Чрезвычайное положение можно ввести по частям

Советую, не пользуясь пересказами, внимательно прочесть президентский указ о введении в столицах и еще нескольких крупных городах спецмер. Формально они приурочены к Кубку конфедераций в нынешнем году и мировому футбольному чемпионату в следующем — и будут действовать полтора месяца в 2017-м (с 1 июня по 12 июля) и два месяца в 2018-м (с 25 мая по 25 июля).

Желание уберечь официальные гуляния в День России от импровизаций сторонников Алексея Навального, а равно и намерение обеспечить в постинаугурационные недели 2018-го то благолепие, нехватка которого так бросалась в глаза в прошлый раз, прочитываются абсолютно ясно. Комментаторы, которые обратили внимание именно на это, совершенно правы. С тем, однако, уточнением, что проблематика указа гораздо шире.

Он вовсе не только об ограничении, а фактически, видимо, и запрете любых публичных акций, кроме тех, которые устраивают сами власти. Тут еще и усиленный контроль за всеми, кто рискнет приехать в эти месяцы в Москву или Петербург из других городов и сел; и создание обширных зон особого режима; и ограничения междугородних транспортных потоков. Если вас не устраивают слова «чрезвычайное положение», назовите как-нибудь иначе. Сути это не изменит.

Угроза терроризма существует постоянно. Не берусь судить, насколько она увеличивается накануне, во время и после такого скромного и, я бы даже сказал, далеко не всем известного мероприятия, как Кубок конфедераций. Но если этот Кубок власти сочли достаточно веским поводом для введения полуторамесячного особого положения, то подобрать не менее убедительный повод, чтобы ввести особый режим в любой другой отрезок времени и в любых других местах, не составит ни малейшего труда.

Чрезвычайного положения как единой системы управления у нас сейчас нет, но все чаще мы сталкиваемся с чрезвычайными положениями на отдельно взятых участках жизни. В них можно попасться, как в капканы, в каких угодно областях.

Кто станет сомневаться, что начальство по частям пытается ввести чрезвычайное положение в социальных сетях? Дело блогера Соколовского — не только самый свежий этому пример, но и самый, по-моему, информативный. Оно многое раскрыло.

Чем чрезвычайное положение отличается от идеологического нажима, административных манипуляций и прочих излюбленных нашим начальством управленческих приемов? Тем, что оно уже не претендует на одобрение управляемых, пусть даже поверхностное и наведенное пропагандой.

Что общего между выборами, на которых голосуют бюджетники, а бюллетени считают избиркомовские училки, столичными протестными шествиями 2013—2016 годов, проведенными по сценариям, согласованным с начальством, и закрытиями выставок и спектаклей по настояниям оскорбленных в своих чувствах церковных активистов? Тем, что и в том, и в другом, и в третьем случаях соблюдался ритуал консультаций с общественностью.

Выборы оформлялись так, чтобы наскрести провластное большинство и заставить критиканов упрекать в их исходе простонародье, а не начальство. Великодушно разрешенные митинги интеллигентов давали возможность выпустить пар, одновременно напоминая им, что они слабы и малочисленны. Уступки очередным мракобесным ультиматумам сопровождались разъяснениями, что, мол, мракобесы они или нет, однако вот, как видите, в большинстве. Как же начальству к ним не прислушаться? Это было бы недемократично.

А теперь вернемся к Соколовскому. Условный срок, полученный им после нескольких месяцев реальной отсидки, не является оправданием ни в каком смысле этого слова. Сам Соколовский сразу после суда сообщил, что хоть и не раскаивается, но новых роликов снимать и вывешивать не будет — неохота в колонию. Если задача правосудия — пресечь деятельность нарушителя, то она решена.

А теперь самое интересное. Был ли вердикт суда ответом на некий общественный запрос, на очередной гнев большинства или на что-либо ему подобное? Да никоим образом.

Осудив блогера в том числе и за «отрицание существования Бога, отрицание существования основателей христианства и ислама — Иисуса Христа и пророка Мухаммеда», правосудие нашей державы осудило в его лице не только действующую Конституцию, не только российских атеистов, а также верующих нехристиан и немусульман, но и изрядную долю формальных православных. По оценке эксперта известной опросной службы, «60% православных не относят себя к религиозным людям, …а около 30% из числа тех, кто называет себя православными верующими, вообще полагают, что Бога нет».

Мало сказать, что судебный вердикт нелеп. Он еще и откровенно и сознательно непопулярен. Вся атмосфера процесса говорила о том, что сочувствующие Соколовскому явно в большинстве. Государственная машина махнула рукой на привычную свою игру в согласие с народом. Не согласны — и ладно. Пусть злобствуют, лишь бы подчинились. Именно такова логика чрезвычайного положения.

И эта логика все чаще выходит на первый план. В конце апреля сторонники Михаила Ходорковского хотели подать в президентские приемные жалобы Владимиру Путину на него самого. Вроде бы дело рутинное. Приемные для того и существуют, чтобы принимать жалобы. Техника казенных отписок отшлифована веками. Но за три дня до мероприятия прокуратура объявляет «нежелательными организациями», то есть как бы запрещает, три зарубежные структуры Ходорковского. «Как бы» — потому что в России они, формально говоря, и так не работают. Но после этого большинство подателей жалоб к приемным не подпускают, многих задерживают, часть штрафуют, а некоторых и отправляют под арест.

На место прежних ритуалов общения власти с подданными, приукрашенных лицемерными, но кое-как соблюдавшимися формализмами, приходит простая и обходящаяся без церемоний сила. Ее аура ощущается все отчетливее. Все чаще человек может быть схвачен и наказан просто потому, что попал под руку. Например, случайно оказался рядом с каким-нибудь уличным мероприятием, которое начальство, присмотревшись, сочло предосудительным. Или не к месту процитировал вслух действующую Конституцию.

Чрезвычайное положение с главными его особенностями придумано не сегодня и не вчера. Это давнишний и хорошо изученный феномен мировой и европейской цивилизации.

«Мы, бургомистр и наш сенат, блюдя отечески свой град, всем верным классам населенья сим издаем постановленье. Агенты-чужеземцы суть те, кто средь нас хотят раздуть мятеж. Подобных отщепенцев нет среди местных уроженцев… Случится трем сойтись из вас, без споров разойтись тотчас. По улицам ходить ночами мы предлагаем с фонарями…» — Генрих Гейне написал это с натуры в позапрошлом веке.

Не скажу, что у нас на дворе уже полноценное чрезвычайное положение. До этого еще расти и расти. Но на всякий случай следует помнить вот что. Если властная система начинает свое существование с чрезвычайного положения, то в дальнейшем возможны очень разные варианты. Если же она вводит его, имея за плечами долгую жизнь, то это последний ее довод, означающий, что все остальные доводы закончились и новых не предвидится.

Сергей Шелин