Памяти Гранина. Ручей в буреломе

Даниил Гранин прожил редкую для России длинную нестыдную жизнь — и, похоже, счастливую. У нас все три элемента (от 98-летнего возраста до счастья) встречаются обычно порознь, у мужчин не сходятся вообще никогда, а у известных, знаменитых мужчин — реже, чем никогда.

Тех мужчин, которые в публичной карьере ведут себя нестыдно, Россия обычно рано съедает, как глупая чушка своего поросенка, если цитировать известные предсмертные слова Блока. Сохранять достоинство проще, из России уехав, чему доказательство тьма биографий — от Герцена до Акунина.

Однако в какой-то момент, если жить долго, власть в России перестает тебя пережевывать и, напротив, начинает угрожающе любить. Это очень важное правило нашей жизни, из него мало исключений, и мудрое наше наблюдение — «в России нужно жить долго» — наполовину строится на нем.

И вот тут начинается еще более тяжкое.

Вариант вылизывания власти мы сразу уберем, а без него путей остается, в общем, два.

Можно от греха и власти подальше уйти в частную жизнь, в экзистенциальные дачники — ведь нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе. Но Гранин по этому нестыдному пути не пошел. Допускаю, что по природной непредрасположенности.

А второй путь — не прогибаться, будучи увешанным орденами, и продолжать призывать милость к падшим — по-настоящему непрост. Даже гонимым быть легче, потому что соблазнов меньше.

Но линия поведения Гранина, а также Алексея Германа и Светланы Кармалиты, бывших в последние годы его соседями по Петроградской стороне, была как раз таким вторым путем. Они не лезли на баррикады, но никогда не топтали слабых и не славили сильных просто потому, что те — слабые, а эти — сильные. Они позволяли себе говорить то, что думали, а думали они в категориях того, что называется христианской моралью, которая не удостаивает вниманием приспособленчество.

В этом смысле Гранин стал после смерти Дмитрия Лихачева его наследником. В том же смысле наследником Гранина неизбежно становится Александр Сокуров. Сходный тип жизненного выбора. Как будто в городском буреломе есть родник, ручей — он не будет никогда ни фонтаном, ни девятым валом, но в нем будет вода.

Это очень важный итог жизни Гранина и одновременно — урок тем, кто собирается (или кому придется) жить в России долго.

Второй итог и урок в том, что Гранин оставил действительно нестыдное профессиональное наследство. Я говорю про написанные им книги из категории non-fiction.

«Документалка» считалась в СССР литературой как бы второго сорта — ее меньше читали, меньше любили и за нее меньше платили. Настоящим писателем считался лишь романист или, на худой конец, драматург. А лучшее, ценнейшее, без девальвации, что от Гранина остается, — это именно нон-фикш.

Совместная с Алесем Адамовичем «Блокадная книга» сыграла и будет играть важную роль в национальной рефлексии. «Зубр» (про генетика Тимофеева-Ресовского) — великое исследование не только науки, но и поведения ученого, когда приходится выбирать между Сталиным и Гитлером, гадюкой и крокодилом, и я бы именно сегодня «Зубра» про- или перечитал.

Но столь же блестящи, хотя куда менее известны, и «Клавдия Вилор», и «Эта странная жизнь» (о биологе Любищеве). «Эта странная жизнь», например, — лучшее пособие по практическому тайм-менеджменту, которое я читал, потому что Любищев работал со скоростью автомата Калашников, а Гранин сумел на наших глазах этот автомат разобрать на части и снова собрать.

Боже, сколько блестящих документалистов погибло в мастеровитых (и всеми забытых) писателях! А Гранин будет жить.

И — да! — один личный момент. Лет семнадцать назад я приходил к Гранину по делу домой. Он жил в том доме на Большой Посадской, где когда-то обитал Евгений Шварц, автор великих «Тени» и «Обыкновенного чуда». Времена тоже были великие и лихие, и по подъезду слонялся бомж. «Пшшшел вонннн…» — я вытурил его и стал подниматься.

«Дима, ну зачем вы человека обидели? — сказал Гранин, открывая мне дверь. — Это наш подъездный бомж. Он человек хороший, но у него тяжелые обстоятельства. Мы ему денег даем, чтобы в баню ходил. А он нам подъезд охраняет… Вы уж его больше не обижайте, ладно?»

Я покраснел и не успел даже удивиться, каким образом Гранин о случившемся узнал.

Кстати, в ту встречу я пожаловался Гранину, что писать тексты дико тяжело. То есть когда опубликованы — тогда да, счастье. А пока пишешь — нет.

«А для меня писать — такое счастье! — Гранин вдруг расплылся в нежной улыбке, как случается с влюбленными на людях, когда они вдруг вспоминают о своей любви. — Я так люблю тексты сочинять! И к вам это тоже придет!»

Пришло. И не уходит — даже сейчас.

Потому и говорю: счастливая, надо полагать, была у Гранина долгая жизнь!

Дмитрий Губин