Непосильная ноша духовенства

«Мы нуждаемся в консолидации, в том числе через формирование единой государственной идеологии. Любая война является частью идеологического противостояния. Война идеологий предшествует физическому сражению. За какие идеалы и ценности люди будут умирать, если нет идеологии?!» Так формулирует общность задач государства, РПЦ и народа петербургский протоиерей Димитрий Василенков. Формулирует четко, понятно, а лет тридцать назад добавили бы: по-партийному.

Да, советская держава скреплялась единой государственной идеологией. Идеологией религиозного, хотя и языческого типа. Ее первосвященник Михаил Суслов был вторым человеком в государстве после Брежнева и в качестве секретаря ЦК курировал не только подразделения, которые проповедовали марксистско-ленинскую веру, но и структуры, ведавшие образованием, культурой и цензурой.

Не имея в запасе другой идеологии, российская постсоветская власть сначала неуверенно, а сейчас крайне целеустремленно пытается возложить примерно такие же государственно-идеологические функции на РПЦ, а на соответствующих участках также и на три другие привилегированные (т.е. официально признанные «традиционными») конфессии — ислам, буддизм и иудаизм.

Если бы Конституция, определяющая Россию как светское государство, хоть сколько-нибудь этому препятствовала, ее играючи исправили бы. Но в нашем климате эта самая светскость и без того ничуть не помешала ввести преподавание религии в школах, почти поголовно воцерковить гражданское, военное и охранительное чиновничество, в уголовном порядке карать за богохульство (под псевдонимом «оскорбления чувств верующих»), де-факто признать за духовенством право на культурную цензуру — короче, предоставить конфессиональному начальству практически полный комплект прерогатив советских идеологических служб.

Казалось бы, дело сделано. Но, на самом деле, до сусловской эффективности очень далеко. В отличие от сусловского аппарата, РПЦ не может обеспечить полного охвата масс, недостаточно скоординирована с машиной светской власти и до сих пор не обзавелась хоть сколько-нибудь заманчивой для народа социально-политической доктриной.

Пройдем по этим трем пунктам.

Пока советский режим стоял сколько-нибудь прочно, уклониться от исповедания его идеологии рядовому человеку было почти невозможно. Он становился сначала октябренком, потом пионером, потом комсомольцем. Был обязан знать азы советского вероучения, посещать казенные собрания и демонстрации.

Да, сплошь и рядом это было формальностью или притворством. Однако дисциплинировало, держало в тонусе. Кто сам не помнит, поверьте человеку, для которого это личный опыт. Уклоняющихся не обязательно репрессировали, но со своей маргинальностью они должны были смириться как с нормой жизни.

Обеспечить такой же уровень народной дисциплины РПЦ не может в принципе. Об исламских регионах я не говорю — там свои правила. Но в коренной России, и особенно в мегаполисах, плюрализм неискореним.

Даже Михаилу Андреевичу, подкрепленному мощью советских воспитательно-карательных механизмов, пришлось в 1970-е не один год потрудиться, чтобы открытая разноголосица сошла на нет. А сейчас эта задача просто неисполнима. Церковность — лишь одна из идеологий, хотя сегодня и доминирующая. Ей приходится участвовать в идейном соревновании. Следовательно, стандарты ее конкурентоспособности должны быть выше советских. А это как раз и не так. В том числе потому, что слияние РПЦ с властной вертикалью не является полным и даже в принципе не может таковым, и собственные ее интересы все чаще выходят на общее обозрение. Как, разумеется, и интересы других конфессиональных структур.

Вот, например, январский спор о хиджабах нового министра образования и науки с начальником Чечни.

В Мордовии в мусульманском селе девочкам запретили ходить в школу в платках. Забавно, но будучи искренней и радикальной проповедницей клерикализма, Ольга Васильева попыталась использовать фальшивый аргумент западных политкорректоров, выдающих выполнение священного долга за какую-то игру в одежки: «Хиджабу, как подчеркивающему национальную принадлежность, не место в школе».

После чего была высмеяна Рамзаном Кадыровым: «Платок — не атрибутика, а важная часть одежды мусульманки… Мои три дочери носят хиджаб. Ольга Васильева требует, чтобы они сняли платки? Девочки этого никогда не сделают».

Ясно, что спор на этом и закончился. Хотя министр опиралась на недавнее решение Верховного суда РФ, лицемерно запрещавшее хиджаб как якобы одежную вольность, наряду с «мини-юбками, джинсами и глубоким декольте», последнее слово осталось за Кадыровым — и не только как за персоной, бесконечно более могущественной, чем министр и Верховный суд, но и как за человеком, сказавшим, в отличие от них, чистую правду.

Это при Суслове идеологические службы работали единообразно — что в Москве, что в Чечено-Ингушской АССР. А когда госидеологией становится клерикальность, то неизбежно приходится мириться с тем, что в разных уголках России она очень разная. И безобиднейшая полемика о хиджабах — только предвестие гораздо более серьезных вещей.

Ну, а в центре продуктом конфликта интересов церковных и нецерковных структур стал скандал из-за Исаакиевского собора. Корпоративные интересы светской власти откровенно ущемляются передачей объекта, имеющего огромное символическое значение. А политический ее интерес — в том, чтобы не будоражить общественность. Но, вопреки тому и другому, собор вроде как передают. Чтобы в брежневско-сусловские годы партийно-идеологические структуры так публично и демонстративно раскачивали лодку? Ничего подобного просто не могло быть.

Патриарх Кирилл, следуя, видимо, принципу «тверже по существу, но мягче по форме», сообщил, что «передача собора в год столетия революции в России призвана стать символом примирения народа».

Вероятно, имеется в виду, что в прежнем своем виде, когда верующие в нем спокойно молились, а все прочие, заплатив за вход, безвозбранно его осматривали, Исаакий являлся символом народной розни. Тезис понятен, но не убедит ни одну из сторон.

Вот, например, как ищут примирения петербургские священнослужители, занимающиеся связями с общественностью.

«Враги выводят людей на улицы под антигосударственными и антицерковными лозунгами (имеются в виду протесты против передачи собора — С. Ш.). Мы видим, как в России отрабатывается попытка Майдана — общество объединяют под флагом антицерковных и антигосударственных протестов. Представители власти не видят в этом великой проблемы или, быть может, не понимают серьезности надвигающейся катастрофы…»

Это уже цитировавшийся протоиерей Василенков. Чтобы защитить сугубо корпоративный интерес, готов пугать доверчивое светское начальство аж повторением украинской революции.

А вот ради того же самого интереса изъявляется пламенная готовность оградить вождя от любых предполагаемых критиков: «Кто хулит и „полощет“ правителя страны, будь то царь, генеральный секретарь или президент, совершает хамов грех… Без закона о защите чести президента нельзя внушить уважение к власть предержащим, нельзя расчистить наше медийное пространство от тонн навоза, который вываливают на власть познеры, быковы, вишневские, резники и прочие. Легионы пачкунов должны знать свое место. В противном случае им будет уготовано место у параши…»

Это диакон Владимир Василик, по совместительству университетский доцент. На первый взгляд, поддерживает володинскую идею восстановить древний закон об оскорблении величества. А на самом деле, просит покарать организаторов исаакиевских протестов, фамилии которых заботливо указывает.

Это заявление, по причине специфичности выражений, стало крылатым, но я как-то сомневаюсь, что интеллигентный диакон так уж хорошо знаком с блатной жизнью. Скорее всего, просто цитирует советскую комедию «Джентльмены удачи». Только в ту пору работник горкомовского отдела пропаганды и агитации, хоть и смеялся в кинозале до слез над «местом у параши», но в публичных своих заявлениях фильтровал слова самым тщательным образом.

От сегодняшних своих преемников он впал бы в шок. И не только из-за их развязности, но не меньше — из-за неумения мыслить и рассуждать по-государственному. Конечно, и раньше ведомственные хотелки неназойливо пристегивали к каким-нибудь высоким целям. Но делали это совсем не так прямолинейно и назойливо, и очень редко изображали помехи в своих административных делах как подготовку государственного переворота и попытку свергнуть вождя.

А сейчас это типичная ситуация. Даже не пытаясь всерьез сформулировать убедительную в глазах народа общественную доктрину, РПЦ и прочие официально протежируемые конфессиональные структуры либо добиваются чего-то материального для себя, либо декламируют нечто ультраохранительное и суперархаичное, либо требуют каких-нибудь репрессий, изыскивая для них поводы с болезненной изобретательностью.

За незнанием предмета, не берусь оценить, как политизация и публичная скандализированность церковных структур отразилась на выполнении священнослужителями прямых духовных обязанностей перед паствой.

Но ясно, что взятие на себя роли глашатаев и проводников государственной идеологии оказалось для духовенства непосильной ношей, для светских властей — заводящим в тупик экспериментом, а для граждан — источником раздоров и растерянности.

Сергей Шелин