Унылый сталинизм — XXI

«Если до недавних пор система действовала в интересах бюрократии (брежневский вариант), то теперь все больше в интересах лидера (сталинский)… Новая вождистская легитимность Путина объективно снижает роль бюрократии…» Так в статье, опубликованной накануне 17-летней годовщины правления Владимира Путина, известный московский политаналитик Николай Петров описывает никем не предсказанную эволюцию нашего режима.

И в самом деле, словно вернулись в середину ХХ века, в эпоху зрелого сталинизма. Слагаемые вроде бы те же, что и тогда:

— персонализм, при котором свобода решений вождя не ограничена ничем — ни институциями, ни формальностями, ни даже интересами привилегированного сословия;

— изоляционизм, с той же борьбой против низкопоклонников перед Западом и с тем же культом мифов о прошлом, каждодневно подгоняемых под потребности момента машиной пропаганды;

— холодная война с тем же главным противником — США.

Однако если присмотреться, то видно, что в старых декорациях разыгрывается новая пьеса.

В начале 1950-х Советский Союз действительно воевал с Соединенными Штатами в Корее, пусть и слегка камуфлируя свое участие, но безусловно добиваясь победы.

А цель продолжающейся операции в Сирии — всего лишь заставить США уважать Россию, что должно выразиться то ли в каких-то расшаркиваниях на высшем уровне, то ли вообще непонятно в чем.

Во времена позднего сталинизма, при всех казенных криках об исконном российском приоритете в каждой сфере, а также об интеллектуальном и техническом убожестве Запада, на практике энергично осваивалось все, что удавалось за рубежом позаимствовать. При этом находились огромные средства на подготовку специалистов и продвижение собственных разработок. Бесперебойно росло число выпускников средних школ и студентов вузов. А количество научных работников только с 1950-го по 1955-й увеличилось на 40%.

В сегодняшней России архаика пропаганды и практика управления находятся почти в полной гармонии. Теперь режиму вроде бы и в самом деле не нужны грамотные люди. Бюрократия бьется над сокращением трат на образование и науку. Даже те немногие образовательные и исследовательские центры, которые славятся своей лоббистской защищенностью, не очень-то уверены в будущем.

В середине прошлого века и верхи, и низы жили в перманентном паническом страхе, а простонародье еще и в нищете, но зато система как целое не сомневалась в собственной мощи и уверенно смотрела вперед. В будущем ожидались исторические победы и грандиозные успехи.

Сегодняшние российские граждане гораздо состоятельнее своих дедушек и бабушек, да еще и боятся за себя гораздо меньше, но зато вперед стараются не заглядывать. У режима вообще нет какой-либо картины будущего.

При всем внешнем сходстве «сталинского варианта» в оригинальном исполнении с тем, который есть у нас сегодня, подходы к действительности у двух режимов совершенно разные. Ведь чтобы повторить сталинизм, нужна страна, которой давно нет.

В 1950-м в Советском Союзе, даже и не считая сателлитов, среди которых был гигантский Китай, жили 7% населения планеты. В сегодняшней России — только 2%, а по-настоящему послушных сателлитов нет вовсе. В США в середине ХХ века было в 1,2 раза меньше жителей, чем в СССР, а сейчас — в 2,2 раза больше, чем в России.

Точно определить советский экономический потенциал невозможно, но более или менее правдоподобные оценки его мирового веса колеблются между 7% и 10%. А в мировых военных расходах доля позднесталинского СССР была в разы больше.

На Россию же приходятся, в зависимости от метода подсчета, от 2% до 3% мирового ВВП и 4—5% военных трат.

Еще поучительнее сравнить динамику наращивания мощи тогда и теперь. Расходы на силовые ведомства и вложения в военно-промышленный комплекс в 1951-м выросли на 60%, а в 1952-м — на 40%. И при этом инвестиции в мирную экономику тоже увеличивались, хоть и небыстро, — на 6% и 7% соответственно.

В России инвестиции во все сектора, вместе взятые, сокращаются год от года, а силовые и военно-промышленные траты, достигнув пика в 2015-м, начинают сейчас, ввиду неподъемности, снижаться в реальном исчислении.

Бедный и разоренный страшной войной Советский Союз словно бы имел больше ресурсов, чем нынешняя среднезажиточная Российская Федерация, растратившая далеко не все нефтедоллары.

Еще раз надо сказать: это была совсем другая страна.

В которой половина жителей были крепостными, прикрепленными к колхозам, а большинство остальных граждан вовлечены в другие системы подневольного труда.

Тогдашний режим был режимом нищих и приученных к абсолютному повиновению подданных. У него, в отличие от нынешнего, почти отсутствовали социальные обязательства. Например, на пенсии тратилось всего 5% госбюджета. При этом Советский Союз как раз в конце 1940-х вступил в эпоху стремительного подъема экономики, длившегося до начала 1960-х.

Сочетание принудительной непритязательности граждан с хозяйственным ростом давало ресурсы и на гонку вооружений, и на науку — особенно имеющую военное значение. Можно было, не услышав возражений, увеличить армию в начале 1950-х с 3 млн до почти 6 млн человек, а сроки службы по призыву — до 3-5 лет. При этом сами реалии промышленного подъема, скорость которого ежегодно измерялась двузначными числами, хоть и не сопровождались быстрым ростом благосостояния, но все-таки давали людям надежду на то, что со временем жизнь станет полегче.

Слишком долго такое напряжение длиться не могло, оно становилось все обременительнее, и после 1953-го военные траты сократили, накал борьбы с Западом уменьшили, а изоляцию ослабили. Но режим зрелого сталинизма имел под собой почву, обладал реальными сверхдержавными ресурсами и какое-то время мог играть по-крупному и в мире, и дома.

А наш режим, при всем своем стилистическом сходстве (вполне одобряемом, заметим, снизу), играть по-крупному не мог изначально. И потому, что держава меньше. И потому, что эпоха роста экономики (1998—2008 гг.) давно в прошлом. И потому, что наши сограждане, будь то начальствующие или рядовые, взирая с умилением или хотя бы со смирением на сталинистские стилизации, вовсе не готовы к огромным жертвам, которые стали бы сами собой разумеющимися, если бы повторение прошлого осуществлялось всерьез.

Конфликт между возможностями исполнителей и сюжетом пьесы был запрограммирован изначально. Можно ли не совсем всерьез бороться не за что-нибудь, а за главенство в мире? Можно, как видим. Но тогда внешняя политика превращается в круговорот ссор и примирений с Турцией, а внутренняя — в круговорот кадровых, хозяйственных и идеологических манипуляций.

Такой вот «сталинский вариант» — XXI. Действия, не нацеленные ни на какое будущее и погружающие страну не в ужас, как исторический прототип, а только в уныние. Правда, во все более глубокое и безысходное.

Сергей Шелин