Оттепель как форма укрепления дисциплины

Буквально за несколько недель слово «оттепель» успело не только войти в моду, но и выйти из нее. Стало заметно, что освобождение Дадина и Чудновец не открыло эпоху каких-то крупных послаблений. Не видя созвучий с собственными насквозь мифологизированными представлениями о так называемой хрущевской оттепели, интеллектуалы перестали искать признаки ее второго издания.

В действительности советская оттепель начала разворачиваться в 1953—1954 годах, еще при Берии и Маленкове. Эта политика продолжалась до середины 1960-х, неоднократно меняя свои приоритеты, среди которых либерализация системы никогда не выходила на первое место.

Общепринятое название той эпохе дала одноименная повесть Ильи Эренбурга, опубликованная в начале 1954-го. Но сам советский режим это обозначение с негодованием отвергал. «Повесть „Оттепель“ неизменно ругали, она служила примером того, как не надлежит показывать действительность», — вспоминал потом автор термина.

Тем занятнее видеть, как сегодняшний режим подает сигналы, что слово это — вполне подходящее, и если его к нему прикладывать, то он не рассердится. Явно получив поощрение свыше, в столице даже прошли несколько больших ностальгических выставок на темы советской оттепели; главные — в Третьяковке и в Музее Москвы.

А теперь давайте посмотрим, что конкретно делает наше начальство под оттепельной маркой.

1. Освобождение осужденных по самым безумным и явно липовым политическим и идеологическим обвинениям.

Хотя на свободу вышли пока лишь несколько человек, фабрикация новых подобных дел более или менее приостановлена. Чувствуется желание и в целом упорядочить деятельность системы тюрем и колоний. Может быть, даже ввести в какие-то рамки ее дикость и жестокость.

2. Слегка приглушена исступленность пропаганды. Приказано почтительно подшучивать с экрана над высокопоставленными особами.

Согласен с теми, кто считает, что принуждение депутата Поклонской подпевать жуликам-шоуменам, исполняющим «Мурка — ты мой муреночек, Мурка — ты мой котеночек», не является расширением свободы ни в каком смысле этого слова. Удачно или нет, но решается другая задача: сделать так, чтобы публика меньше бесновалась и больше хихикала.

3. Усилилась роль Государственной думы, а ее вождь Вячеслав Володин подается как один из главных руководителей государства.

Еще до осенних выборов 2016-го часть наших аналитиков предсказывала грядущее увеличение демократии, особые надежды возлагая на возвращение в нижнюю палату депутатов-одномандатников, якобы более независимых, чем списочники, и особенно чутких к чаяниям избирателей.

Это оказалось полной иллюзией. Значение Госдумы как учреждения выросло, а вот значение ее депутатов уменьшилось даже по сравнению с прошлым созывом, хотя такое и кажется невозможным. А одномандатники так же бездеятельны и покорны руководству, как и прочие.

Никто даже не думал пожаловать нижней палате какие-то возможности «представлять интересы народа». Ее возвысили вовсе не для этого. Дума просто должна стать полезным звеном в системе руководящих органов: научиться толково и вразумительно оформлять приходящие свыше законодательные распоряжения; хоть слегка уменьшить роль внутренних своих фриков, которые за прошлые годы утомили всех безумными проектами; не позволять особо бойким ведомствам и группировкам использовать себя для штампования заведомо невыполнимых законов, вроде «пакета Яровой» и т. п.

4. Упразднение остатков автономии местного самоуправления.

Образцом для всей страны официально становится «оптимизация» МСУ в Московской области, в результате которой местные жители, а отчасти и местные привилегированные круги, лишаются возможностей оказать даже самое скромное влияние на муниципальных чиновников, полностью поглощаемых властной вертикалью.

5. Пришествие так называемых технократов в президентскую администрацию и губернаторский корпус, а также усиление таковых в федеральных ведомствах.

При некоторых видовых различиях, технократов объединяет любовь к казарменному порядку во всех сферах жизни, от политики до экономики, и отношение к народу как к пластилину, из которого они лепят что-то на их взгляд рациональное.

Все вышеперечисленное в совокупности и образует оттепель-2017. Фактически этот курс начал складываться еще в прошлом году, но четкие контуры обрел только в нынешнем.

Нова ли такая политика? Безусловно. Особенно после буйств 2014-го — 2015-го.

Прибавляет ли она свобод хоть кому-то? Разве что в очень маленьких объемах и только там, где это не мешает росту централизации. А там, где мешает, клочья старых свобод ликвидируются без колебаний. Никакой несанкционированной низовой самодеятельности, хоть как-то затрагивающей машину власти, в обновленной системе просто не предусмотрено.

Она не пытается упразднить те слои и прослойки, которые у нас есть. Знать остается знатью, простонародье — простонародьем. Но самостийно встревать в решения властной машины не рекомендовано ни тем, ни другим. Даже бизнес-лоббирование и дальнейшее обогащение высшего круга пытаются вертикализировать и по возможности лишить оттенка импровизационности. Во всем, и даже в безобразиях, должен царить регламент.

При этом сама властная машина пытается вернуть себе некоторую корректность манер и высказываний, потерянную за последние годы, а также придать своим вердиктам что-то вроде «научности».

Примером которой служат уже введенные и еще только обсуждаемые новации в налоговом режиме или в пенсионной системе. Каждое из этих установлений выглядит вполне обсуждаемым. Но только если забыть, что предыдущие установления тоже были весьма разумны и подверглись ликвидации лишь по случаю смены высочайших приоритетов. Новый пакет преобразований по той же причине может быть отменен в любой миг. А в очередном сломе житейских видов и интересов рядовых и даже нерядовых людей система не видит никакой для себя проблемы. Этих видов и интересов для нее просто нет.

Вот такая оттепель, осуществляемая по формуле: больше централизации и дисциплины, но меньше скандалов.

Система повисает в воздухе, рассчитывая только на собственную мощь, не желая делиться прерогативами с какими бы то ни было общественными группами и не ища никакой социальной опоры вне самой себя. К этому она шла, пусть и зигзагами, как минимум с начала нулевых, но такого совершенства еще не достигала.

Утопично? Да. Надолго ли? Не уверен.

Стилистически это иногда может напоминать если не либерализм, так толерантность. В том, например, смысле, что интеллектуалам дозволено собираться в специально отведенных местах и свободно беседовать о судьбах мира и страны, о религии и атеизме, об изящном искусстве и историческом пути России. Главное, чтобы не встревали в управление.

Называть это оттепелью? Да как хотите, так и зовите.

Сергей Шелин