, в малой, ограниченной, недостаточной для XXI века свободе удовлетворять главную человеческую потребность — потребности в росте, в развитии. Лучше, чем при тоталитаризме, конечно. Но не очень. Очень не очень. Большие здесь есть резервы для совершенствования.

Резервы есть, а возможностей нет. Чтобы появились возможности, надо все менять. А это невозможно без остановки социальной машины, то есть жизни. Именно поэтому новым формам общественной жизни будет чрезвычайно трудно возникнуть внутри старых. Гораздо труднее, чем «на пустом месте». Так, впрочем, всегда бывало в истории: новое возникало не внутри пышно разросшегося старого, а рядом…

Значит, новые формы возникнут не внутри цветущей Западной цивилизации. А где-то еще. Где? Ну, не у пьяницы во время пьяного дебоша — это точно. А вот если проспится — кто знает…

Александр Зеличенко

Прочитать оригинал поста Александра Зеличенко можно на сайте «Эхо Москвы».