Европа: астенический синдром

Пророчества и прозрение

Гибель Европе предрекали множество раз. Самым известным пророчеством стала книга Освальда Шпенглера, опубликованная в 1918 году и возвестившая это уже своим броским названием — «Закат Европы». Шпенглер полагал, что Европа гибнет, потому что она утратила трансценденцию (душу): творческая культура ее превратилась в механическую цивилизацию, которая в принципе не способна к развитию. Главным же признаком европейской агонии Шпенглер считал Первую мировую войну — бессмысленную многолетнюю бойню, унесшую жизни десятков миллионов людей.

Труд Шпенглера стал бестселлером и породил бесчисленное количество подражаний. Тем более что пессимизм немецкого философа, казалось, оправдывается: всего через двадцать лет после первой мировой гекатомбы разразилась вторая: война 1939—1945 годов, а короткий интервал между ними был заполнен множеством региональных конфликтов.

Однако вопреки всем прогнозам Европа не только не умерла, но, как будто очистясь в этих катаклизмах от зла, начала грандиозный проект по построению нового мира. Предполагалось, что будет создана совершенно иная Европа — без внутренних политических и торговых границ, столетиями разделявших нации, Европа с единой экономикой, с единым правовым пространством, Европа, где не будет более войн между народами и где каждый европеец, в какой бы стране он ни жил, будет чувствовать себя свободным и защищенным.

Несколько десятилетий, с момента возникновения в 1951 году «Европейского объединения угля и стали», Европа упорно, преодолевая все трудности, двигалась к намеченной цели, и в начале XXI века уже можно было сказать, что эти усилия увенчались успехом: было и в самом деле достигнуто «согласие в многообразии» (эти слова — официальный девиз Европейского Союза), возник и утвердился в глобальном пейзаже Европейский Союз, единый цивилизационный дом для всех европейцев. ЕС сразу же выдвинулся на авансцену мировой политики и экономики: 28 стран, 500 млн населения, первое место в мире по ВВП, согласованное мнение по многим международным проблемам. В пространстве геополитики, помимо Соединенных Штатов, появилась еще одна сверхдержава, причем, в отличие от США, вовсе не стремящаяся к мировому господству.

На какое-то время Европа стала примером для всего человечества. Выяснилось, что европейские ценности, такие как верховенство закона, уважение достоинства, прав и свобод человека, гуманизм, толерантность, солидарность и мультикультурализм не являются абстракцией кабинетных философов. Они могут быть реализованы в государственной практике. Европейская «Конвенция о защите прав человека и основных свобод», вступившая в силу еще в 1953 году, выразила эти принципы на юридическом языке, и постепенно они стали поддерживаться и охраняться всей европейской судебной системой.

Многим тогда казалось, что наконец найдена форма гражданского и государственного бытия, способная создать гармоничное, свободное и толерантное общество. Общество, избавленное от насилия, общество взаимной доброжелательности, общество, где защита прав каждого является гарантией прав всех.

Тем более неожиданным стало последующее прозрение, когда с середины 2000-х годов Европа, в основном представленная ЕС, погрузилась в череду острых кризисов, следовавших буквально один за другим. Сначала это был кризис мигрантских предместий, вызвавший настоящие бунты во многих внешне благополучных странах, затем финансовый кризис 2008 года, из которого Европа по-настоящему не выкарабкалась до сих пор, далее жестокий кризис отношений с Россией и наконец — кризис беженцев, внезапно хлынувших через границы Евросоюза.

Ошибки большого пути

Что случилось с Европой? Почему превосходный и вполне осуществимый европейский проект погрузился в пучины бедствий?

Неужели Шпенглер, пусть слегка поторопившись с пророчеством, все-таки оказался прав?

Ответ, на наш взгляд, лежит на поверхности. Следуя — в принципе — абсолютно верным путем, Европа, тем не менее, допустила ряд серьезных ошибок. И главный промах ее, как нам кажется, заключается в том, что не было сформировано национальности «европеец». Конструкторы Объединенной Европы поставили телегу впереди лошади: создав единое экономическое пространство — единую валюту, единый рынок, единые тарифы на все — они не создали единой общеевропейской идентичности. Им, видимо, это в голову не пришло. Или, возможно, они полагали, что подобная идентичность на основе экономического единства возникнет сама собой.

В итоге результаты оказались плачевными. Социологические опросы («Евробарометр»), регулярно проводимые в странах ЕС, показывают, что национальная идентичность в Европе пока еще явственно доминирует над идентичностью европейской. Как пишет один из исследователей: «Чувство принадлежности к собственной стране преобладает над чувством принадлежности к ЕС. Национальная идентичность жителей ЕС, транслируемая национальными средствами массовой информации, рассматривается … как препятствие для создания общей европейской идентичности». А другой исследователь привносит сюда интересный факт: европейцами в значительно большей степени считают себя албанцы, румыны, литовцы (а также, добавим, участники Евромайдана на Украине), нежели традиционные европейские нации — англичане, немцы, французы.

Это самым непосредственным образом сказывается и на экономике, особенно если она находится в кризисной ситуации. Зачем европейцы должны помогать европейцам, понятно: «мы — единый народ». А вот зачем немцы должны помогать грекам, которые просто «проели» бюджет страны, — это, конечно, тяжелый вопрос. Вообще, единственными «настоящими европейцами» являются сейчас брюссельские бюрократы, получившие наибольшую выгоду от этого объединения. И в определенном смысле нынешняя Европа воспроизводит состояние Австро-Венгерской империи конца XIX столетия, где при всем внешнем державном блеске не существовало национальности «австриец». Никто даже не пытался ее сформировать. Упор также делался на конфедерацию наций. И потому при первом же серьезном кризисе, вызванным мировой войной, величественная империя легко, «как глиняный горшок», развалилась на части.

Другую ошибку Европы, как нам представляется, породил не до конца изжитый ею «имперский синдром». Не следует забывать, что основные европейские страны еще сравнительно недавно (в историческом смысле, конечно) являлись обширными колониальными империями — Британской, Французской, Голландской, Бельгийской и т. д. Подобные вещи надолго запечатлеваются подсознанием. И потому как только распался СССР, Европейский Союз поспешно, не думая о последствиях, «заглотил» более десятка бывших социалистических республик, осуществив тем самым рискованное «имперское расширение». При этом ЕС не только перегрузил себя их слабыми экономиками, согласовать которые с европейским экономическим механизмом было достаточно тяжело (заметим, что по-настоящему этого не удалось до сих пор), но и разбавил мировоззренческую палитру Европы раздражающими кислотными красками — провинциальным национализмом стран Прибалтики (Латвии, Эстонии и Литвы) и опять-таки не изжитым еще до конца «имперским синдромом» Польши.

И, наконец, колоссальной ошибкой Европы, на наш взгляд, является механизм консенсуса, путем которого в ЕС принимаются все ответственные решения. Согласовывать по любому вопросу мнения 28 государств — это, надо сказать, труд, достойный Сизифа. Тем более что в критических ситуациях механизм консенсуса не работает — он слишком медлителен, бюрократичен и выдает решения с громадным трудом. Это наглядно продемонстрировал финансовый кризис 2008 года: вместо быстрых и жестких мер, которых требовала ситуация, в Европейском Союзе начались долгие и муторные дебаты, длившиеся месяцами. В конце концов решения, разумеется, принимались, но, во-первых, паллиативные: свою лепту в них старался внести каждый из 28 членов ЕС, а во-вторых, утверждались эти решения лишь тогда, когда существенного влияния на ход кризиса они уже оказать не могли.

При взгляде со стороны (из России) ситуация выглядела абсурдной: жильцы дома, где внезапно вспыхнул огонь, вместо того чтобы вызвать пожарных и начать тушить, собираются на совещание и, следуя всем демократическим процедурам, обсуждают, что следует предпринять: может быть, залить пламя из чайника, или, может быть, изолировать горящий этаж, или, быть может, не делать вообще ничего: оно как-нибудь погаснет само?

Кстати, история уже знает подобный пример. Это парламент Польского королевства XVIII столетия. Достаточно было любому шляхтичу крикнуть на заседании «nie pozwalam!» (не дозволяю!), и решение, пусть самое нужное, оказывалось заблокированным. Результат: к концу XVIII века Польша как государство перестала существовать.

Похоже, что к аналогичному результату движется и нынешняя Европа. Брекзит — намечающийся выход Англии из ЕС — лишь первый звонок.

Кельнский апокалипсис

Наиболее ярко свидетельствует об этом кризис с беженцами. Заметим в скобках, что возник он вовсе не по вине России, как утверждают западные средства массовой информации. Россия начала военную операцию против самозваного «Исламского государства» (террористическая организация, запрещенная на территории РФ) 30 сентября 2015 года, а численность беженцев, устремившихся в Европейский Союз, стала существенно возрастать еще с началом «арабской весны». Сам термин появился в апреле 2015 года после серии трагедий в Средиземном море, когда затонули подряд пять лодок, где находилось более 1200 мигрантов из африканских стран. Причем пик собственно сирийских беженцев пришелся как раз на сентябрь — 165 тыс. чел. Далее он начал спадать. А рост миграционного потока, наблюдавшийся в октябре, был обусловлен уже афганскими беженцами, что не имело никакого отношения к российской военной операции в Сирии. Скорее уж ответственность за данный гуманитарный кризис следует возложить на Соединенные Штаты, своими непродуманными действиями в Афганистане, Ираке, Ливии и той же Сирии обрушившими Большой Средний Восток.

В любом случае, наплыв беженцев расколол ЕС. Немецкая Die Welt по этому поводу написала: «Миграционный кризис в Европе наглядно продемонстрировал то, что становилось ясно с момента расширения ЕС в 2007 году: Евросоюз все больше превращается в клуб эгоистов. <…> ФРГ и ещё три европейских государства принимают к себе почти всех мигрантов в Европе, в то время как остальные страны, в особенности — в Восточной Европе, отказывают беженцам в защите». Выяснилось, что настоящего единства в Европе нет и многие страны, конечно, готовы пользоваться преференциями, которые предоставляет им Европейский Союз, но категорически не хотят нести издержки общего европейского существования.

Европа попала здесь в западню собственной умозрительной толерантности. Ведь, несмотря на все высокие принципы, которые провозглашал Европейский Союз, европейцы все-таки относились к беженцам как к бродячим животным: бедную кошку выбросили на улицу, она промокла, голодная, надо ее обсушить, накормить. Ну и притащили к себе домой. А то, что кошка будет потом драть обои, царапать мебель, орать сумасшедшим голосом и, извините, гадить по всем углам, им как-то в голову не пришло.

Или, если придерживаться рамок политкорректности, европейцы относились к беженцам с таким же романтическим умилением, как российские интеллигенты XIX века к крестьянам: бедные, замученные «пейзане», их надо учить, их надо просвещать, цивилизовать… И опять же в голову никому не пришло, что крестьяне вовсе не желают цивилизоваться — они хотят оставаться крестьянами, правда — жить при этом как баре. Что они и продемонстрировали в 1917 году, когда начали жечь и грабить поместья.

Европейская наивность — это, как говорят в Одессе, «что-то особенного». На одной из пресс-конференций в «Росбалте», посвященной проблеме мигрантов, я лично слышал, как представители Чехии и Германии очень убедительно объясняли, что ничего страшного в наплыве беженцев нет: мы их умоем, оденем, устроим на работу, они станут полноправными гражданами Европы. И все это — на голубом глазу. Любопытно, что когда я рассказал об этом профессору из Ливана, кстати прекрасно знающему русский язык, тот ответил: «Ага! Щщщас!..» — и характерно покрутил пальцами у виска.

Это его «щщщас!..» оправдалось практически сразу. Колоссальным потрясением для всей Европы явились события в Кельне, случившиеся через три месяца, в новогоднюю ночь. По сообщениям прессы, группы беженцев, молодых мужчин, окружали вышедших на праздник немецких женщин, а затем насиловали и грабили их. При этом полиция данных инцидентов как бы не замечала. Позже выяснилось, что аналогичные бесчинства произошли в двенадцати федеральных землях Германии. Жертвами были «почти исключительно женщины, а нападавшими — молодые мужчины в возрасте от 17 до 30 лет». Впоследствии «в одном только Кельне было подано 1170 заявлений о нападениях, в 492 из них содержались свидетельства о сексуальных домогательствах и изнасилованиях». Причем, когда прошел первый суд над подозреваемыми в нападениях, — ими оказались два брата-алжирца, 23 и 26 лет, — то пострадавшие женщины почему-то не смогли их опознать, хотя до этого уверенно указывали на обоих. Итог суда: алжирцы были признаны виновными исключительно в краже сотового телефона и получили условный срок — шесть месяцев тюремного заключения.

Бессилие полиции и правовой системы Германии повергло немцев в подлинный шок. Бурное возмущение в социальных сетях также вызвали рекомендации, данные мэром Кельна Генриеттой Рекер. Она посоветовала немецким женщинам ходить «группами, не разделяться, даже в праздничном настроении» и вообще держаться с незнакомцами «на расстоянии вытянутой руки». Очень своеобразный совет, особенно если учесть, что сексуальные домогательства мигрантов к женщинам, например в плавательных бассейнах, стали в Германии уже обычным явлением.

Дело тут было, конечно, не только в спонтанных всплесках тестостерона. В западных странах возник совершенно новый феномен, получивший именование «секс-джихад» — феномен, уже имеющий собственное идеологическое обоснование. Призывы к насилию стали регулярно вывешиваться на популярных исламских сайтах. «Любая европейская женщина — добыча, ниспосланная Аллахом, которую может получить правоверный мусульманин, — возвещает один из них. — Аллах даровал нам эту благодать и будет большим грехом не воспользоваться ею. Призываю вас, братья по всей Европе, идите и возьмите то, что принадлежит вам по праву, данным Аллахом, возьмите женщин неверных».

Немецкие правоохранительные органы уже согласились, что угроза эта вполне реальна. И вместе с тем они также были вынуждены признать, что у полиции Германии не хватает ни сил, ни средств для того, чтобы предотвратить ее. Что, впрочем, понятно. Полиция Европы ориентирована исключительно на европейцев — на тех, кто с детства приучен знать и уважать закон. Запрещено — значит, запрещено. Но она абсолютно не способна справиться с теми, для кого законы европейского бытия — пустой и раздражающий звук.

По дороге в Еврабию

Вот случай, рассказанный мне знакомой, которая часто бывает в Германии. У нее, в свою очередь, есть там приятель, русский, который живет и работает в этой стране уже много лет. Как-то он увидел на улице, что двое мигрантов пристают к женщине. Ну, наш приятель, человек здоровый, дал одному хулигану в лоб, другому в лоб — оба сбежали. Однако самое интересное произошло потом. Немцы, наблюдавшие эту сцену, набросились на него с упреками. Оказывается (по их словам) — это своеволие, самосуд. Он ни в коем случае не должен был так поступать. А он должен был вызвать полицию, дождаться ее приезда и дать соответствующие показания. О чем тут еще говорить?

Разве что о такой очевидной вещи, что «европейские ценности» должны защищать не только полиция и закон. Их должны защищать и сами нынешние европейцы, и не в декларациях, которые уже всем надоели, а в том конкретном и повседневном, что составляет их обычную жизнь.

Но как раз этого европейцы не могут и не хотят. Выступать против угрозы вымышленной, абстрактной, против русских, которые якобы на них вот-вот нападут, — это пожалуйста. А противостоять угрозе реальной, грозовой туче, которая затягивает горизонт, — тут их нет.

Между тем туча становится все черней. Неуклонно и неотвратимо в Европе утверждается радикальный ислам. Он уже внятно обозначил свои цели и свою базисную стратегию. Например, шейх Юсуф аль-Кардави, возглавляющий Европейский совет по фетвам, открыто сказал, что по мере роста численности мусульман в Европе будет происходить «постепенное окружение островками ислама немусульманского населения». Причем у него нет сомнений, что «ислам вернется в Европу как завоеватель и победитель, после того как был изгнан отсюда дважды».

Есть и более откровенные высказывания. Еще в октябре 1999 года на Ватиканском соборе, который был посвящен обсуждению взаимоотношений между христианами и мусульманами, известный исламский ученый, обращаясь к ошеломленной публике, заявил: «Используя вашу демократию, мы захватим вас, используя нашу религию, мы будем господствовать над вами». Или вот что — тоже открыто — провозгласил имам мечети военной академии имени короля Фахда в столице Саудовской Аравии, шейх Мухаммед ибн-Абдель-Рахман аль-Арифи: «Мы будем контролировать Ватикан, мы будем контролировать Рим и распространим там ислам». При этом он добавил, что христианам будет представлен только один выбор — принять ислам или платить джизью (налог, которым облагаются немусульмане за право на физическое существование в исламской стране).

На практике же это выглядит так. По всей Европе образуются плотные мусульманские поселения — изоляты, анклавы, куда административным властям, а часто и местной полиции, доступа нет. Это как бы микроскопические «халифаты», где властвует шариат.

По официальным данным только во Франции существует 751 такой анклав.

Причем лишь местным, «оборонительным суверенитетом» тут дело не ограничивается. Зачастую радикальная исламская молодежь силовыми методами расширяет число районов, закрытых для официальных властей. Уже появилась в Европе особая «шариатская полиция», даже вне анклавов следящая за соблюдением законов Пророка. С наступлением сумерек группы крепких мусульманских парней патрулируют улицы городов и останавливают для чтения нотаций тех, кто был застигнут за употреблением алкоголя. И хорошо, если ограничиваются нотациями.

Ни от кого исламские «дружинники» не скрываются — напротив, носят яркие оранжевые накидки, как полицейские, с надписью «Shariah Police». Более того, как сообщает газета «The Telegraph», в ряде магазинов Европы продавцы-мусульмане отказываются пробивать на кассе покупателям свинину и алкоголь: шариатом запрещено. Исследователи также указывают, что в европейских школах, которые посещают дети мусульман, «невозможно преподавать эволюционную биологию, историю Холокоста и другие „противоречащие Корану“ предметы». Там же явочным порядком вводится гендерная сегрегация: мальчики садятся строго в одной части класса, девочки — в другой… Всего лет десять назад платки-хиджабы носили только пожилые мусульманские женщины. Сейчас их носит половина женского мусульманского населения Франции, а в некоторых муниципальных образованиях эта цифра достигает 80%.

Ислам постепенно заполоняет Европу. То скрытно, то демонстративно он утверждает в ней свои правила социального и культурного бытия. Появился даже знаковый термин «Еврабия». Еще бы! Ведь до Второй мировой войны в Германии было всего десять мечетей, сейчас их более двух тысяч. Лондон не без оснований называют уже «Бейрутом на Темзе». И дело здесь не в численном соотношении европейцев и мусульман. История убедительно показывает, что на крутых изломах развития победу одерживает отнюдь не пассивное большинство, но — пассионарное меньшинство. А пассионарность мусульман, пришедших в Европу, значительно выше, чем у коренных европейцев.

Единственное, что Европа сумела противопоставить этому натиску, — такой же радикальный национализм, идеология которого, пожалуй, отчетливее всего выражена в книге Тило Сарацина «Германия. Самоликвидация». В ней Сарацин предупреждает об опасности увеличения мусульманского населения ФРГ, поскольку это приведет к превращению немцев Германии в этническое меньшинство, к их материальной и умственной деградации и, в конечном счете, к вырождению нации и исчезновению традиционной европейской культуры.

В своих воззрениях Тило Сарацин не одинок. Стремительно меняется сейчас весь электоральный пейзаж Европы. На выборах в Европарламент 2014 года ощутимого успеха добились именно правые националистические организации. В Австрии на выборах президента чуть было не победил представитель «Австрийской партии свободы». В ФРГ усиливает свои позиции «Альтернатива для Германии» — она проводит одно протестное мероприятие за другим. А во Франции реальные шансы стать президентом страны имеет Марин Ле Пен, возглавляющая «Национальный фронт».

Все эти партии декларируют этнический национализм, требуют ограничить миграцию, ввести для нее жесткие нормы, восстановить или даже закрыть для мигрантов границы своих государств. Марин Ле Пен, в частности, заявила: «европейские народы ощущают сегодня, что ЕС не выполнил своих обещаний. Сегодня жизнь в Европе превратилась в настоящий кошмар. … Европейские народы не могут ощущать себя в безопасности, пока не действуют национальные границы». Более того, она обвинила Брюссель, столицу Евросоюза, в предательстве и пообещала, что «когда-нибудь центральные власти ЕС падут».

Эти партии выражают отчетливые настроения избирателей, но заметим, что если их программы действительно будут осуществлены, то они похоронят Европейский Союз — вернут его в прежнее полуфеодальное состояние, снова превратят его в набор государств, ожесточенно отстаивающих не европейские, а свои собственные национальные интересы.

Революция бюрократов

Складывается ощущение, что нынешний системный кризис Европе не преодолеть. С каждым годом подлинные европейские идеалы становятся все более иллюзорными.

Два фактора отягощают нынешнюю ситуацию. Во-первых, это «рефлективный ступор», незамечание очевидного, и связан он с тем, что никакая власть — ни авторитарная, ни демократическая — никогда не работает на опережение. Любая власть осуществляет свою деятельность в режиме «вызов — ответ», то есть в виде простой реакции на те или иные события. А потому начальная фаза кризиса властью, как правило, игнорируется, она воспринимается как набор частных эксцессов, которые можно погасить обычными средствами. Политики начинают осознавать неизбежность кардинальных реформ лишь в тот момент, когда кризис обретает острую форму. Или, говоря проще — когда уже поздно, когда трескается фундамент, колеблется почва и все вокруг начинает неудержимо обваливаться.

Именно в таком состоянии пребывает сейчас Европа. Она фатально опаздывает с необходимыми преобразованиями. Начинать их надо было значительно раньше, еще до того, как в 2005 году вспыхнули яростные «восстания предместий» во Франции. Еще до того, как в августе 2011 года прокатился по Англии, по Лондону в частности, колоссальный погром. И в том, и в другом случае бунтовала мигрантская молодежь. Вот когда надо было браться за ум.

Однако после распада СССР Европа почила на лаврах: ведь она вместе с Соединенными Штатами победила в «холодной войне», и никто из европейских политиков даже не попытался задуматься, что несет с собой новый век.

С этим связан второй отягощающий фактор, который можно определить как «когнитивный разрыв». Он порожден ускорением исторического процесса. Раньше изменения накапливались медленно: человек рождался, взрослел и умирал в одной и той же социальной эпохе. Жизненный опыт, который он обретал, был актуален в течение всего этого исторического интервала. Сейчас ситуация принципиально иная. Будущий политик рождается в одной эпохе и тогда же — в юности — в него закладываются параметры основных мировоззренческих идеологем, однако пока он, пройдя долгий карьерный путь, поднимается до реальных властных высот, до того статуса, где определяются стратегические действия государства, эпоха ощутимо меняется и уже не соответствует его устойчивым представлениям.

В результате и образуется когнитивный разрыв: большинство политиков пытается разрешить новые проблемы старыми методами. А они в данной реальности уже не работают. Причем это относится не только к Европе, но также — к России, Китаю и США. Это вообще главная трудность современного мира: нет новых политиков, способных к мировоззренческой революции, нет нового политического поколения, стремящегося преобразовать нынешний кризисно-застойный ландшафт. Лидеры европейских националистических партий, авторитет которых сейчас растет, обращены вовсе не к будущему, а к прошлому: их идеи этнической изоляции погружают Европу даже уже не в ХХ, а прямо в XIX век.

В общем, приходится констатировать, что европейский проект себя исчерпал. Обладая всеми качествами универсальности, более того, предложив — по крайней мере, в теории — привлекательную картину мироустройства, он не сформировал механизма, способного эти цели реализовать. Мы говорили об ошибках, допущенных, на наш взгляд, Европой. А теперь, суммируя их, попытаемся сфокусировать суть. Главным источником этих ошибок, вероятно, является специфика революции, которая преображала Европу последние двадцать лет. В том же, что это была именно революция, сомнений, кажется, нет. Ведь революция — это не обязательно войны и потрясения. Революция — это когда претерпевает метаморфоз весь социальный строй.

Как раз это в Европе и произошло: из конгломерата разрозненных, конфликтующих между собой государств было создано единое надгосударственное образование — не империя, что уже было в истории, а именно — равноправный союз. Возник принципиально новый социальный пейзаж: прошлое было отринуто, наступило будущее.

И все было бы превосходно, если бы не один момент. Это была — кабинетная, чисто бюрократическая революция. Она была совершена управленческими элитами и в пользу этих элит. Европейские нации в данном процессе представляли собой не субъект, а объект, не активных участников преобразования, а его пассивный строительный материал.

То есть будущее не стало национальной идеей Европы, а потому не была включена колоссальная энергетика, необходимая для подлинных мировоззренческих трансформаций. Сознание европейских народов осталось этническим (национальным), и не обеспечило соответствующий пассионарный прорыв. Бюрократия вообще не способна к пассионарности. Ее идеал — стабильность: непрерывное воспроизведение самое себя.

В результате получилось нечто вроде комфортабельного дома для престарелых: красивое здание, ухоженные дорожки вокруг, новейшие медицинские технологии, вышколенный персонал. Прекрасные условия для того, чтобы умирать, но абсолютно не подходящие для того, чтобы жить. А когда обслуживающий персонал в этом доме неожиданно взбунтовался, когда он потребовал — и немедленно! — тех же благ для себя, то «пациенты» не нашли ничего лучшего, как шаг за шагом ему уступать и лишь робкими голосами просить, чтобы захватчики не слишком их обижали.

Ничего другого и ожидать было нельзя. Бюрократия не в состоянии отражать реальные угрозы. Она способна лишь отгородиться от них бумажной стеной документооборота. Что, собственно, и происходит сейчас в Европе.

Астенический синдром

Конечно, это метафора. Но — метафора, отражающая состояние современной европейской цивилизации. Европа поражена астенией. Она испытывает онтологическое бессилие, которое философы, соблюдая политкорректность, называют «кризисом европейских ценностей».

Европейский проект находится в стадии деградации. Как нам представляется, у Европы просто не хватит сил довести его до конца. Шпенглер все-таки оказался прав.

Социальный комфорт, который провозгласил своей целью Европейский Союз, убил в европейцах то, что сделало Европу великой цивилизацией. Он убил в них вкус к будущему. Убил готовность к непрерывному обновлению, готовность пересечь горизонт, готовность отдать все, что есть, ради того, чего еще нет. Обрек их на медленное угасание.

Сможет ли Европа вновь стать собой? Сумеет ли она вырваться из астенической атмосферы застоя? Обретет ли она новые силы, чтобы опять двинуться к будущему? Или превратится в музей, где посетители равнодушно взирают на странные экспонаты прошлого? На этот вопросы не сможет ответить никто, кроме нее самой.

Андрей Столяров